Третье доказательство того, что суждение образует столь же основной класс наряду с представлением, как любовь и ненависть, заключается в сравнении отношения представления к суждению с отношением представления к любви – ненависти. Оказывается, что ряд черт того и другого отношения сходен. В представлениях нет противоположностей, кроме заключающихся в их предметах. Напротив, любовь и ненависть, с одной стороны, во всех своих оттенках содержат противоположности в самом заключающемся в них отношении к предмету. Но с другой стороны, точно так же в суждении есть противоположности признания и отрицания, находящиеся не в предметах, а в составе отношения сознания к предметам. В представлениях, далее, нет добродетели и порока, нет познания и ошибки. Первый указанный вид совершенства и несовершенства проявляется в области любви и ненависти, второй в области суждения. Наконец, не будучи вполне независимыми от законов смены представлений, – не забудем, что всякое иное душевное явление имеет, по Брентано, основой представление, – любовь и ненависть, с одной стороны, суждение, с другой стороны, имеют свои особые законы смены и развития. Из любви родится любовь, из ненависти ненависть, из суждения вытекают суждения. В трех направлениях, значит, класс суждений настолько же разнится от представлений, сколько последние от любви и ненависти; следовательно, суждение – столь же основной класс, как представление, а также любовь и ненависть (стр. 291—293, 295).
Строгое различение у Брентано представления и суждения как основных классов душевных явлений вызывает к себе глубокий интерес. Нельзя не усмотреть в нем попытку в области мышления произвести различение сознания и познания: ведь всякое познание по Брентано и есть суждение. Особенно важно такое отграничение, в частности, представления от познания, у Брентано. Ведь у него всякое другое душевное явление, значит и любовь и ненависть имеют основой представление. Следовательно, не различи он представления от познания, последнее обусловливало бы всякие движения чувствительности (любовь и ненависть), как это и происходит со стремлением в учении перипатетиков, т. е. их предмет необходимо познавался бы, и на долю непознавательного сознания не пришлось бы ровно ничего. Напротив, при наличности различия представления и познания, последнее, всюду имеющее основу в представлении, оказывается всегда вторичным явлением.
Брентано, таким образом, по своему совершает на почве перипатетической традиции то же плодотворное различение, которое на почве традиции Лейбница сделали Тейхмюллер и его русские последователи, на почве кантианства – в известном смысле Риккерт. Ведь как у Аристотеля со схоластиками, так и у Лейбница, и у Канта, всякое мышление – познание.
После изложенных соображений естественно спросить себя: в каком отношении к различению сознания и познания находится упомянутое выше внутреннее сознание, имеющее предметом душевные явления? Не забудем, прежде всего, что для Брентано всякое сознание само – душевное явление, так что для него возникает вопрос, какой же из основных классов душевных явлений является внутренним сознанием? – По общему правилу, что всякое душевное явление или есть представление, или основано на нем, внутреннее сознание – прежде всего представление33. Кроме того, оно, как доказывает Брентано, есть и суждение, теснейшим образом слитое с лежащим в основе его представлением34.
Так что и в области внутреннего сознания Брентано остается верным признанию независимости сознания от познания. Это, впрочем, является только последовательным применением двух его общих воззрений: о различения представления и познания и о том, что в основе всякого душевного явления так или иначе лежит представление. Прежде Брентано считал, что каждое душевное явление – еще предмет любви или ненависти35; но теперь он оставил это мнение36.
