Когда мы уже собирались прощаться, Фриш решил продемонстрировать свои записи. Перекинув через плечо магнитофон, он пригласил нас отойти на несколько метров в сторону от дороги. Заметив небольшой муравейник, Джон присел на корточки и включил пленку. Никаких звуков мы не услышали, но эффект был поразительный. Муравьи как будто сошли с ума, бросившись врассыпную из своего убежища. В свою очередь, мы отпрянули назад, опасаясь быть искусанными полчищами бегущих насекомых.
Фриш звонко захохотал.
— Видите, я был совершенно прав. Я воспроизвел записанный мною звук номер четыре муравьиного языка. Сигнал муравьиной тревоги.
Не знаю, существуют ли в какой-либо другой стране мира записи голосов насекомых, подобные тем, которые сделал Фриш, энтузиаст и любитель бразильской природы. Но могу сказать, что пластинки, изданные Фришем в Сан-Паулу, пользуются в стране колоссальной популярностью. Вернувшись в Рио, я приобрел пластинки с этими записями, и сейчас в Москве, когда собираются друзья, всегда достаю, демонстрирую их, и все чувствуют себя как в настоящих амазонских джунглях, джунглях штата Акре.
Распрощавшись с натуралистом, мы пошли своей дорогой, а Фриш, оседлав лошадь, двинулся к Рио-Бранко.
День клонился к вечеру, а нашему пути, казалось, не будет конца. Все так же непроходимой стеной стоял тропический лес, все так же еле заметная тропинка змейкой извивалась среди стелющихся лиан, ступать по которым было довольно неприятно, потому что многие имели цепкие колючки. Нет-нет да в голову приходила мысль о ночевке в лесу, потому что, вероятно, невозможно продолжать путь в кромешной тьме леса.
Но как раз в этот момент Азеведу обернулся и сказал:
— Серингал!
Ничего, однако, не было видно.
— Серингал, — повторил Азеведу. — Чувствуете запах дыма?
Действительно, к лесным ароматам примешивался специфический острый запах. И тут Азеведу поднял и отложил в сторону со своего пути какую-то палку.
— Хозяин дома, — произнес он.
— Откуда вы знаете, что хозяин дома?
— А просто. Если бы он отправился куда-нибудь на охоту или вообще ушел, то не закрывался бы.
— Как закрывался? — удивленно переспросил я.
— А вот эта жердь, — пояснил Азеведу, — своего рода замок серингала. Когда хозяин уходит из серингала, он откладывает жердь в сторону. Это значит, что его нет дома. Когда же он возвращается обратно, жердь кладется на свое старое место.
Первый этап путешествия окончился.
Мы пришли на серингал.
Теперь остается сказать несколько слов о том, что собой представляет серингал. Вы уже, правда, знаете, что серингал — это место, где добывается каучук. Однако кое-какие более подробные сведения не будут лишними.
Территория серингала может быть всего несколько квадратных километров, а может быть и несколько сотен квадратных километров. Ценность серингала заключается не в количестве земли, а в том, сколько на участке находится каучуконосных деревьев. Обычно эти деревья расположены в чаще на расстоянии в несколько десятков метров друг от друга. Однако встречаются бедные участки, когда одно каучуконосное дерево от другого отстоит на двести и более метров. Как осваивается серингал? Хозяин нетронутого участка нанимает двух или трех человек для прокладки пути. Первопроходец, так называемый матейро, проникает в чащу и, найдя ближайшее каучуконосное дерево, делает на нем зарубку. Потом ищет поблизости второе дерево и также отмечает его. Найдя дерево, матейро очищает ствол на высоте до двух метров от лиан. Так, отметив пять, шесть или семь каучуконосных деревьев, выстрелом из ружья дает знак своим товарищам, и те начинают прорубать тропинку от дерева к дереву. С течением времени вся территория серингала как бы прочесывается ими, и по прорубленной тропинке можно обойти все до одного деревья участка. Тропинка называется «эстрада» — дорога. Подготовка эстрады средней длины занимает примерно около полутора-двух месяцев, и на каждой эстраде находится от ста до двухсот деревьев-каучуконосов. Если за тропинкой не следить, не ухаживать, то травы и лианы могут за неделю уничтожить всякие ее следы. Поэтому очистка тропинки ведется каждый день, когда серингейро идет на работу. Если представить себе эстраду с высоты птичьего полета, то она показалась бы вам запутанным лабиринтом, вход и выход из которого находятся в одной точке, рядом с хижиной серингейро.
Сбор каучука начинают в мае — июне и продолжают до конца октября. Это так называемый сухой период года. Когда начинается сезон дождей, то работа по добыванию каучука практически прекращается, так как вода, смешиваясь с соком каучуковых деревьев — латексом, портит и ухудшает качество каучука. Небольшой шалашик с принадлежностями для обработки каучукового сока находится рядом с хижиной серингейро. К одной из таких хижин мы и подошли сейчас с Азеведу.
