Если исходить из нашего концепта, согласно которому следует различать: 1) управление всеми процессами (природными, социальными, планетарными и т.д.) с помощью информации и коммуникации; 2) управление информационными, коммуникативными процессами с помощью информации и коммуникации, то мы соглашаемся с И.Юзвишиным в том, что в «Основные направления научных основ информациологии» правомерно включать все: от «исследования информациологии ноосферы» – до «информациологических основ рыночной экономики» и даже «информациологии машиностроения»,[12] хотя с очевидным налетом «науки наук» трудно согласиться.
Особо важно и перспективно с позиции «развития информациологии производственной и социальной сфер деятельности» разработка социальной информациологии[13] как науки, изучающей законы информации[14], отражающей жизнедеятельность социума.
2. Особенности социальной информациологии.
Обоснование социальной информациологии как новой науки важно вести не только по особенностям объекта – сферам деятельности, но и по синтезу объекта, предмета и методов. В нашем случае объектом будет: социальная информация и коммуникация, отражающая, прежде всего, информационно-коммуникативные отношения в социуме с помощью «логоса» и законы, выражающие сущностные связи данных отношений. И, естественно, специфику науки определяют методы исследования ее объекта, т.е. содержание «логоса». Пока данная наука в академических кругах не признается, а среди чиновников от науки или при науке, и во властных структурах считается чуть ли не схоластическим изобретением. И этому есть свое объяснение.
Основные причины кроются, по нашему мнению, в следующем.
Причина, прежде всего, в самой науке и ученых, их «политическом флюгеризме», когда прислуживание власти становится теоретическим абсолютом. Вторая причина - в востребованности науки властью. Точнее – в мере востребованности ее государством и обществом. У нас сегодня в чести, пожалуй, одни «политтехнологи». Они и «ученые», и «аналитики», и консультанты, «эксперты» и «прогнозисты», и «советники». И «советчики» – для народа, одни и те же лица и фамилии заполнили все СМИ. Они не учитывают законов восприятия информации в социальной психологии и социальной информациологии. О последней вообще не хотят знать.
Социальная информациология имеет свою специфику. Прежде всего, она гораздо шире по своему объекту и предмету, а также методам исследования, т.е. по специфике социально-информациологического подхода (или социально-коммуникациологического подхода), чем журналистика, медиология и даже коммуникативистика. Социальная информациология ближе всего к теории коммуникации[15], но не исчерпывается ею. Иногда теория коммуникации рассматривается очень широко, где, например, «массовая коммуникация трактуется как отражение экономических и материальных условий сложившихся в обществе».[16] Иногда она сводится к политической коммуникации. Причина здесь в понимании категории «социальная информация». В широком смысле в «социальную информацию» включают всю совокупность информации о социуме: экономическую, правовую, политическую, историческую, экологическую и т.д. В узком смысле – это информация, отражающая состояние социальной сферы жизнедеятельности социума, социальную политику государства. Социальная информациология рассматривает в качестве субстрата общества не только «информационного человека», а «коммуникативного человека».
Существует информация о состоянии информационной сферы, о влиянии коммуникации на массовое сознание социума. А есть информация о состоянии коммуникативной сферы. Здесь информация – ядро и «материя» коммуникации и средство связи информационно-коммуникативных отношений.
Однако без коммуникации информация в социальном смысле мертва. Скажем, если журналистская информация не отражает интересы гражданского общества, простого народа, и доверие к ней ниже критического (> 30%), то она теряет коммуникативное свойство, перестает быть средством общения между СМИ, властью и населением. Особенно ярко это проявляется в современной рекламе на телевидении, в бесконечных кровавых сериалах-боевиках, смакованиях на ЧП и трагедиях. Создается впечатление, что наши телеканалы не изучают коммуникативный эффект своих передач. Если изучают, то не считаются с общественным мнением. К такому выводу приводит тот факт, что в ряде газет, журналов, в одной «Литературной газете», опубликованы сотни статей о никрофилическом характере телевидения. Реакции никакой, ни со стороны ТВ, ни со стороны власти. Получается: «кот Васька слушает, да ест», очевидно, зеленые дороже чести, совести, авторитета, доверия, истины и правды. Всю теорию и практику информационного менеджмента свели к прибыли, о духовности – забыли, поскольку она не приносит дивиденды. Забывается, что на кровавых деньгах благополучия не построить.
