Анонимный автор «Риторики для Геренния» полагает, что лучший способ дословно запомнить стихотворение — это повторять одну строку два или три раза, прежде чем попытаться разбить ее на серию образов [13]. Похожим методом пользуется Гюнтер Карстен в поэтическом соревновании. Он привязывает каждое слово к точке на каком-либо маршруте. Но в этом методе есть одна проблема: многие слова просто невозможно визуализировать. Как должно, например, выглядеть «и»? Или «вопреки»? Две тысячи лет назад Метродор Скепсийский, греческий современник Цицерона, предложил решение, как увидеть невидимое [14]. Метродор разработал систему условных изображений, которые служили бы заменой предлогам, артиклям и прочим синтаксическим элементам. С их помощью он мог запомнить слово в слово все, что прочитал или услышал. Похоже, что библиотека символов Метродора широко использовалась в Древней Греции, В «Риторике для Геренния» упоминается, что «большинство греков, пишущих о памяти, предлагают набор изображений, которые соответствуют множеству слов, — с тем чтобы люди, которые запомнят эти изображения, всегда имели их под рукой без мучительных поисков». Гюнтер не пользуется символами Метродора, которые, увы, потеряны для истории, — он создал свой собственный словарь символов для двух сотен наиболее часто используемых слов, которые не так просто визуализировать. «И» — это круг (немецкое und рифмуется с rund, что значит «круглый»). Определенный артикль (die, аналог английского the, рифмуется с немецким feme, «колено») —это кто-то, преклонивший колена. Когда встречается точка, Гюнтер вбивает в это место на маршруте гвоздь.
Гюнтер одинаково легко может запомнить инструкцию по починке видеоплеера и сонет Шекспира. Хотя с инструкцией, скорее всего, у него было бы меньше проблем, поскольку в ней много конкретных, легко визуализируемых понятий — «кнопка», «телевизор», «шнур». Вся сложность заучивания поэтических произведений обусловлена их абстрактностью. Что делать со словами «эфемерный» или «сам», которые невозможно увидеть?
Метод Гюнтера по созданию изображения неизображаемого очень стар: нужно или стараться мысленно увидеть что-то сходно звучащее, или опираться на игру слов. Английский теолог и математик XIV в. Томас Брадвар-дин, который впоследствии стал архиепископом Кентерберийским, развил этот способ дословного запоминания до самой высокой и абсурдной степени. Он описал этот прием как memoria sillabarum, или «посимвольное запоминание», применявшееся для запоминания слов, которые трудно визуализировались, Система Брадвардина заключалась в том, чтобы разбить слово на слоги и затем создавать образ для каждого слога, опираясь на другое слово, начинающееся с того же слога. Например, чтобы запомнить слог «аб», достаточно было представить аббата. Для «ба» — баллисту (balistarius) [15]. Сложенные вместе, эти символы становились своего рода пазлом. (Например, шведская поп-группа ABBA превратилась бы в аббата, расстреливаемого из баллисты [16].) Этот процесс превращения слов в изображения предполагает запоминание путем забывания: чтобы запомнить слово по его звучанию, нужно было совершенно лишить его смысла. Брадвардин мог превратить даже самые благочестивые тексты в нелепые сценки. Чтобы запомнить вступление к одной из своих проповедей, начинавшееся с Benedictus Dominus qui per, он представлял себе «святого Бенедикта, который танцует под левую руку с белой коровой с ярко-красными сосками, держащей куропатку, а правой рукой то бьет, то ласкает Святого Доминика» [17].
Искусство запоминания с самых его истоков было рискованным. Полное грубых и временами совершенно непристойных образов, оно было просто обречено столкнуться с жесткой критикой со стороны блюстителей нравов. Удивительно, что тот временный союз почтительного с непочтительным, который Брадвардин создавал в своем воображении, не оскорблял педантичное духовенство. Моралисты начали наступление на мнемонику в XVI в., атаку возглавил пуританский священник Уильям Перкинс из Кембриджа. Он осудил искусство запоминания как идолопоклонническое и «нечестивое, так как оно вызывает абсурдные мысли, дерзкие и чрезмерные, которые просто не могут не пробудить и усилить похотливые стремления» [18]. Да уж, дикость! Перкинса воспламенили слова Петра из Равенны, признавшегося, что он использует полные чувственности образы юных женщин, чтобы поддерживать свою память в форме.
