По большей части все эти трогательные назидательные истории представляют собой не что иное, как видения убеленных сединами бородатых старцев в момент, когда те бросают последний умильный взгляд в прошлое. Стоит ли удивляться, что с высоты прожитых лет озарения кажутся более яркими, чем были на самом деле, огонь — более обжигающим, а подробности — как никогда живописными, если не выдуманными от начала и до конца? «Миф, — писал Ролан Барт, — это с избыточностью обоснованное слово», а поговорка «добро тому врать, кто за морем бывал» отлично приложима к рассказам о великих открытиях и вспышках озарений, там и тут освещающих долгий путь научного прогресса. Но заключенный в них обман — обман лишь наполовину, ибо простые смертные жадно внимают ему.
Канонизация повседневности
Мы убеждены в том, что новое знание может возникать только посредством озарения, поскольку оно радикально иное, и что изобретения или открытия подразумевают новый взгляд на привычные предметы или понятия. Обыватель, не способный уяснить себе, о чем толкует и откуда взялась та или иная новая теория, доволен — как собиратель автографов, рокер, благоговейно хранящий лоскуток пиджака великого Джонни, или ребенок, с восторгом прячущий в глубине выдвижного ящика обломок рессоры, несколько шестеренок и обрывки веревки, — хотя бы тем, что может ухватить ее контекст, некую второстепенную деталь, чтобы сотворить из нее священную реликвию в своем личном музее. Так он избавляет себя от необходимости узнавать о ней что-то большее, словно амулетом защищается против угрожающих ему метафизических смыслов. Ванны, яблоки, математические формулы единым мановением превращаются в символы разоблаченной истины, которые, подобно предметам, укладываемым в могилы античных царей, безошибочно указывают на захоронение высшего разряда — на народную канонизацию великого человека или новой теории.
Чего больше — варварства или горькой, хотя и полной юмора иронии — увидит здесь тот, кто знает, до какой степени преходящи теории людей, пропадающие в небытии, не оставляя ни единого следа на поверхности реальности, от которой мы никогда не услышим последнего слова? Ведь если Бог и соглашается иногда зажечь истину в мозгу достойного — какое-нибудь поразительное E=mc2, — то старается побыстрей ее погасить и ограничить последствия. Без сомнения, научные мифы следует рассматривать как выражение уверенности, что счастье не в объективном и десакрализованном изучении природы, что великие открытия совершаются не исследовательской машиной, но отдельными личностями, как вы или я, установившими посредством некоего простого приема дружеский контакт с природой и нашедшими язык, лучше приспособленный для описания ее сложности, чем язык обыденный. Потому что великое открытие предчувствует каждый, оно крутится на кончике языка. Я ведь и сам подозревал, что все относительно, что всякое погруженное в воду тело... что искривленное пространство... Мне только недоставало подходящего языка, чтобы догадку выразить. И как только выясняется, что простому новшество не сформулировать — теорию Эйнштейна, например, — остается только мистифицировать его магическую формулу, настаивая на «человеческих» чертах самого персонажа: а Эйнштейн-то плохо учился в школе!
Такая канонизация повседневности является, вероятно, одним из главных ключей мудрости: возделывайте ваш сад, живите настоящим, внимательно наблюдайте за яблоками и доверяйте духу ванны. Тогда-то и рождается миф — как связующее звено между наукой и простыми смертными (включая смертных ученых), между непостижимым и доступным, между магическим и обыденным. Это мифическое связующее звено как таковое не поддается словесному описанию, однако его существование можно обозначить при помощи старой доброй дуальности: мифический ученый обязательно раздвоен, расщеплен, способен как к наивысшему благу, так и к наихудшему злу. Подобно тепловому двигателю миф осуществим лишь при наличии двух источников — тепла (блага) и холода (зла), и его эффективность тем выше, чем больше разность температур между ними.
Есть такой аппарат, радиометр Крукса — небольшая вертушка с четырьмя лопастями, помещенная в стеклянную колбу и вращающаяся без всякого мотора, — который еще лучше поясняет, как функционирует научный миф: секрет в том, что одна сторона каждой лопасти черная, а другая — белая. Когда на прибор падает свет, ничто не может его остановить. Скромная попытка демистификации, предпринятая в этой книге, подобна лучу прожектора, направленному на самые живучие из научных мифов. Она может только ускорить вращение вертушки: каждое упоминание мифа — даже с целью разобрать его по частям — лишь дает ему новый толчок...
