Отряд, отправлявшийся к мысу Ричардсон, вернулся вечером 19-го и 21-го снова вышел в путь к заливу Портер в составе девятнадцати эскимосов с грузом в 6600 фунтов мяса для собак на двадцати двух санях. Макмиллан все еще болел гриппом и не мог принять участие в предварительных тренировках, но я не сомневался, что, как только он войдет в форму, он быстро наверстает упущенное.
Третий отряд вернулся 24-го с мясом и шкурами четырнадцати оленей.
28-го судно одновременно покинула масса людей. Хенсон, Ута, Алета и Инигито отправились на охоту к северу от озера Хейзен, а Марвин, Пудлуна, Сиглу и Арко — к юго-востоку. Бартлетт с Паникпа, Инигито и Укеа, доктор Гудсел с Инигито, Кешунгва и Киота, Боруп с Карко, Точингва и Аватингва отправились прямо к мысу Колумбия.
Я с самого начала предполагал предоставить охоту и прочую полевую работу своим более молодым товарищам. За двадцать с лишним лет знакомства с Арктикой у меня притупился интерес ко всему, за исключением охоты на белого медведя, а молодежь жаждала деятельности. С другой стороны, у меня было много дел и на судне: предстояло разработать план весенней кампании, и, кроме того, мне хотелось сохранить свои силы для последнего решающего шага.
Я не занимался систематически физической тренировкой, потому что не видел в ней особенной пользы. До сих пор мое тело всегда подчинялось воле, какие бы требования я к нему ни предъявлял. В течение зимы я по преимуществу занимался усовершенствованием снаряжения и математическим подсчетом фунтов продовольствия и миль проходимого расстояния. Именно отсутствие продовольствия вынудило нас повернуть обратно с 87°06′ северной широты. Голод, а не холод — дракон, стерегущий арктическое «золото Рейна» [71].
Все же я однажды позволил себе прервать монотонный ход жизни на борту судна и совершил в октябре поездку в залив Маркем. Весной 1902 года, находясь на мысе Хекла, я заглянул как бы из-за угла в неисследованные глубины этого большого фьорда, и в мою душу запало желание проникнуть в него поглубже. В прошлую экспедицию я дважды предпринимал такую попытку, но безрезультатно, отчасти потому, что мешала плохая погода, отчасти из-за опасений за судьбу «Рузвельта», который я оставил в угрожаемом положении. Теперь же, невзирая на то, что солнце ходило совсем низко над горизонтом и полярная ночь была не за горами, я решил совершить эту поездку.
1 октября я с тремя эскимосами — Эгингва, Ублуя и Кулатуна — покинул корабль. Три упряжки, по десять собак каждая, тащили сани с запасом продовольствия всего на две недели. Собаки быстро передвигались с легким грузом по уже проложенному следу, и через несколько часов, достигнув залива Портер в 35 милях от корабля, мы расположились там лагерем.
В заливе мы застали двух эскимосов — Онвагипсу и Вишакупси, которые выехали сюда за два дня до нас. Онвагипсу отправился обратно к кораблю, а Вишакупси мы забрали с собой: он должен был помочь нам доставить партию припасов в Сейл-Харбор, а оттуда уже вернуться к кораблю.
Мы провели ночь в брезентовой палатке, которая была поставлена здесь первым осенним отрядом. Ночь была не очень холодная, и мы крепко заснули, поужинав бобами [72] и чаем. Бобы и чай! Возможно, это мало похоже на Лукуллов пир, но после дня, проведенного под открытым небом на Земле Гранта, он представлялся именно таким.
Глава 16
Самая богатая дичь арктики
Отлично выспавшись, мы с утра пораньше двинулись в путь, прошли по льду залива Портер к его вершине и, взяв в сторону суши, пересекли 5-мильный перешеек, разделяющий залив Портер и бухту Джемс-Росс. Каждый фут этого маршрута был мне знаком и овеян воспоминаниями. За перешейком мы вновь спустились на лед и быстро помчались вдоль западного берега. Собаки, сытые и отдохнувшие, бежали рысцой, навострив уши и подняв торчком хвосты; погода была хорошая; солнце, низко висевшее над горизонтом, отбрасывало на лед длинные, фантастические тени людей и собак.
Внезапно зоркие глаза Эгингва заметили движущуюся точку на склоне горы слева от нас. «Тукту!» — вскрикнул он, и весь наш отряд немедленно остановился. Зная, что преследование одиночного оленя — дело не скорое, я не бросился тотчас в погоню, а велел моим крепким, длинноногим юношам Эгингва и Ублуя взять винчестеры и попытать счастья. Через мгновение они уже мчались во весь дух по снегу, словно нетерпеливые собаки, сорвавшиеся с постромок, низко пригибаясь к земле. Бежали они с таким расчетом, чтобы пересечь путь оленю чуть дальше по склону.
