«Мне счастье дарит все, что есть во Вселенной:
Сверхновые,
И Конской Головы туманность,
И Краб,
И в тысячи парсеков облака,
Что у истоков звезд стояли».
Далее следовал список всех тех вещей, которые доставляли Тони Бьюзену радость, включая «мерзнущие Божьи яйца». А в конце стояло:
«Но я несчастен:
Теда Больше Нет».
Конкурсантам давалось 15 минут, чтобы запомнить как можно больше строк, а потом полчаса, чтобы написать их на чистом листе бумаги. Чтобы
получить полный балл за строку, она должна быть воспроизведена в точности, вплоть до каждой заглавной буквы и знака пунктуации. Те, кто забывал подчеркнуть, насколько автор «несчастен», или полагал, что Теда нет с маленькой буквы, получали за строку лишь половину балла.
Вопрос, как лучше запоминать отрывок текста или речи, мучил мнемоников на протяжении тысячелетий. Ранние трактаты о памяти описывали два вида памяти: memoria rerum и memoria verborum — память на вещи и память на слова. Столкнувшись с текстом или речью, можно было начать запоминать смысл, а можно было запоминать слова. Римский преподаватель риторики Квинтилиан полагал, что в случае запоминания такого огромного количества образов memoria verborum была бы неэффективна, так как ей бы понадобился огромный дворец памяти, и, кроме того, нестабильна. Если, запоминая тексты, вы опираетесь на запоминание каждого слова, вы не только будете вынуждены больше запоминать, но и, в случае если вдруг забудется хотя бы одно слово, рискуете оказаться запертым во дворце памяти, растерянно глядя на голые стены и не зная, в каком направлении двигаться.
Цицерон соглашался, что лучшим способом запомнить письменный или устный текст будет запомнить его не от слова к слову, а от мысли к мысли, задействовав memoria rerum. В своей книге «Об ораторе» он советовал при подготовке речи мысленно заготовить образы, напоминающие о каждой важной теме, которую оратор планировал затронуть, и поместить эти образы в loci. Действительно, ведь слово topic39 произошло от греческого topos, или «место». (Сама фраза «На первом месте», то есть «сначала», своими корнями уходит в искусство запоминания.)
Запоминание слов — это именно то, к чему наш мозг плохо приспособлен. Этот факт был проиллюстрирован слушаниями в конгрессе в связи с Уотергейтским делом в 1973 г. Давая показания расследовавшему это дело комитету, советник президента Никсона Джон Дин докладывал конгрессменам о содержании множества встреч, связанных с сокрытием факта взлома. Кдосаде президента и радости комитета, Дин был способен слово в слово воспроизвести многие беседы, проходившие в Овальном кабинете. Его воспоминания были такими подробными и точными, что репортеры назвали его «живым магнитофоном». В то время еще не было известно, что в Овальном кабинете был установлен и настоящий магнитофон, который записывал разговоры, пересказанные Дином по памяти.
Пока вся страна размышляла о политическом смысле этих магнитофонных записей, психолог Ульрих Найссер счел их настоящим кладом. Найссер сравнил записи с показаниями Дина и проанализировал то, что Дин запомнил правильно и в чем ошибся. Дин не только не сумел сохранить в памяти специфические фразы слово в слово — verborum, — он часто даже неправильно запомнил содержание разговора — гегит. Но, несмотря на то что память подводила Дина в отдельных эпизодах, Найссер отмечает, что «в общем смысле тот бьи прав». Основные тезисы, прозвучавшие в показаниях советника президента, соответствовали действительности: «Никсон хотел, чтобы заметание следов сработало; он был доволен, когда все прошло хорошо; президент заволновался, когда все стало раскрываться; он был готов прибегнуть к незаконным действиям, если бы это помогло ему сбить с толку противников». Джон Дин ничего не переврал, он просто ошибся в некоторых деталях, утверждал Найссер, а суть важных моментов передал верно. Мы все поступаем так же, когда речь заходит о воспроизведении разговоров, потому что без специальных тренировок наша память обычно концентрируется на главном.
