— Не спите? — окликнул из своего гамака Жамес.
— Нет, Жамес. А вы что не спите, вам завтра рано вставать.
— Да нет, завтра я могу немножко отдохнуть. И вообще скоро конец промысла, если он вообще не окончился, потому что начинается период дождей, а в период дождей мы не собираем каучук. Каучук становится низкого качества. Его никто не берет.
Жамес оказался прав. Дождь шел всю ночь. И когда утром мы проснулись, конца ему не было видно. Это не очень огорчало, потому что задача путешествия была выполнена.
Однако Азеведу был явно чем-то взволнован. Беспокойно поглядывал на небо, вздыхал, и чувствовалось, что он хочет сказать что-то важное. Тогда наконец я сам спросил его, в чем причина такого беспокойства.
— Видите ли, — ответил Азеведу, — дождь идет довольно долго, и мы попали в очень неприятное положение. Придется возвращаться в Рио-Бранко другим маршрутом, потому что по дороге не пройдешь. После такого дождя ее совершенно развезло, и удобнее идти через мате — джунгли. Пробьемся напрямик к реке, а там до Рио-Бранко сядем на попутный баркас или моторную лодку.
Чудак Азеведу. Он и не подозревал, что идти по новому маршруту гораздо интересней.
Часам к двенадцати дождь стих, а затем и совсем прекратился.
Жамес собирался навестить соседей и пригласил пойти вместе с ним.
— Это недалеко, километра полтора по старой заброшенной эстраде. Там сейчас поселилась семья одного серингейро, что приехал из штата Сеара, и мне хочется поговорить с ним о разных наших делах. Его дочка прибегала вчера вечером, когда вы уже спали, и просила зайти. А узнав, что у нас здесь гость из самого Рио-де-Жанейро, попросила привести его с собой. У ее отца есть какое-то дело к вам.
Хижина серингейро казалась точной копией той, в которой жил Жамес, только была немножко меньше. На веранде висело штук пять-шесть гамаков, а все семейство сидело за столом и, видимо, обедало. Нас пригласили к столу, но Жамес сделал незаметно знак рукой, и я отказался. Только потом, когда пришел старший сын серингейро, стала понятна причина такого странного поведения Жамеса. Лицо этого мужчины лет двадцати пяти — двадцати шести было обезображено какой-то страшной болезнью. Может быть, это была венерическая болезнь, а может быть, и хуже — проказа. Надо думать, что неприятное чувство, которое мы испытывали, не отразилось на наших лицах и не смогло обидеть хозяев дома. Еще задолго до поездки в Акре я вырезал из газеты «Жорнал до Бразил» небольшую заметочку репортера Карлоса Пинту, в которой он рассказывал, что в Акре несколько тысяч человек, больных проказой, свободно разгуливают по городам и селениям, потому что мест в лепрозориях не хватает. Согласно официальным статистическим данным, в целом в районе бассейна реки Амазонки на каждую тысячу жителей приходится пять с лишним человек прокаженных.
Семья серингейро, к которому мы пришли, была очень многочисленной. За столом можно было насчитать восемь человек ребят всех возрастов, начиная от пятилетнего малыша, которому все время не сиделось на месте, и он то и дело бегал в угол крыльца, где за тоненькую цепочку была привязана малюсенькая обезьянка.
— Большая у вас семья, — сказал я серингейро.
— Что вы, большая! У нас у многих такие семьи. У меня несколько ребят померло да один находится в Рио-Бранко. Вот мне и хотелось спросить, нельзя ли, когда пойдете обратно, идти вместе с вами. Старший сын уехал в Рио-Бранко, потому что чем-то заболел, а там обещали положить его бесплатно в больницу. Прошло уже два месяца. Сейчас начинается период дождей, а от него нет никаких вестей. Он у меня грамотный, мог бы передать какую-нибудь весточку. Я бы знал, получив ее, что он жив, хотя читать не умею. Но раз прислал, значит, жив. А сейчас дожди начались, работа кончилась. Волей-неволей сиди дома, занимайся хозяйством. Так я уж лучше схожу в Рио-Бранко и узнаю, что с ним. Одному же мне через джунгли не пройти. А так, глядишь, и вам полезен буду в дороге. Все-таки путь не такой уж легкий.
Нечего и говорить, что предложение серингейро было принято. В гостях побыли недолго, потому что стал опять накрапывать дождик и было видно, что скоро хлынет очередной ливень. Я только решил сделать один снимок маленькой обезьянки и попросил кого-нибудь из ребят взять ее на руки. Один из сыновей серингейро попытался схватить цепь, но обезьянка ловко укусила его за палец, выразив таким образом свое категорическое нежелание позировать. Что ж, нет так нет.
В это время пострадавший мальчуган робко спросил:
— А сколько стоит сделать снимок?