Голый как червь, мокрый как курица, Архимед бежал по главной улице города Сиракузы и кричал «Эврика!», что означает по-гречески «Нашел!». Не вовремя выплеснувшаяся из ванны вода погнала его прочь из бани. Сегодня всякому известно, что в тот момент этот легендарный ученый открыл знаменитый принцип гидростатики, который будут зазубривать многие поколения школьников: на всякое тело, погруженное в жидкость, действует выталкивающая сила, направленная вверх и равная весу вытесненной им жидкости...
Счастливые времена, когда можно было заниматься физикой, не выходя из ванной комнаты! Представьте себе изумление женевских полицейских, если бы четыреста физиков, подписавших статью, в которой сообщается об открытии новой элементарной частицы, нагишом выскочили бы из бассейна в окрестностях ЦЕРНа[2] с криками We've got it![3] Но то была совсем другая эпоха и, соответственно, совсем другая история. Потому что, сколько бы ни писали о жизни великого математика, доподлинно известно о ней немногое.
Архимед родился около 287 года н. э. в городе Сиракузы и умер в 212-м. Что же сверх того, то тайна или почти тайна. О его частной и общественной жизни, как и обо всем остальном, сообщают всего два источника. Первый, наиболее надежный, — это его собственные сочинения, вернее — то, что от них осталось. В общей сложности десять трактатов кое-как дошли до нашего времени, и содержание их не находило почти никакого отклика до XVII-XVIII веков. Настоящая золотая жила, где математики и физики отыщут, среди прочих сокровищ, основания рациональной механики, а также метод вычисления площади круга, ставший первым в истории математики примером интегрирования. Зато в них почти ничего нет о повседневной жизни гения. Были ли у него жена и дети, как он проводил досуг? Только из отступления в одном из доказательств мы узнаем, что его отец Фидий был астрономом. Очевидно, Архимед был советником, другом и, может быть, родственником Гиерона II, тирана Сиракуз. Несомненно, он путешествовал в Египет и надолго останавливался в прекрасной Александрии.
В остальном — никакой уверенности, хотя исторические сочинения греческих и римских авторов пестрят анекдотами из его жизни. Эти анекдоты, так или иначе связанные с его научными достижениями, образуют второй источник наших знаний об Архимеде, питающий легенду.
По сообщению философа Прокла (V век до н. э.), однажды он гордо заявил Гиерону: «Дай мне точку опоры, и я сдвину Землю». Это было сказано по случаю спуска на воду трехмачтового гиганта, корабля «Сиракузия» (более пятидесяти метров длиной, что по тем временам очень много), постройкой которого Архимед руководил. Прокл в латинском комментарии к «Началам» Евклида поясняет, что Архимед тогда организовал в порту настоящий спектакль. На глазах у изумленной публики он посуху тащил нагруженный подзавязку корабль со всей командой на борту, пользуясь системой блоков. Тем самым он решительно опроверг категорическое утверждение великого Аристотеля, что сила, не достигающая определенного предела, не может совершать полезную работу; в качестве доказательства Аристотель указывал на невозможность одному человеку сдвинуть с места корабль, который обычно тянет бригада матросов. Теперь же будет ли кто сомневаться, что ребенок сдвинет с места паровоз, если воспользуется подходящей системой шестеренок? На ошибочный опыт, подкрепленный авторитетом крупного мыслителя предыдущего века, Архимед ответил грандиозной наглядной демонстрацией, натянув нос здравому смыслу. Первый анекдот содержит и первый урок: вопреки очевидности, Архимед не безумец. Он может покорять природу при помощи науки. Идея, которая со временем еще возьмет свое.
Не менее знаменитую историю доносит до нас Витрувий (I век до н. э.). По его словам, наш герой однажды вывел на чистую воду ювелира, продавшего царю Гиерону корону из золота, обильно смешанного с серебром. Подозрения монарха, рассказывает римский архитектор, заставили его обратиться к Архимеду с просьбой найти способ поймать мошенника. О том-то и раздумывал Архимед, лежа в своей ванне перед тем, как закричать «Эврика!», открыв закон гидростатики, а вместе с ним и найдя решение поставленной перед ним задачи. В таз, по самые края наполненный водой. как объясняет Витрувий, Архимед погружал сначала меру серебра, потом меру золота, и та и другая по весу были равны короне. В обоих случаях он измерил количество выплеснувшейся через край воды, а потом констатировал, что теперь воды выплеснулось меньше, чем в первый раз, но больше, чем во второй. Последовали замешательство вора и торжество научно обоснованной истины.