В том, что наш мозг работает таким образом, есть смысл. Работа мозга сопряжена с большим количеством затрат. Мозг весит всего 2% массы человеческого тела, но использует пятую часть всего вдыхаемого нами кислорода и потребляет четверть всей глюкозы. Это самый энергоемкий орган, и в ходе естественного отбора природа настроила мозг таким образом, чтобы он мог эффективно справляться с возложенными на него задачами. Можно сказать, что наша нервная система, от органов чувств, получающих информацию, до сети интерпретирующих эту информацию нейронов, существует, чтобы мы могли выработать понимание того, что проистекает в настоящем и что случится в будущем, — понимание, необходимое для наиболее адекватного ответа на происходящее. Избавленные от эмоций и философствования, неврозов и мечтаний, наши мозги, в самом базовом их предназначении, — это просто машины для предсказания и планирования. И чтобы эффективно работать, им нужно как-то упорядочивать хаос потенциальных воспоминаний. Из бесконечного потока информации, льющейся от всех органов чувств, наш мозг должен быстро вычленить информацию, которая может пригодиться в будущем, и уделить ей внимание, игнорируя остальной шум. Большая часть этого хаоса, которую наш мозг не пропускает, — это именно слова, потому что чаще всего словесная форма, в которую мы облекаем идею, — просто бутафория. Важно лишь res, значение этих слов. И именно его наш мозг настроен воспринимать. В реальной жизни редко когда требуется помнить сказанное дословно. Разве что в ходе расследований в конгрессе или при заучивании стихов на международных чемпионатах по запоминанию.
Пока история не распорядилась иначе, культурная трансмиссия осуществлялась в устной форме, и поэзия, передаваемая из уст в уши, являлась основным инструментом передачи информации сквозь пространство и от поколения к поколению. Устная поэзия была не просто средством, позволявшим поведать интересную или важную историю, и не пищей для воображения. Она представляла собой, как утверждает специалист по античности Эрик Хейвлок, «гигантское хранилище полезной информации, своего рода энциклопедию, содержавшую сведения по этике, политике, истории и технологиях, которые каждый гражданин должен был усвоить как основу своего образования» [4]. Величайшие образцы устной поэзии являлись носителями общего культурного наследия, и люди сообща хранили их не на книжных полках, а в головах.
Профессиональные мнемоники [5] существовали в устных культурах по всему миру, чтобы передавать культурное наследие через поколения. В Индии дословное запоминание Вед [6] было возложено на целую касту жрецов. В доисламском арабском мире люди, известные как рави, часто должны были сопровождать поэтов, чтобы запоминать их произведения [7]. Буддистские учения передавались по непрерывной цепочке устной традиции на протяжении четырех веков, пока не были наконец записаны на Шри-Ланке в I в. до н. э. Веками группа нанятых кладовщиков памяти — tannaim (дословно «декламаторы») — заучивала устные законы для всего еврейского сообщества [8].
Самыми известными произведениями устной поэзии и первыми, ставшими предметом систематического изучения, были «Одиссея» и «Илиада» Гомера. Эти две поэмы — возможно, первые, которые были записаны греческим алфавитом, — долго считались прообразами всех литературных творений. Однако даже при том, что их считали идеалом, к которому должны были стремиться все другие сочинения, творения Гомера вызывали у ученых ощущение растерянности. Ранние критики чувствовали в них качественное отличие от того, что создавалось впоследствии, — даже некоторую странность. Например, в обеих поэмах присутствовали непонятно чем обусловленные повторы, особенно при описании персонажей. Одиссей всегда «мудрый Одиссей». У богини зари всегда «розовые пальцы». Зачем кто-то стал бы писать так? Иногда эпитеты казались совершенно неуместными. Зачем называть убийцу Агамемнона «безвинным Эгисфом»? Зачем называть Ахиллеса «быстроногим», даже когда тот сидит? Или Афродиту «смеющейся», когда та в слезах? Стиль и структура «Одиссея» и «Илиады» странным образом изобиловали шаблонами, вплоть до предсказуемости. Одни и те же куски повествования — собирание армий, героические спасения, поединки между врагами [9] — всплывали снова и снова, только с разными персонажами в разных обстоятельствах. В контексте хитросплетений тщательно обдуманного сюжета эти детали было трудно объяснить.
Изучение произведений Гомера ввергло исследователей в недоумение потому, что ученые оказались не в состоянии ответить на два основных вопроса. Во-первых, как греческая литература могла появиться exnihilo**, причем сразу разродиться двумя шедеврами? Наверняка должны были существовать другие, менее совершенные творения, созданные ранее, но тем не менее эти две поэмы — одни из первых известных нам литературных произведений. И, во-вторых, кто именно был их автором? Или авторами? Нет никаких письменных упоминаний о мужчине по имени Гомер, никакой достоверной биографии, кроме нескольких намеков на личность автора в самом тексте.
