Ознакомительная версия.
В свою очередь, обострилась проблема соотношения политической власти и профессионального управления. Еще русский историк С. М. Соловьев писал: «Жизнь имеет полное право предлагать вопросы науке; наука имеет обязанность отвечать на вопросы жизни, но польза этого решения для жизни будет только тогда, когда… жизнь не будет навязывать решение вопроса, заранее уже составленное вследствие господства того или иного взгляда. Жизнь своими движениями и требованиями должна возбуждать науку, но не учить науку, а должна учиться у нее» [Цит. по: Ключевский 1959, с. 363–364].
Вопрос о том, кому и у кого следует учиться, в период позднего СССР однозначно решался в пользу государства, а не науки. Решающий довод в пользу его безоглядной апологии заключался в том, что, как отмечала российский эксперт Н. Автономова, «не существует чистого знания, поскольку знание строится на канве отношений власти, но, с другой стороны, не существует чисто негативной, чисто репрессивной власти: механизмы власти всегда позитивны и продуктивны, в частности, именно они порождают ту или иную реальность, тот или иной тип знания. Знание никогда не может быть заинтересованным: знание иногда – зло и всегда – сила. Власть порождает знание, а знание есть власть» [Автономова 1978, с. 146]. В итоге наука оказалась заложницей «коллективного разума» Политбюро, кибернетика – «лженаукой», а генетика – даже «публичной девкой империализма» (М. Суслов). Последствия такого отношения к передовому знанию известны.
В современных условиях в формуле взаимодействия политической и интеллектуальной деятельности акцентируется проблема профессиональной компетентности управления. «На смену традиционной иерархии властных полномочий, – пишут американские эксперты, – приходит иерархия компетентности… Власть и ресурсы все больше концентрируются в экспертных центрах, а не на формальных иерархических уровнях» [Foster 1984, с. 231, 305]. На непосредственную связь между развитием общества и компетентностью управления указывает и американский социолог М. Кастельс, отмечая, что его «способность или неспособность… управлять технологией, особенно стратегическими технологиями, в большой степени формирует судьбу общества… оно может, используя мощь государства, задушить развитие технологии. Или, напротив, также путем государственного вмешательства оно может начать ускоренный процесс технологической модернизации, способной за несколько лет изменить экономику, повысить военную мощь и социальное благополучие» [Кастельс 2000, с. 30].
В современных условиях ориентированная на критерии Современности культура политической власти и взаимосвязанных с ней субъектов управления интеллектуальной деятельностью должны исходить из следующих содержательных и структурно-динамических императивов.
Во-первых, необходим обобщающий показатель эффективности такой деятельности. В конъюнктурной практике он нередко заслоняется волевыми плановыми заданиями или прогнозами, тенденциозными рейтингами или статистикой фрагментарных отчетов, т. е. так или иначе выражает скорее должное, чем сущее. А К. Маркс требовал «оставить… точку зрения, с которой мир и человеческие отношения видны только с их внешней стороны. Необходимо признать эту точку зрения негодной для суждения… Мы должны оценивать бытие вещей с помощью мерила, которое дается сущностью…» [Маркс Т. 1, с. 54] явлений и процессов.
В. Ленин отмечал необходимость системного подхода к выявлению искомой сущности. «Чтобы изобразить это объективное положение, – писал он, – надо взять не примеры и не отдельные данные (при громадной сложности явлений общественной жизни всегда можно подыскать любое количество примеров или отдельных данных в подтверждение любого положения), а непременно совокупность данных об основах хозяйственной жизни всех… держав и всего мира» [Ленин Т. 27, с. 304].
Иными словами, обобщающим показателем могут быть только основные результаты трудовой деятельности людей. В этой связи классик подчеркивал: «Под увеличением производительной силы труда мы понимаем большую эффективность, с которой применяется данное количество труда, а не какое-либо изменение в количестве применяемого труда» [Маркс Т. 26. Ч. 3, с. 451; см. также: Т. 46. Ч. 2, с. 346].
Стоит обратить внимание на то, что В. Ленин считал «неясным» и не видел «никакой пользы» в том, что известный либеральный «марксист» П. Струве разделял «китайской стеной» социологические и экономические категории труда в теории Маркса. «Я решительно не понимаю, – писал Ленин, – какой смысл может иметь такое различение? Как может быть экономическое вне социального?» [Ленин Т. 46, с. 30].
