Новым членам экспедиции, естественно, не терпелось осмотреть достопримечательности мыса Шеридан. Макмиллан болел гриппом, однако Боруп и доктор Гудсел обрыскали все окрестности. Хаббардвилл не мог, конечно, похвастаться ни Вестминстерским аббатством, ни Триумфальной аркой, но зато с корабля видны были гурии «Алерта» и «Рузвельта» и могила Петерсена, датского переводчика английской экспедиции 1875–1876 годов. Она находилась в полутора милях к юго-западу от места нашей стоянки. Петерсен погиб, не вынеся тягот санного перехода, и был похоронен напротив места зимней стоянки «Алерта». Могила прикрыта широкой и плоской каменной плитой, в головах ее установлена доска с медной пластиной из кочегарки «Алерта», на которой выгравирована надпись. Если на земле и существуют более одинокие могилы — я таких не знаю. Ни один исследователь, пусть самый молодой и беспечный, не может не испытать чувства почтения и благоговения перед этим «немым напоминанием о костях героя». Есть что-то грозное в этом силуэте, темнеющем на белом снегу, — таинственная Арктика словно предостерегает пришельца, говоря ему, что он может быть следующим в списке тех, кто остался с нею навеки.
Неподалеку от могилы находится гурий «Алерта»; я взял из него записку в 1905 году, а Росс Марвин, согласно обычаю всех исследователей, положил на ее место копию. Если вспомнить о его трагической смерти весной 1909 года, севернее того места, где он погиб, не умирал ни один человек на земле, — то посещение Марвином окрестностей могилы Петерсена приобретает особо патетический смысл.
Гурий «Рузвельта», сложенный Марвином в 1906 году, находится в миле от берега прямо напротив стоянки «Рузвельта» в 1905–1906 годах, на возвышенности, примерно в четырехстах футах над уровнем моря. Записка вложена в банку из-под чернослива, лежащую у основания горки из камней; ее писал Марвин графитовым карандашом. Гурий увенчан крестом, сделанным из дубового полоза саней. Крест смотрит на север, в месте пересечения крестовин вырезана большая буква «R». Вскоре после нашего прибытия на мыс Шеридан я наведался к гурию. Крест наклонился на север, словно от трехлетнего напряженного вглядывания в северный горизонт.
12 сентября у нас был праздник — в этот день исполнилось 15 лет моей дочери Мэри Анигито, родившейся в Энниверсари-Лодж в Гренландии, — так далеко на севере еще не рождался ни один белый ребенок. Десять лет спустя мы праздновали ее юбилей на «Уиндварде». С тех пор много айсбергов прошло через проливы, а я по-прежнему стремился достичь цели, благодаря которой у моей дочери такое холодное и необычное место рождения.
В тот день мела пурга, но несмотря на это Бартлетт расцветил судно флагами — всем международным кодом, яркоцветье которого разительно контрастировало с серо-белым небом. Перси испек к ужину особый пирог, и мы украсили его пятнадцатью горящими свечами. Сразу же после завтрака явились эскимосы с белым медведем — годовалой самкой шести футов длиной, и я решил сделать из нее чучело в подарок ко дню рождения Мэри. Медведица будет стоять с вытянутой как бы для пожатия лапой, наклонив голову набок и улыбаясь медвежьей улыбкой. Из ее мяса мы нажарили сочных бифштексов. Стол был накрыт нарядной скатертью, были поданы лучшие чашки и блюдца, новые ложки и все в том же духе.
Два дня спустя мы посадили собак на привязь и стали готовиться к первым санным поездкам. Снега было уже достаточно, чтобы начать переброску припасов на мыс Колумбия, а бухта Блэк-Клиффс замерзла. Эскимосы привязывали собак группами по пять-шесть штук к шестам, воткнутым в землю или в отверстия, проделанные во льду. Собаки представляли собой красивое зрелище, если глядеть с корабля на берег, — их у нас было около 250, - и их лай можно было слышать в любое время суток.
Не следует забывать, что день и ночь мы различали только по часам, так как солнце, не садясь, ходило по кругу над горизонтом. Благодаря тому что все участники экспедиции трудились во время плавания не покладая рук, у нас все было готово для осенней работы. Эскимосы построили сани и изготовили сбрую для собак, Мэтт Хенсон закончил сооружение «кухонных ящиков», в которые предполагалось ставить керосинки во время работы в поле, а трудолюбивые эскимоски сшили каждому участнику экспедиции комплект меховой одежды.
На севере мы носим ту же одежду, что и эскимосы, правда с некоторыми изменениями. Главную часть одежды составляет кулета — меховая куртка без пуговиц, надеваемая через голову. Летняя кулета делается из тюленьих шкур, зимняя — из шкур песца или оленя. У нас были куртки из мичиганской овчины. Мы взяли с собой шкуры, а эскимосские женщины сшили их; лишь в очень холодную погоду мы носили эскимосские кулеты из песцовых или оленьих шкур, к которым пришивался капюшон, отороченный песцовыми хвостами, защищающий лицо от холода.
