Известное «технологическое сходство» капитализма и социализма в наши дни порождено отнюдь не предстоящим «схождением» этих различных социальных систем, как уверяют сторонники теории конвергенции, а исторически преходящим стечением обстоятельств. Дело в том, что социализм, идущий на смену изжившему себя капитализму, первоначально победил не в передовых, а в экономически сравнительно отсталых странах и в ходе своего развития был вынужден испытать самые опустошительные войны в истории. Вследствие этого социалистические страны только сейчас нагоняют передовые капиталистические страны в экономическом отношении, и этот процесс совпал во времени с начавшейся в мире научно-технической революцией. По мере того как социалистические страны в своем движении к коммунизму оставят позади наиболее развитые капиталистические страны, канет в историю и временное «технологическое сходство» между ними, на котором спекулирует теория конвергенции. Технология, в конце концов, — это пусть могущественное, но все же лишь средство человеческой деятельности, которое в различных социальных системах служит разным общественным целям, исключающим друг друга социальным ценностям и идеалам.
Научно-техническая революция, как об этом свидетельствуют работы западных социологов, в частности Тоффлера, все туже затягивает гордиев узел экономических и социальных противоречий современного капитализма. Технологический меч, о котором мечтают Олвин Вейнберг и прочие поборники «социальной технологии», бессилен разрубить этот узел. В условиях антагонистического общества современная технология скорее уподобляется дамоклову мечу, напоминающему об опасности опустошительной термоядерной войны, о неустойчивости эфемерного процветания, о неуверенности масс в будущем и призрачности их надежд на социальную справедливость. Гордиев узел капиталистических противоречий может быть рассечен не технологическим мечом, а мечом освободительной социальной революции, который история вложила в руки прогрессивных сил общества.
Капиталистическое общество делает неустойчивым и эфемерным не научно-техническая революция сама по себе, а в первую очередь его экономические противоречия и социальные антагонизмы. Ускорение темпов истории лишь обнажает и обостряет их, а научно-техническая революция их усугубляет. Таких разительных перемен в образе жизни людей, которые произошли за годы Советской власти и особенно в послевоенный период в СССР, не знает ни одна страна. Выступая на XXIV съезде КПСС, Н. А. Косыгин отмечал:
«Если Соединенным Штатам Америки понадобилось для удвоения национального дохода 20 лет, Англии — более 30 лет, ФРГ — почти 15 лет, то Советскому Союзу при огромных масштабах общественного производства — 10 лет.
Если США для удвоения объема производства промышленной продукции потребовалось 18 лет, Англии — 22 года, ФРГ — более чем 11 лет, то Советскому Союзу — восемь с половиной лет.
Если США смогли удвоить основные производственные фонды за 22 года, Англия — за 19 лет, ФРГ — за 10 лет, то Советский Союз — за 8 лет.
Таковы шаги социалистической экономики. Они убедительно свидетельствуют о планомерности и динамичности развития нашего народного хозяйства. Такой динамичности не знает экономика ни одной из указанных стран капитализма».[71]
При социализме имеет место беспрецедентное ускорение поступательного развития общества во всех сферах деятельности людей, и в процессе этого ускорения социалистическое общество становится не менее, а более устойчивым. Чем противоречивее выглядит капиталистическая система в ходе научно-технической революции, тем очевидней становится, что будущее принадлежит коммунизму, где, как отмечали Маркс и Энгельс, «свободное развитие каждого является условием свободного развития всех».
II
В ПОИСКАХ ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ АЛЬТЕРНАТИВЫ
Человеческий род, к которому принадлежит столь много моих читателей, испокон веков забавляется детскими играми, и, вероятно, так будет до самого конца. А это раздражает тех немногих людей, которые вышли из детского возраста. Одна из таких наиболее увлекательных игр называется «Сохраняй будущее неизвестным», или же иначе… «Надуй пророка». Участники игры очень внимательно и почтительно выслушивают все, что собираются сказать им умники насчет того, чему предстоит случиться в следующем поколении. Потом игроки ждут, пока все умники не перемрут, и заботливо их хоронят. А затем они уходят и поступают совершенно иначе. Вот и все. Однако непритязательных людей это весьма забавляет…
Но в начале XX века игра «Надуть пророка» стала значительно сложнее, чем когда-либо прежде. Дело в том, что развелось слишком много пророков и появилось слишком много пророчеств… Поистине оказалось трудно сделать хоть что-нибудь, не исполнив тем самым какого-либо из их предсказаний… Позвольте мне не скрывать тягостную правду. Люди все же надули пророков XX века.
