Она знала, Китеныш и не мечтал о таком велосипеде, не сомневался — нет денег. Изредка катался во дворе на чужих — приятели разрешали — и радостно сигналил, привлекая внимание матери, читающей на скамейке: посмотри, как я умею!
«Сейчас самое время для велосипеда. — Сауле оглянулась на небольшой магазин, детские велосипеды яркими праздничными колоннами выстроились прямо у крыльца. — Уже тепло, а впереди лето…»
Думая о своем, Сауле испуганно вздрогнула: кто-то коснулся ее ладони.
Она обернулась: рядом шла маленькая воровка. Девочка по-прежнему прижимала к груди украденную булочку, не откусив от нее ни кусочка.
Ребенок выглядел настоящим беспризорником.
Давно не мытые светлые волосы стянуты в куцые хвостики цветными резинками. Голая шейка жалко тянется из широкого ворота. Разбитые кроссовки явственно хлюпают, длинные штанины лежат на них небрежными складками. Голубая курточка коротковата, кисти рук тощие, посиневшие от холода.
Горло перехватило от жалости, Сауле раскашлялась. Малышка неожиданно басовито — а ведь худышка, в чем только душа держится! — посоветовала:
— Придешь домой, чай горячий попей, поняла? А то простынешь, грипп знаешь какой сейчас ходит?
— Какой? — просипела Сауле, лишь бы что-то сказать.
— Злой, — бросила на нее серьезный взгляд малышка. — Мамка неделю болела, дома лежала. Горела вся! — Помолчав, вздохнула. — Зато не пила. Дома денег нет, а пойти куда — сил нет. А я дверь закрыла, никого не пускала, хоть и рвались…
— Кто? — неосторожно спросила Сауле.
— Собутыльники, кто ж еще? — сурово ответила девочка.
Сауле снова закашляла. Девочка шла рядом как привязанная. Или ей по пути?
— Ты… булочку маме несешь? — почему-то шепотом поинтересовалась Сауле.
— Вот еще! — возмутилась новая знакомая.
— Почему тогда не ешь?
— Я с Кешей поделюсь, вместе съедим, — сухо сообщила малышка. И смущенно буркнула: — А то если сейчас кусну, могу и не остановиться…
Сауле судорожно сглотнула, ее вдруг затошнило. Девочка невозмутимо пояснила:
— Я знаешь какая жадина, как до хлебушка доходит? — и задумчиво протянула: — Или это у меня вкус во рту такой, неправильный?
Сауле прошла свою остановку, почему-то не могла оставить малышку одну. Легко коснулась пальцами впалой щечки — сердце болезненно сжалось — одна кожа! — и спросила:
— Кеша — это твой брат?
Девочка засмеялась:
— Собака!
Сауле не поверила собственным ушам:
— Ты несешь булочку собаке?
— Ага, Кеше. У меня кроме него никого нет.
— А… мама?
— Она есть. Только мамка три дня как в загул ушла, — спокойно сказала девочка. — Мы с Кешей вдвоем на хозяйстве.
— Вдвоем? — растерянно пробормотала Сауле. — А как же…
— И хорошо! — перебила малышка. — А то мамка, как выпьет, себя не сознает. Дерется больно и Кешу гонит, убить грозится…
Сауле молчала. Собственные проблемы казались мелкими и не стоящими внимания. Она не знала, как помочь девочке.
— Я чего к тебе подошла? — Малышка снова коснулась ее руки. — Чтоб знала: я не воровка.
Сауле изумленно заметила, что девочка покраснела. У нее даже уши запылали сквозь слой грязи, почти прозрачные на солнце, забавно оттопыренные.
— Просто есть захотелось сильно-сильно, и Кеша голодный, — виновато забормотала малышка. — А у нее, у этой бабки, в сумке еще такие булки есть, много, и ненадкусанные, я видела. Думала — и не заметит, если одну возьму…
— Вообще-то это все равно воровство, — грустно сказала Сауле. — Если бы ты попросила…
— Нет.
— Что — нет?
— Просить не стану.
Сауле не нашлась что сказать. Если честно, она сама не верила, что баба Нина отдала бы маленькой оборванке злополучную булочку, даже встань та на колени.
— Но и красть больше не буду. — Девочка сердито посмотрела на Сауле. — Ты не веришь, а я — в первый раз.
— Я верю!
— Врешь.
— Но я правда верю!
— Тогда я пойду.
Девочка действительно развернулась и спокойно зашагала в другую сторону. Сауле испуганно ухватила ее за воротник:
— Погоди, ты даже не сказала, как тебя зовут!
— Лизаветой.
— Как?!
— Мамка спьяну Лизкой дразнит, но я не отзываюсь. Всегда ей говорю: «Лизавета я, и точка». — Малышка шмыгнула носом и неохотно призналась: — А она за волосья хватается, пьяная-то, ух и больно ж дерет…
— А я — Сауле.