_________
Уфуэс обозначает душевные явления термином «процессы сознания (Bewustseinsvorgänge)»37. Последние соответствуют душевным актам Брентано, по удалении из этого понятия признака действенности, приложение которого к душевным явлениям Уфуэс считает неправомерным (там же стр. 127, 133), за исключением, может быть, области воли (стр. 66). Подобно Брентано, он признает душевные явления (процессы сознания) непротяженными (и вообще невещественными) (стр. 46). Но в отличие от Брентано (и всей перипатетической традиции с ним, конечно), Уфуэс отрицает, что всякий процесс сознания направлен на предмет, считая, что не таковы чувства (стр. 133,142, 143) и некоторые ощущения (стр. 158 – 160). Вместо отношения к предмету он указывает другой признак душевности: сознательность (Bewusstheit), которая является у него отличительным свойством всех процессов сознания. Сознательность он тщательно отличает от познанности. Вторая – результат особого процесса сознания, а именно познания, хотя бы и самого низшего, тогда как первая – внутренний признак, составная часть всякого процесса сознания (стр. 127– 133). Основная мысль – строгое различение сознания и познания – здесь та же, что у Брентано. Но последний только постепенно, путем классификации «сознаний» (душевных явлений) доходит до установления этого основного различия. Уфуэс сразу, при определении процессов сознания, явно отграничивает их понятие от понятия познания, как всего только отдельного вида их. Признак сознательности, приписываемый Уфуэсом процессам сознания, устраняет для него проблему о возможности бессознательных явлений такого рода, которую столь обстоятельно обсуждает Брентано. Далее, когда последний решил этот вопрос в смысле отрицания бессознательных душевных явлений, перед ним встает новая проблема: какое душевное явление всегда направлено на душевные явления, так как для него сознательность мыслится лишь в виде «сознания», душевного явления. При помощи своего признака сознательности Уфуэс устраняет для себя и эту задачу, так как им в состав каждого душевного явления введена его сознательность. Коренное различие между Брентано и Уфуэсом по этому вопросу раскрывается уже в том, что первый считает нужным обозначать душевные явления как «сознания», второй – предпочитает обозначение «процессы сознания». Уже в этой терминологии видно, что для первого сознательность осуществляется через душевные явления, для второго – в них. От перипатетической традиции Уфуэс удалился в вопросе о сознании и познании еще дальше, чем Брентано. Последний, хотя и вводит независимую от познания сознательность, однако все же в виде целых душевных актов, тогда как у Уфуэса она – свойство душевных явлений. Подобно Брентано, Уфуэс приписывает процессам сознания свойство образовывать единства или, как он выражается, принадлежать один к другому, образовывать целое. Такого рода единства он обозначает тоже словом сознание. Этот смысл слова сознание, связанный со словоупотреблением: свое сознание, чужое сознание, Уфуэс строго отличает от первого, когда оно – общее понятие, подчиняющее себе всякий процесс сознания. Объединяется всякое сознание (в смысле единства) процессами, познающими единство его процессов сознания, точнее: единство последних с самими этими познающими процессами (стр. 128, 129). Вернее, не самими процессами такого самопознания, которые иногда и отсутствуют в сознании, объединяется последнее, а возможностью их вследствие как бы указаний друг на друга в связанных в единстве сознания процессах. Эти указания – такие свойства процессов сознания, которыми они характеризуются как принадлежащие одни к другим (стр. 130, 131, 134). Главное различие с соответствующими воззрениями Брентано заключается в том, что Уфуэс решительно отстраняет обозначение вещи, существа (Ding) от сознания (в смысле единства); тогда как у Брентано именно это образуют душевные явления в единстве сознания. Уфуэс согласился бы назвать совокупность душевных явлений вещью, если бы в ней что-либо сохранялось. Но этого-то, по его мнению и нет, а единство сознания создается только связностью процессов сознания, которые при этом сплошь изменчивы (стр. 126, 132). На описанном факте познаваемой одним из процессов сознания принадлежности их к одной совокупности основывается, по словам Уфуэса, житейское словоупотребление, сводящее свое и чужое сознание на деятельность «я», обеспечивающего их принадлежность «я». Но все это Уфуэс признает приемлемым только как образные выражения изложенного выше понимания сознания как совокупности указывающих друг на друга процессов сознания, познаваемых одним из них, как связанные с ним (стр. 129).
Процессы сознания, относимые в учении Брентано к классам представления и суждения и составляющие область мышления, разделены Уфуэсом на совершенно другие разряды. Он выделяет из них, прежде всего, имеющие отношение к предмету, так или иначе отличному от них, и называет их предметным сознанием или сознанием о чем-нибудь, сознанием в третьем смысле слова. Мы сказали, что предмет только так или иначе отличен от предметного сознания, потому что Уфуэс отмечает и случай, когда оно направлено само на себя. Это происходит тогда, когда познается принадлежность его и других процессов сознания к одному сознанию (о чем была уже речь ранее) или, напротив, непринадлежность к сознанию (трансцендентность) предмета. Однако и в этом случае предмет (свое сознание, или точнее, часть его), хотя и не реально, но отличен все-таки от предметного сознания. Всякое предметное сознание Уфуэс отожествляет с познанием и знанием (стр. 140, 141, 145, 150, 152). «Всякое познание и всякое знание», говорит он, предметное сознание в этом смысле. И принятие к сведению, и представление, первое, состоящее в узнавании о чем-либо, второе – предполагающее это узнавание о чем-нибудь, нижние ступени или предварительные ступени собственно познания, а также мнение, допущение, предположение, не исключающие всякого сомнения нижние ступени или предварительные ступени знания должны быть обозначены как предметное сознание. Согласно положению: denominatio fit a potiori, мы можем эти нижние ступени или предварительные ступени называть познанием и знанием (стр. 141, 142). Уфуэс особенно подчеркивает совершенное своеобразие отношения предметного сознания к предмету (стр. 145); действительно, речь ведь не идет о каком-нибудь, а именно о познавательном отношении.