К Закону Эмерсона надо бы прислушаться, который гласит: любая афера в конечном счете будет разоблачена и наказана; добрый поступок в конечном счете будет вознагражден. Вознагражден духовным бессмертием. Но оно достигается на «врожденном даре стыда», «на врожденном чувстве смысла и ответственности» (В.Налимов). Неужели целое поколение не обладало или лишилось этих качеств? Если так, то СМИ и МК не имеют перспективы в России в плане их нравственного авторитета. А общество лишится своего коммуникативного развития.
Итак, информация и коммуникация, информационные и коммуникативные отношения в обществе – есть то поле субъект-объектного и субъект-субъектного взаимодействия, на изучении которого и складывается наука – социальная информациология, которой вот уже несколько лет занимается кафедра информационной политики РАГС. Подчеркнем: информационная политика не входит в объект ни одной из указанных выше новых наук и научных направлений. Но дело не только в этом, хотя это весьма существенная проблема. Ее решение можно свести с выделением в социальной информациологии специального направления – политической (или политологической) информациологии, которая включает в себя теорию политической коммуникации, журналистику как политическую науку и другие, но опять не исчерпывается ими.[17]
Все это можно было принять за «схоластическое изобретение», если бы не стояла в нашем государстве проблема информационного кризиса или иначе – кризиса доверия к информации, транслируемой СМИ и выдаваемой «на гора» политиками, доминирование манипулятивных информационных технологий и дефицит технологий диалоговых в массовой коммуникации.
В этой связи и с позиции науки трудно согласиться с категорической трактовкой о том, что «политическая коммуникация субъективна и иррациональна как и ее акторы».[18] Акторы, действительно, могут быть таковыми, а политическая коммуникация – это субъект-объектные процессы и отношения. Существует объективная субъектность и субъектная объектность. Иррациональное существует в органическом единстве с рациональным (хотя бы по факту неразделимости полушарий мозга). Иррациональное в онтологическом плане имеет объективную основу. Это объективная субъектность. И она имеет свои объективные законы развития. А если «политическая коммуникация» только «субъективна и иррациональна» и не более того, то не имеет объективных законов своего развития, а, значит, не является объектом науки.
Да, коммуникация субъективна, бывает даже ложной, манипулятивной. Но она развивается по законам причино-следственных связей, по законам развития субъект-объектных и объект-субъектных общественных отношений. Если в политике, в выступлениях политиков, в СМИ много лицемерия, ханжества, лжи, манипулятивных технологий (не дай Бог – зомбирования), то это все имеет определенные причины, есть корни у этого дерева, есть мотивы. А главное – такая политическая коммуникация есть отражение сложившихся субъект-объектных информационно-политических отношений в обществе. Критерии их оценки – объективные потребности и интересы социума, народа, а не субъективные, корыстные интересы политиков как господствующих акторов.
Представляется, что в обществе, в масс-медиа, в политике произошло смешение понятий: «информация», «коммуникация» и «знания». А за знания выдается «знахарство». Чаще за знания выдается простая информация, даже коммуникация. В итоге - инфляция и знания, и информации. А главное – инфляция истины и совести. Ложь становится нормой, поскольку свобода слова становится товаром и дает хорошую норму прибыли. Часто доверие больше к коммуникации, чем к знанию и правдивой информации. Слову Бабушки Матрены, сказанному на лавочке у подъезда, больше доверия, чем официальному слову, исходящему от власти. Кризис веры в слово приводит к кризису доверия к власти. И, наоборот, если власть, политика становится бизнесом, она теряет авторитет, доверие, политическое слово подвергается гиперинфляции. В итоге вырастают два кризиса: кризис доверия к власти и информационный кризис, в основе которого - кризис доверия к СМИ. Парадокс: свободы слова за последние 10-15 лет стало неимоверно много, а доверия к слову –критически мало (так, доверие к телевидению понизилось за десять лет /1991-2002гг/ по данным ВЦИОМ почти в шесть раз с 75% - до 13% в 2002 г.[19] СМИ практически перестали выполнять образовательную, просвещенческую функцию, исчезла аналитическая журналистика, научно-популярные жанры, доминируют разные виды шоу и «насильственная реклама». Поэтому, очевидно, представляют в целом смысл и цели проводимых реформ всего 10-20% населения (по жилищно-коммунальной реформе – 22,2%, по реформе государственной службы – 11,7%, судебно-правовой – 14,1%, налоговой – 13,1%, реформе образования – 20,3%).[20]