Собственно говоря, слово «хижина» звучало как-то торжественно в применении к сооружению, стоявшему на краю поляны. Скорее всего его можно было назвать халупой, приподнятой на столбах метра на полтора от земли.
Хозяин жилища, Жамес, сидел на большом, кое-как сколоченном крыльце и накладывал заплату на один из предметов своего туалета. Увидев нас, он не выказал ни малейшего удивления. Как будто давно знал, что к нему сейчас должны прийти Азеведу и иностранный журналист.
— Боа! — сказали мы.
— Боа, — спокойно ответил Жамес.
— Мой друг Олеги, — представил меня Азеведу.
— Очень приятно, — произнес Жамес.
Воткнув иголку с ниткой в столб, Жамес поднялся и удалился внутрь хижины. Вернувшись, он поставил на крыльцо помятый жестяной чайник и три чашечки.
— Кофе? — спросил он.
— Хорошо, — ответили мы.
Кофе был горячим, но совершенно без сахара.
— Как погода? — спросил Азеведу.
— Сегодня будет дождь, — ответил Жамес. Начался светский разговор.
Улучив момент, когда Жамес удалился, чтобы долить чайник свежей порцией кофе, я спросил у Азеведу:
— Может быть, Жамес недоволен нашим приходом?
— Что вы! — горячо возразил Азеведу. — Он очень рад. Сейчас я ему расскажу все новости, объясню, зачем мы пришли, и выложу на стол подарки.
Последующие чашечки кофе мы уже пили с сахаром, извлеченным из нашего мешка.
После ужина Жамес притащил два гамака и прикрепил их по соседству с тремя другими, висевшими там, по-видимому, постоянно. К этому времени ночь опустилась над джунглями, и Жамес зажег маленькую коптилку, прикрепленную в дальнем углу крыльца. Около нее начали сразу же виться москиты, бесчисленные стаи москитов. Не раздеваясь, мы устроились в своих гамаках. Азеведу моментально заснул, а я еще долго прислушивался к ночному голосу джунглей.
Светало, когда хозяин разбудил нас. Сам он, видимо, давно уже был на ногах, потому что в примитивной печурке весело потрескивал огонь и в знакомом чайнике кипела вода, заставляя плясать неплотно прикрытую крышку.
— Сейчас пойдем на эстраду, — сказал Жамес. — Выпьем кофе и пойдем.
Из боковой клетушки, где спала семья хозяина, вышла заспанная женщина и босой ногой столкнула с крыльца забредшую сюда курицу. Следом за ней выскочили четверо ребятишек. Подбежав к стоявшей недалеко от хижины бочке с водой, они ополоснули в ней лицо и руки. Мы с Азеведу тоже, зачерпнув из бочки воды, смогли кое-как побриться. В это время подошел Жамес и налил из этой же самой бочки полную кастрюлю воды. Затем поднялся на крыльцо и поставил кастрюлю на плиту. К нашему возвращению его жена должна была сварить в ней на обед мамалыгу.
— Сколько же у тебя сейчас ребятишек? — видимо вспомнив разговор в Рио-Бранко, спросил Жамеса Азеведу.
— Четверо осталось, — спокойно ответил Жамес, — двое младших померли этой весной от какой-то хвори. Бог дал, бог взял. Пошли иить кофе.
Позавтракав, двинулись в путь.
Впереди шел Жамес, в одной руке держа сумку, полную металлических чашечек, в другой — старенький дробовик. На поясе у него болтался привязанный сыромятным ремнем большой длинный нож — факон. Минут через пять вышли на эстраду. Пройдя метров сто, чодошли к первому каучуконосному дереву. С одной стороны кора его была вся испещрена шрамами. Сосчитав их, можно было бы узнать, сколько дней здесь ведется добыча каучука. Один надрез — один обход эстрады, один день жизни серингейро. Жамес подошел к дереву, острым металлическим крючком пониже последней зарубки провел параллельно еще одну и на конце прикрепил металлическую конусообразную чашечку. Было заметно, как белый сок наполняет свежую зарубку и постепенно движется по уклону вниз. Часов через пять чашечка будет заполнена доверху соком каучукового дерева. Заставив дерево работать, двинулись дальше, к следующему, потом еще к одному. Так начался обход эстрады.
Под ногами чавкала глинистая почва. Скоро ботинки промокли насквозь, да и не только ботинки — утренняя роса оседала на брюках и рубашках. Несмотря на то, что было не меньше тридцати градусов тепла и от мокрой одежды шел пар, чувствовали мы себя довольно неуютно. Я все время пытался сделать снимки Жамеса, прикрепляющего металлические чашечки к дереву, но свет еле-еле пробивался сквозь густую крону деревьев и лиан, так что пришлось отказаться от этого намерения. Однако Жамес просил не огорчаться, потому что в одном месте группа каучуконосных деревьев стоит на небольшой полянке и там вполне достаточно света, чтобы запечатлеть работу серингейро.