— Это… имя такое?
— Ну да. Меня так бабушка назвала — Сауле. Тебе не нравится?
— Очень даже нравится. Ни у кого такого имени нет, а у тебя — пожалуйста.
— У меня и сын есть, — похвастала вдруг Сауле, — Никита, только я его Китенышем зову…
— А он большой? — Лизавета смотрела заинтересованно.
— Ну… постарше тебя! Осенью в школу пойдет.
— Подумаешь, мне тоже скоро семь!
— Сколько?! — не поверила Сауле, девочка была почти на голову ниже Никиты.
— Семь. И я тоже пойду в школу, вот!
Лизавета помрачнела. Может быть, вспомнила о пьяной матери? Или о ранце, которого нет?
Сауле торопливо сказала:
— Конечно пойдешь! Осенью. А сейчас — не хочешь зайти ко мне в гости?
— К тебе и твоему Китенышу? — уточнила девочка.
— Да.
— Не, не могу. Разве завтра?
— А почему не сегодня?
— Кеша меня дома ждет, ты забыла? Один. Голодный.
И я ему булочку несу. Вот. — И Лизавета повертела перед носом Сауле своей помятой булкой.
— А если мы и Кешу пригласим в гости?
— Кешу?
— Ну да.
— Но он — собака.
— Я помню.
— Ты нас обоих зовешь, Кешу и меня сразу?
— Точно.
Лизавета задумалась.
Сауле украдкой разглядывала тощее грязное личико, всматривалась в прозрачные светлые глаза и мысленно произносила монологи, обращенные к непутевой матери.
Понимала, что глупо, но слова будто сами нанизывались на длинную нить ее рассуждений, правильные, обличительные и… бесполезные. Не верила Сауле, что эта женщина станет слушать ее или хотя бы пустит на порог.
Сауле хотелось притянуть малышку к себе, приласкать, пожалеть, но она не смела. Чувствовалась в девочке странная независимость, самостоятельность и самодостаточность. Малышка явно желала, чтоб ее принимали всерьез, считала себя взрослой и сама опекала пса Кешу.
Она вдруг напомнила Сауле подругу. Татьяна, помнится, тоже с детства не признавала никаких сокращений своего имени. И держались они примерно одинаково, хотя…
Ну да, Татьяна говорила, что лишь к окончанию школы избавилась от комплексов! А в детстве старалась быть как все, постоянно худела и страдала из-за высокого роста.
«Ну и пусть. Все равно эта забавная малышка похожа на Татьяну сегодняшнюю, — упрямо подумала Сауле. — Но вот что из нее вырастет при такой-то матери…»
Анна Генриховна открыла Тане дверь. Смерила оценивающим взглядом с ног до головы и неодобрительно поджала губы.
— Что на этот раз? — весело поинтересовалась Таня. — Не понравился цвет моей новой губной помады?
— Только мне и дела, твою помаду рассматривать, — проворчала Анна Генриховна. — Просто ты — вылитый придорожный столб!
— Столб?!
Таня жизнерадостно захохотала, уж слишком неожиданным оказалось сравнение. Никита выглянул из-за спины няньки и весело сказал:
— А я понял! Столб, он тоже в красно-белую полосочку, да, Анна Генриховна?
— Ты абсолютно прав, мой мальчик, — важно подтвердила старуха. — Именно в полосочку, и именно в красно-белую, как твоя любимая тетя Таня.
— Ну и ассоциации у вас! — возмутилась Таня, сбрасывая сапоги. — Сравнивать живого человека с грязным придорожным столбом, на который мочатся все блохастые собаки!
— Вовсе нет, мы тебя сравнили с другим столбом, — фыркнул Никита. — Свежеокрашенным. Еще чистеньким!
— Вот спасибо…
— Господи, как ты ходишь на этих шпильках? — Анна Генриховна кивнула на Танины сапоги. — Это же травмоопасно!
— Зато в них я на голову выше остальных. — Таня надела свои шлепки и взяла с тумбочки коробку с пирожными.
— Ты и без них выше, — сухо заметила Анна Генриховна.
— Без них не настолько!
Никита рассмеялся. Анна Генриховна снова негодующе поджала губы и ушла в комнату, собирать сумку. Таня заговорщицки прошептала:
— Чего это мы сегодня такие добрые?
— Из-за телика, — тоже понизил голос Никита. — Там какие-то девчонки сказали, что мечтают стать манекенщицами, а мальчишки — охранниками в супермаркете…
— Поколение бездельников растим! — с горечью крикнула Анна Генриховна из комнаты, и как услышала? — Раньше дети мечтали стать космонавтами, врачами, учителями, а теперь — модельками и охранниками, лишь бы не работать. Куда катимся…
Она вышла в прихожую и сняла с вешалки плащ.
— Не бойся, я не буду охранником, — утешил ее Никита.