Я наблюдал за ними в бинокль. Олень, заметив их, неторопливо побежал в другую сторону, то и дело оглядываясь назад и явно насторожившись. Но вот он повернулся к ним мордой и стал как вкопанный, и я понял, что охотники издали магический клич, из поколения в поколение завещаемый отцом сыну, подражательный клич, при котором олень мгновенно останавливается, — особый свистящий звук, напоминающий шипение кошки, только более продолжительный.
Охотники подняли ружья, и великолепный самец рухнул как подкошенный. Собаки, навострив уши и подняв морды, наблюдали за всей этой сценой, но при звуке выстрелов взяли с места в карьер — и вот уж мы, не разбирая пути, летим по камням и снегу, словно и нет груза на санях.
Когда мы подъехали, охотники стояли подле добычи, терпеливо ожидая нас. Я просил их не трогать оленя, так как хотел сделать несколько снимков. Это был красавец зверь, почти белоснежный, с великолепными ветвистыми рогами. Как только я сфотографировал оленя, эскимосы вчетвером принялись свежевать и разделывать его.
Как сейчас вижу перед собой эту картину: высящиеся по обеим сторонам бухты горы; заснеженная полоса побережья, переходящая в белую поверхность бухты; низко висящее на юге солнце — сгусток ярко-желтого сияния, как раз заполняющий провал водораздела; воздух, полный медленно падающих ледяных кристаллов, и четверо людей в меховых одеждах, склоненных над убитым оленем, а чуть поодаль собаки и сани — единственный признак жизни в великой белой пустыне.
Когда олень был разделан, мы тщательно свернули шкуру и положили ее на сани, а мясо сложили кучкой, чтобы Вишакупси отвез его к кораблю, когда будет возвращаться из Сейл-Харбор с пустыми санями. После этого мы возобновили свой путь вдоль западного берега бухты, снова взяли в сторону суши и прошли дальше на запад через второй полуостров и низкий водораздел, пока не достигли маленькой бухты на западном берегу полуострова Парри, названной англичанами Сейл-Харбор. В горле бухты, с подветренной стороны ее северного мыса, мы разбили наш второй лагерь. Вишакупси сложил здесь свой груз, а я оставил записку для Бартлетта, который был западнее нас в пути к мысу Колумбия. К ужину у нас было жаркое из оленины — блюдо поистине королевское.
После нескольких часов сна мы выехали по прямой через восточную оконечность ледниковой кромки к горлу залива Маркем. Достигнув горла залива, мы направились вдоль его восточного берега. Дорога была отличная: вода, поднимаясь с приливом в разломе льда у берега, пропитывала лежащий поверху снег, который затем смерзался, образуя узкую, но гладкую поверхность, удобную для езды на санях.
На этом берегу были места, где водились мускусные быки, и мы смотрели во все глаза, но не заметили ни одного животного. Через несколько миль мы наткнулись на следы двух оленей, а проехав чуть дальше, были наэлектризованы напряженным шепотом зоркого Эгингва:
— Нануксоа!
Он взволнованно указывал на середину фьорда, и, проследив взглядом за его пальцем, мы увидели кремовое пятно, не спеша продвигавшееся к горлу фьорда, — белый медведь!
Нет зрелища, которое пробуждало бы жажду крови в сердце эскимоса так же живо, как вид белого медведя. Я, во всяком случае, такого не знаю. И при всем своем равнодушии к охоте в Арктике я был взбудоражен не менее моих спутников.
Пока я стоял перед собаками с кнутом в каждой руке, удерживая их на месте, — ибо эскимосская собака не хуже своего хозяина знает, что такое «нануксоа», — трое эскимосов как безумные сбрасывали поклажу с саней. Как только с этим делом было покончено, Ублуя вскочил в сани и стрелой пронесся мимо меня. За ним последовал Эгингва; когда он поравнялся со мной, я вскочил в его сани. За нами на третьей упряжке мчался Кулатуна. Человек, придумавший выражение «подмазанная молния», должно быть, несся на пустых санях по следу белого медведя, управляя упряжкой эскимосских собак.
Медведь заслышал нас и огромными скачками устремился к противоположному берегу фьорда. Я встал к стойкам саней, дав Эгингва возможность прилечь и отдышаться. Вне себя от возбуждения мы летели по заснеженной поверхности фьорда.
На середине фьорда снег был глубже, и собаки не могли бежать так быстро, хотя рвались вперед изо всех сил. Но вот они учуяли след — и тут уж ни снег, ни что другое не могло их удержать. Ублуя, один со своей сумасшедшей упряжкой, далеко опередил всех нас. Достигнув противоположного берега почти одновременно с медведем, он тотчас распряг собак, и мы увидели, как они погнались за зверем — крохотные точки величиной не больше комара, стаей взбегающие вверх по крутому склону. Прежде чем мы добрались до берега, Ублуя уже поднялся на вершину склона и сигнализировал нам оттуда, чтобы мы двигались в объезд — суша эта была не что иное, как остров.