Атеа — рубаха — обычно делается из шкур оленят, мехом вовнутрь; носят ее летом. На некоторых фотографиях, изображающих эскимосов, можно заметить, как искусно подгоняются шкуры одна к другой при шитье рубахи. Эскимосские женщины владеют этим мастерством, как никакой скорняк в цивилизованном мире. Шкуры сшиваются сухожилиями из спины оленя. Сухожилие абсолютно прочно на разрыв и не гниет от сырости. Для более грубых работ — шитья сапог, сшивания каяков и палаток — применяются сухожилия из хвоста нарвала. До того как я завез эскимосам стальные иглы, они шили при помощи костяного шила — сухожилие протаскивали в проколотое отверстие, как сапожник протаскивает дратву. Шкуры эскимосы разрезают не ножницами, так как при таком способе резки можно повредить мех, а так называемым «ножом женщины» подобием нашего старинного ножа для рубки начинки к сладким пирогам.
Лохматые меховые штаны неизменно делаются из шкуры белого медведя. Затем следуют чулки из заячьих шкур и камики — сапоги из тюленьей шкуры с подошвами из более толстой шкуры тюленя с квадратными ластами. На корабле, в санных поездках и при работе зимой в поле мы носили ту же обувь, что и эскимосы. Добавьте сюда теплые меховые рукавицы — и вот вам полный комплект нашей зимней одежды.
Читатель, возможно, спросит, и не без основания, не возникали ли у нас трения в результате скученного существования значительного числа людей в течение продолжительного периода времени. Такие случаи бывали. Однако в большинстве своем участники экспедиции отличались изумительной выдержкой, исключавшей какие-либо эксцессы. Фактически единственное сколько-нибудь значительное столкновение произошло между одним из наших матросов и эскимосом, которого мы звали Харриган.
Свое прозвище Харриган получил благодаря своим музыкальным способностям. Наши матросы любили напевать задорную ирландскую песенку, несколько лет бывшую в моде на Бродвее и заканчивавшуюся словами: «Харриган — это я». Она так понравилась вышеупомянутому эскимосу, что он со временем разучил концовку и мог напевать ее вполне сносно.
В дополнение к своим музыкальным наклонностям Харриган любил разыгрывать других, причем не всегда безобидно, и вот однажды на баке он являл свои таланты шутника к немалому неудовольствию избранного им в качестве объекта матроса. В конце концов матрос, не имея возможности избавиться от своего мучителя иным способом, пустил в ход кулаки. Эскимосы — хорошие борцы, но далеко не так сильны в мужественном искусстве кулачного боя, и в результате Харриган ушел с бака с большущим фонарем под глазом и глубоким убеждением, что с ним обошлись дурно. В ответ на его горькие жалобы я подарил ему новую рубаху и посоветовал впредь держаться подальше от бака, где жили матросы. Через несколько часов он, как школьник, забыл о драке и вновь весело мурлыкал: «Харриган — это я». Инцидент был предан забвению, не оставив ни в ком чувства обиды.
Главной целью осенних санных поездок была доставка на мыс Колумбия припасов и снаряжения, необходимых для весеннего санного похода к полюсу. Мыс Колумбия, лежащий в 90 милях к северо-западу от места стоянки судна, был избран по двум причинам: во-первых, он является самой северной оконечностью Земли Гранта, а во-вторых, достаточно удален к западу от сферы действия течения, выносящего лед в пролив Робсон. Оттуда мы могли направиться прямо на север по льду Полярного моря [67].
Переброска тысяч фунтов продовольствия на расстояние 90 миль в суровых условиях Арктики задача нелегкая, требующая продуманных решений. Предполагалось устроить ряд баз по пути следования, чтобы не посылать каждый санный отряд до мыса Колумбия и обратно. Первый отряд должен был дойти до мыса Белкнап примерно в двенадцати милях от места стоянки, сложить там припасы и вернуться в тот же день назад. Второй отряд должен был дойти до мыса Ричардсон, примерно в двадцати милях от места стоянки, сложить там припасы, вернуться на мыс Белкнап и доставить оттуда на мыс Ричардсон припасы, оставленные первым отрядом. Третью базу предполагалось устроить в заливе Портер, четвертую — в Сейл-Харбор, пятую — на мысе Колан. Затем следовала конечная база на самом мысе Колумбия. Таким образом, санные отряды должны были сновать по всему маршруту туда и обратно, занимаясь попутно охотой, причем след необходимо было постоянно держать открытым. Тягловой силой, разумеется, служили эскимосские собаки. Сани были двух типов: сани Пири, впервые применявшиеся в эту экспедицию, и обычные эскимосские сани, несколько увеличенные в длину. Сани Пири имеют от 32 до 13 футов в длину, 2 фута в ширину и 7 дюймов в высоту; эскимосские сани имеют 9 футов в длину при той же ширине и высоте. Другое различие между обоими типами саней состоит в том, что эскимосские сани представляют собой просто две дубовые боковины в дюйм или дюйм с четвертью толщиной и 7 дюймов шириной, загнутые спереди так, чтобы обеспечить максимальное скольжение на льду, и снабженные стальными полозьями; дубовые боковины саней Пири скруглены спереди и сзади и снабжены полозьями в 2 дюйма шириной. Боковины у саней обоего типа сплошные и состоят из кусков дерева, скрепленных ремнями из тюленьей шкуры.