Из всех десяти дисциплин чемпионата мира по запоминанию именно «стихотворение» собрало наибольшее количество стратегий. Но если коротко, интеллектуальные спортсмены разделились на две группы, причем размежевание произошло по гендерному признаку. Гюнтер и большинство мужчин стремились систематизировать и упорядочивать, тогда как женщины подошли к проблеме с более эмоциональной стороны. Пятнадцатилетняя Коринна Драшл, австрийка в красной футболке, красных носках и красной кепке, рассказала, что она не может запомнить текст, если не знает, о чем он. Более того, ей нужно чувствовать его. Она разбивает стихотворение на небольшие кусочки и привязывает к каждому из них серию эмоций. Вместо того чтобы ассоциировать слова с образами, Коринна ассоциирует их с эмоциями.
«Я ощущаю то же, что ощущал поэт. Что он хотел сказать. Я представляю, грустил он или радовался», — рассказала она мне в холле. Примерно так артистов учат запоминать сценарий. Многие актеры поведают вам, что они разбивают свои строки на такты, каждый из которых несет в себе определенное намерение персонажа, которое они пытаются прочувствовать.
Эта техника известна как система Станиславского и была изобретена в начале XX в. Константином Станиславским. Станиславский считал, что она нужна актерам не столько в силу своего мнемонического потенциала, сколько как средство, способствующее созданию более реалистичного образа персонажа. Тем не менее метод Станиславского позволяет создавать большое количество ассоциативных зацепок для той или иной реплики, выстраивая вокруг нее контекст, наполненный эмоциональными и физическими подсказками. С помощью техники Станиславского можно сделать слова запоминающимися. Действительно, исследования показали, что, если вы просите кого-нибудь запомнить фразу «возьми ручку», она вернее отложится в памяти, если, запоминая это предложение, тот человек сам возьмет в руки ручку.
В конечном итоге Гюнтер проиграл поэтический этап Коринне Драшл и проиграл сам чемпионат. Главный приз отошел одному из его протеже, тихому и сосредоточенному восемнадцатилетнему студенту юридического факультета из Баварии Клеменсу Майеру, который с трудом говорил по-английски и дал понять, что не хочет практиковать свои знания языка в беседах со мной. Проваливший соревнования с числами и «именами-и-лицами», Бен Придмор скатился на четвертое место и, опустив поля шляпы, вышел в одиночестве за дверь, пообещав, что уже назавтра начнет подготовку к следующему чемпионату, с тем чтобы вернуть себе титул через год.
Эд выступил и того хуже. Из трех десятков участников он оказался в числе тех одиннадцати, которые не смогли запомнить целую колоду карт в обоих испытаниях со «скоростными картами», а это как если бы футболист дважды кряду промазал по мячу. Он надеялся уложиться в минимальное время, чтобы занять более высокое место, но потерял самоконтроль и не справился с задачей. В итоге он был одиннадцатым. Потом он выскочил за дверь, весь в поту. Я бросился за ним вслед и схватил его за руку, спрашивая, в чем дело. «Амбиции, — вот и все, что он мне ответил, качая головой. — Дома увидимся»,
Эд пересек мост Магдалины и отправился искать паб, где можно было бы посмотреть крикетный матч и пить «Гиннес» до тех пор, пока воспоминания о провале не выветрятся из головы.
Когдая стоял в экзаменационном зале оксфордского университета и наблюдал, как конкурсанты чешут затылки и грызут ручки в попытках вспомнить «Помилуй! », я вдруг остро ощутил, насколько странно то, к чему мы пришли: единственное место, где применяется (или хотя бы чествуется) древнее искусство запоминания, здесь — на этом изысканном соревновании среди представителей специфической субкультуры. Именно тут, в наиболее легендарном из учебных заведений всего мира, нашел последнее прибежище Золотой век памяти.
Трудно не почувствовать, какая пропасть пролегла между тем Золотым веком и нашим. Люди трудились, чтобы развить свой ум. Они вкладывали свой капитал в воспоминания, так же как мы тратим деньги на приобретение вещей. Но сегодня, за дубовыми дверьми университетской аудитории, большинство из нас не доверяет своей памяти. Мы находим причины не полагаться на нее. Мы постоянно жалуемся на память и даже в малейших сбоях видим доказательство того, что она нам полностью отказывает. Как же память, однажды столь важная часть нашей жизни, вдруг так обесценилась? Куда исчезли все техники? Как, интересно знать, наша культура дошла до того, чтобы забыть о том, как помнить?
