чересчур категорично, не стоит унывать. Безжалостные и грубые нападки конкурирующих сторон являются предвестником неизбежного наступления революционного переворота. Тут-то и приходит момент славы для науки.
В итоге вся эта суматоха уступает место структурированию и консолидации новой системы убеждений, новой парадигме, новому видению мира, которое сможет дать достойное объяснение наблюдаемым аномалиям.
Революционеры и анархисты
Кун не был единственным революционером философии науки во второй половине XX века. Несмотря на то что концепция научных революций осталась практически незамеченной большинством представителей различных дисциплин, к счастью, нашлись выдающиеся умы, которые внесли свой вклад в этот эпистемологический переворот [89].
Одним из таких блестящих мыслителей был Пол Фейерабенд, самая дерзкая фигура среди этой группы бунтарей. В отличие от Куна, Фейерабенд не относился к официальным представителям философии науки. Он увлекался искусством и научным знанием, в середине 1950-х познакомился с Поппером и Лакатосом и был профессором философии науки в Калифорнийском университете в Беркли, где работал до самой своей смерти в 1994 году.
В своем очерке «Против метода» [90] Фейерабенд обрушился на традиционную концепцию закона и порядка, характерную для науки со времен Ньютона, Коперника и Галилея: «Наука представляет собой по сути анархистское предприятие: теоретический анархизм более гуманен и прогрессивен, чем его альтернативы, опирающиеся на закон и порядок. Таким образом, он является отличным лекарством для эпистемологии и философии науки» [91].
По мнению Фейерабенда, единственным неоспоримым принципом, который не вредит прогрессу, можно назвать «все годится»: «Например, мы можем использовать гипотезы, противоречащие хорошо утвержденным теориям или обоснованным экспериментальным результатам. Можно развивать науку, действуя контриндуктивно» [92].
Фейерабенд ставил свободу и креативность исследователя выше, чем рациональность, закон и порядок метода, навязанного наукой. Для него любые варианты приобретения знания имели одинаковую ценность.
Генри Прайс (1899–1984), заслуженный профессор философии в Оксфордском университете и один из наиболее значимых представителей философии науки за последние 50 лет, считал, что в поисках новых моделей и научных теорий можно покушаться даже на самые древние традиции и культуры – те области, куда современные ученые не осмеливаются вторгаться:
На пути к разумной гипотезе не следует гнушаться получением данных из мест, которые с точки зрения науки обладают плохой репутацией. Не будем забывать, что в Индии и в странах, проповедующих буддизм, мыслители, нисколько не уступающие по уму европейским, многие века трудились, углубляя и расширяя человеческое сознание. Разработанные теории смешались с разными теологическими и космологическими догмами. Тем не менее они могут оказаться полезными для создания вполне адекватной и полностью научной теории. Я верю, что даже у самого простого дикаря найдется что-то, чему он может нас научить [93].
Прайс говорил, что исследователю разума следует быть смелым и даже авантюрным, не бояться возможности выдвинуть новую концепцию, какой бы ошибочной она ни казалась: «Лишь над нашей робостью в выражении идей, а не над их экстравагантностью станут насмехаться потомки» [94].
Имре Лакатос (1922–1974) был учеником Поппера и его преемником на кафедре логики и методологии науки Лондонской школы экономики, где работал вплоть до своей преждевременной смерти в 52 года.
Для Лакатоса тот факт, что теоретическую модель невозможно полностью доказать или что она не подтвердилась в каких-то из своих тезисах, вовсе не означает ее провал. Модель по-прежнему объясняет многие вещи, пусть и не все. Отклонения, которые ставят ее под сомнение, требуют новой постановки вопроса, новых дополнений. Но сама теория, по мнению Лакатоса, не становится от этого ложной и не прекращает свое существование. На какие-то аспекты она проливает свет; для других, аномальных, необходима надстройка, дополнительная формулировка. Лакатос считает, что не следует избавляться от тех научных теорий, которые не объясняют абсолютно все. Их следует включить в нечто большее, в совокупность теорий, которую Лакатос назвал научно-исследовательской программой [95].
Кун, Фейерабенд, Прайс и Лакатос символизируют четыре аспекта модели, представленной в этой работе. По Куну, модель базируется на новой научной парадигме, вытекающей из применения теории информации и вычислительных наук к тем аспектам разума, которые не в состоянии истолковать принятые на сегодняшний день модели. Прайс помог нам окунуться в источники, которые многим могут показаться сомнительными, и воодушевил на то, чтобы предъявить миру другие модели, не важно, насколько абсурдными они кажутся на момент своего появления. Идея о том, что разум и сознание сохраняются после смерти, очень стара. В философии йоги можно встретить аргументы в пользу этой мысли, которые подтверждаются последними открытиями современной науки. Для защиты своих утверждений я обращался как к работам, имеющим общепризнанную научную ценность, так и к тем, которые выглядят подозрительно в глазах представителей старых парадигм. Наша модель не противоречит ранее описанным, она их дополняет в духе Лакатоса. Каждая сформулированная теория проливает свет лишь на один аспект реальности, изучению которой она посвящена. Наконец, прибегнув к силе воображения и к интуиции, нашей модели удается избежать жестких рамок тех моделей, что критикует Фейерабенд. Пригодно все, даже анархизм и беспорядок. И к этой максиме я прибегаю всемерно, ссылаясь на модели разума, не совсем принятые нормальной наукой, обращаясь к опыту прошлого в поисках интеллектуальных реликвий, способных нам помочь, и используя непривычные методы, например бионику и так называемое аналоговое мышление. Я цитирую источники, вызывающие возмущение у некоторых ученых. Поэтому я считаю, что моя теория относится к анархизму, хоть и является глубоко рационалистической. Давайте освободимся от цепей науки, ограниченной грузом нейронных связей тех, кто ее представляет. Устанавливать рамки науке – значит не давать ей развиваться, как утверждает Руперт Шелдрейк в своей последней работе «Мираж науки»: «Наука подавлена: предпосылки, которым уже сотни лет, приобрели неопровержимый характер. Без них было бы лучше. Науки стали бы свободнее, интереснее и даже забавнее» [96].
В настоящее время разные научные дисциплины сталкиваются с фактами, аномальными явлениями, которые невозможно истолковать с точки зрения традиционных теорий. Сегодня наука переживает настоящий кризис из-за того, что существуют эти необъяснимые феномены, а моделей, способных дать ясный ответ на возникающие вопросы, нет.
Пришло время экстраординарной науки, чья цель – сформулировать новые, революционные модели.
Например, современная космология имеет дело с событиями, которые требуют интерпретации, не укладывающейся в пределы действующих космологических моделей. Темная материя и темная энергия, скрытые измерения пространства, тонкая настройка констант природы и возможное наличие альтернативных реальностей в рамках куда более обширной Мультивселенной – лишь некоторые из проблем, которые бросают серьезный вызов ученым.
Устанавливать рамки науке – значит не давать ей развиваться.
Квантовой механике тоже не удается остаться в стороне. Сколько всего недоступного нашему пониманию в настоящий