— Друзей я снимаю бесплатно, — ответил я шуткой и тут же отщелкал несколько кадров.
— Сегодня вечером, — сказал, прощаясь, серингейро, — зайду к Азеведу и узнаю, когда мы отправляемся.
Начался ливень, и в какое-то мгновение на нашей одежде не осталось ни одного сухого места. Азеведу в хижине не застали. Он, несмотря на ливень, решил пойти на охоту. А может быть, двинулся за добычей именно потому, что начался ливень. Как потом объясняли, дикие кабанчики очень любят гулять по лесу в грозовую погоду. В это время их и подстерегают наибольшие опасности, так как их основная защита — обоняние — во время дождя теряет многие свои качества. По крайней мере, так утверждают старожилы Акре, знающие до тонкостей законы джунглей и привычки их обитателей. Азеведу далеко не пошел, так как через какое-то время раздались звуки выстрелов его берданки. Вернулся он уже в полночь и, ни слова не говоря, завалился спать. Охота была неудачной.
На другое утро, как только проснулись, Азеведу сказал:
— Давайте собираться. Мы потратим дня три-четыре на переход к воде.
Видимо, он уже договорился о начале нашего путешествия с серингейро с соседнего участка, и тот появился как раз в тот момент, когда вещи были уложены в мешок и рюкзак. Все продукты аккуратно завернули в большой кусок старой полиэтиленовой пленки. Туда же пошли спички, сигареты, записные книжки и неизрасходованные кассеты. Сумка с фотоаппаратами была непроницаема для воды, и за сохранность фотокамер беспокоиться не приходилось. Поблагодарив Жамеса за гостеприимство, мы оставили ему половину нашего запаса сахара, все батоны и двинулись в путь.
Азеведу утверждал, что до реки нужно пройти около двадцати пяти километров.
Услышав об этом, старик серингейро протестующе взмахнул руками.
— Что вы! Здесь будет все тридцать шесть!
Приходилось брать нечто среднеарифметическое, скажем, тридцать километров. Тридцать километров по джунглям, тридцать километров по бездорожью, если не считать, что часть пути удастся пройти по заброшенным эстрадам. На переход, видимо, придется затратить не менее трех суток. Вы скажете: черепашьи темпы. Но ведь это не улица Горького в Москве, не шоссе Симферополь — Ялта и даже не Военно-Грузинская дорога. Это влажные бразильские джунгли.
Шли индейской цепочкой. Впереди Азеведу, затем я и сзади старик серингейро. За первые несколько часов пути он успел высказать недовольство непрекращавшимся дождем, поздним выходом в путь, грузом, который ему пришлось тащить за спиной, и, наконец, своим решением отправиться в Рио-Бранко. Такой уж, видимо, у него был характер. Ему все время хотелось о чем-то рассказать, что-то спросить и просто отвести душу в беседе. Он был полной противоположностью Азеведу. Тот молча шел впереди, время от времени обрубая мешавшие ему лианы, и иногда даже умудрялся успевать сворачивать с эстрады на несколько метров в сторону, надеясь обнаружить какую-либо дичь к предстоящему обеду.
Путь был довольно однообразный. Блокноты и фотоаппараты лежали без движения, потому что и записывать было нечего и снимать в таких условиях не имело никакого смысла. Практически шли все время в потемках. Азеведу двигался легко, не торопясь, как бы прогуливаясь. Потом объяснил, что делает это сознательно, стремясь сохранить как можно больше сил для наиболее трудного участка пути. И он оказался прав. Эстрада шла в нужном для нас направлении километра четыре-пять, потом свернула в сторону, а мы продолжали путь на юго-юго-восток. К счастью, в этом месте лес был какой-то редкий, росло немного лиан и кустарников. Старик серингейро высказал предположение, что часть растительности погибла здесь от какой-нибудь болезни. Лавируя среди сгнивших пней н мертвых деревьев, продолжавших стоять, зацепившись сухими ветвями за кроны своих собратьев, мы продвигались все дальше и дальше к реке Акре.
На покинутой эстраде встречалось много каучуконосных деревьев, испещренных шрамами, забытых и покинутых охотниками за каучуком. Все свои жизненные соки они отдали людям, а люди бросили их умирать. И деревья, вытягиваясь вверх, к свету, к солнцу, доживали последние годы.
Бездорожье продолжалось километра три, потом снова мы вышли на эстраду, такую же заброшенную, как и первая. Не успел Азеведу пройти по ней метров сто, как с ним чуть не случилось несчастье. По привычке Азеведу, взмахнув факоном, обрубил какую-то лиану, преграждавшую путь. Лиана с шелестом опустилась на землю, и тут что-то черное промелькнуло мимо его лица и скрылось в чаще. Азеведу отпрянул назад и очень длинно и витиевато выругался на какой-то смеси португальских и испанских слов, с добавлением местного, акреанского жаргона.