Это принципиальное методологическое замечание означает, что в анализируемой классике речь идет не вообще о производительных силах, а именно о производительной силе труда, его интеллекта и воли как главной производительной и социально-творческой силе. Следовательно, обобщающим показателем модернизации способно быть только состояние, т. е. уровень и темпы производительности общественного труда.
Во-вторых, компонентами достижения такого состояния являются:
техника, то есть артефакты, специально созданные для производства, трансформации и перемещения материальных объектов и оказания услуг;
природные, антропотехногенные, финансовые и иные ресурсы, необходимые для создания материальных феноменов и оказания услуг;
целеориентированная деятельность, осуществляемая с помощью техники и указанных выше ресурсов (технологическая деятельность);
взаимодействие компонентов технологической деятельности и ее продуктов с окружающей природной и социальной средой;
управление этой деятельностью, информация и знание, навыки и правила, необходимые для осуществления и управления технологической деятельностью;
институциональные и организационные формы, обеспечивающие реализацию технологической деятельности [См: Ракитов 2005, с. 86].
В-третьих, в управленческой деятельности необходимо, как отмечалось выше, исходить из принципиального различения интеллектуального капитала и потенциала, т. е. его фактического состояния и возможностей управления им в направлении оптимизации. Оптимум – это современный термин для обозначения известной меры (по Аристотелю, это «не слишком много и не слишком мало»). «Оптимум (от лат. optimum – наилучшее) – мера лучшего, совокупность наиболее благоприятных условий. Отсюда оптимальный – благоприятнейший, лучший» [Краткая… 1994, с. 319]. В таком ракурсе проблема – не в переходе от экстенсивного типа деятельности к интенсивному, а в рациональном и динамичном балансе между ними.
В управлении термин «оптимальность» («оптимальный») означает характеристику качества принимаемых решений (оптимальное решение задачи, оптимальный план, оптимальное управление), состояния системы или ее поведения (оптимальная траектория, оптимальное распределение ресурсов, оптимальное функционирование системы) и т. п.
Это не абсолютные понятия: нельзя говорить об оптимальности вообще, вне условий и без точно определенных критериев оптимальности. Решение, наилучшее в одних условиях и с точки зрения одного критерия, может оказаться далеко не лучшим в других условиях и по другому критерию. Важно, отмечают эксперты, учитывать фактор устойчивости решения. Может оказаться так, что оптимальный расчетный план неустойчив: любые, даже незначительные, отклонения от него могут привести к резко отрицательным последствиям. И тогда целесообразно будет принять не оптимальный, но зато устойчивый, не столь рисковый план. Здесь происходит некоторая замена критериев: вместо критерия оптимума рассматриваемых показателей процесса вводится критерий его надежности. В таком подходе есть «момент истины»: потенциально нестабильное решение может обрушить процесс, и А. Солженицын прав: в управлении «труднее всего прочерчивать среднюю линию общественного развития: не помогает, как на краях, горло, кулак, бомба, решетка. Средняя линия требует самого большого самообладания, самого твердого мужества, самого расчетливого терпения, самого точного знания» [Цит. по: Свободная… 2011, с. 189].
Но и «средняя линия», как самоцель, также не способна обеспечить эффективность управления. Отсюда, очевидно, заимствованное Ф. Ницше у П. Чаадаева глубокое и меткое замечание: «Мы растем, но не созреваем». Важна установка не на самодостаточную «стабильность», а на свободное развитие интеллектуального капитала и реализацию потенциала общества в интересах творцов общественного богатства.
Однако даже не оптимальная, а просто надежная интеллектуальная свобода в современных условиях требует немалого стоимостного эквивалента. По мнению экс-главного ученого секретаря НАН Беларуси, а ныне – заместителя Председателя Президиума НАН Беларуси С. Килина, уместна такая аналогия. В экономике есть понятие «длинных денег». Без них экономика не может нормально развиваться. Вложения в фундаментальные исследования – это те же «длинные» активы, которые обеспечивают инновационное развитие государства в среднесрочной и долгосрочной перспективе. Недальновидно пускать «под нож» все то, что не приносит сиюминутных выгод. Без фундаментальных исследований быстро будут исчерпаны и прикладные проекты, потому что исчезнет питательный субстрат для последних. Фундаментальная наука – это не просто эфемерный интеллектуальный капитал высочайшей пробы. Вместе с тем этот капитал нуждается в приоритетной и полноценной финансовой поддержке со стороны государства. Хорошо известно высказывание Наполеона о том, что народ, не желающий кормить свою армию, вскоре будет вынужден кормить чужую. Аналогично и с наукой [см.: Веды. 28.01. 2013].
Ознакомительная версия.