Гилберт К. Честертон
Против «уготованного будущего»
Развитие социального прогнозирования на капиталистическом Западе за последние годы сопровождается возрастающим размежеванием и обострением идейно-теоретической борьбы среди самих футурологов вокруг вопросов, связанных с содержанием и назначением их деятельности.
Общей чертой различных течений, а также отдельных представителей социально-критической мысли в футурологии является в первую очередь то, что так или иначе они рассматривают капитализм в его нынешнем виде как общественный строй, все более не соответствующий условиям научно-технической революции нашего столетия. Это обстоятельство, разумеется, не устраняет существенных расхождений, которые объясняются не столько тем, каким они рисуют себе «послекапиталистическое будущее» (на этот счет преобладают весьма смутные представления), сколько тем, к кому они апеллируют в своих прогнозах, с какими общественными силами связывают свои надежды на будущее.
Буржуазно-либеральный реформизм в лице таких своих представителей, как Дж. К. Гэлбрейт, Р, Тиболд, Э. Местин, Р. Хейлброунер, Ж.-Ж. Серван-Шрейбер, в сущности, стремится убедить господствующий класс и правящие круги развитых капиталистических стран в необходимости известных социально-экономических реформ «сверху». Неудивительно, что при всей критичности отдельных высказываний, при всей «радикальности» предлагаемых реформ представители этого течения в конечном итоге оказываются в идейном и политическом отношении добровольными пленниками государственно-монополистического капитализма.
Демократически-просветительская тенденция отражает политические настроения сравнительно широких кругов интеллигенции на Западе. Эти слои утрачивают свое привилегированное положение в обществе и испытывают возрастающее беспокойство перед перспективами научно-технической революции в условиях антагонистического строя. Демократичность этого направления определяется и тем, что его представители обращаются к общественному мнению, ищут поддержки среди широких масс, и главным образом тем, что они выражают в различной форме и в различной степени настроения тех слоев населения, которые, не разделяя социалистической альтернативы существующему обществу, могли бы при соответствующих условиях оказывать поддержку рабочему классу на демократическом этапе борьбы против государственно-монополистического капитализма.
Наконец, радикально-экстремистская тенденция, распространенная среди «новых левых», претендует на выражение интересов наиболее обездоленных слоев населения, подвергающихся всякого рода дискриминации.
В произведениях и в публичных заявлениях представителей этих течений содержится немало поучительных разоблачений антагонистического общественного строя, критика манипулирования сознанием и поведением людей, «социальной технологии», «меритократии» и прочих форм идеологического и практического злоупотребления достижениями науки и техники при капитализме. Вместе с тем, отвергая теорию научного коммунизма и игнорируя великую историческую миссию рабочего класса, они обрекают себя в конечном счете на теоретическую ограниченность и политическое бессилие.
Буржуазно-либеральный реформизм за последние годы переживает глубокий концептуальный кризис и все больше теряет социальную почву по мере того, как падает общественная роль его традиционной классовой базы — средней буржуазии, лиц свободных профессий и других групп населения. Это ведет к тому, что многие либерально мыслящие социологи и экономисты, вроде Л. Мэмфорда в США или Ж. Эллюля во Франции, утрачивают веру в благодетельность научно-технического прогресса и склоняются к пессимистическим выводам о будущем человечества, объективно сближаясь в теоретических взглядах с представителями консервативных кругов. Другая влиятельная часть либерально-реформистских идеологов постепенно эволюционирует в сторону сближения с буржуазно-апологетическим направлением; она все больше ориентируется на высшие слои служащих и в долговременной перспективе олицетворяет специфические интересы государственно-бюрократической машины. Наконец, многие либерально-реформистские деятели, разочаровываясь в своих иллюзиях, переходят на демократические позиции.
