врага, кладёт её в мешок или несёт в осаждённый город. Самое страшное уже позади, добро восторжествовало. Такие картины внушают верующим чувство защищённости и уверенности в том, что бог к ним благосклонен: с его помощью хрупкая женщина одолела непобедимого врага, а вскоре осаду снимут, и Иудея будет спасена.
В другом случае зритель становится свидетелем наиболее изуверского момента: Юдифь рубит голову проснувшегося от боли Олоферна. Хлещут фонтаны крови, на лице героини отвращение, отстранённость или маниакальное удовлетворение (это зависит от прихоти художника). Такие картины заставляют сердце биться чаще и вызывают выброс адреналина: хотя зритель и знает финал истории, он не может не переживать, а вместо чувства защищённости получает ощущение нестабильности и жестокости мира (если не бога).
Во втором случае от покоя и уверенности в завтрашнем дне не остаётся и следа, хотя финал истории по-прежнему известен и выбор момента для начала рассказа его не изменил. Почему это работает? По той же причине, по которой мы порой, перечитывая книгу или пересматривая фильм, переживаем сильнее, – причём с каждым последующим разом сила переживания лишь возрастает.
Обратившись к верхнему регистру, мы узнаём предысторию: здесь Давид, пока ещё простой пастух, принимает вызов на неравный бой, но благословение длани господней, протянутой к нему с небес, обещает грядущий триумф. В нижнем регистре мы видим финал битвы: праща отброшена и Давид отрубает голову поверженному врагу.
Как я уже писала, история не всегда предполагает одно прочтение – в данном случае ветхозаветное. Весьма вероятно, для первых владельцев серебряного блюда изображение на нём несло другой, политический смысл: они жили в период правления византийского императора Ираклия I, который победил сасанидов так же, как Давид – филистимлян. Ираклий вступил в поединок с императором сасанидов и одолел его, так что многие современники воспринимали своего правителя как нового Давида. Такое двойное прочтение гарантировало хозяевам блюда более сильные переживания: к религиозному чувству примешивалось патриотическое, предание старины воспринималось как новостная хроника.
В триптихе Иеронима Босха « Воз сена» {90}, как и в «Битве Давида с Голиафом», изображены и начало, и финал истории. Начало размещено на левой, «райской» створке триптиха, трагический итог – на правой, «адской». Сама форма триптиха диктует порядок чтения: сначала мы уделяем внимание центральной панели, затем изучаем боковые створки.
В центре внимания художника – алчность и сластолюбие, главные пороки эпохи, по мнению мастера и его богобоязненных современников. Триптих иллюстрирует популярную в Нидерландах поговорку: «Мир – как воз сена, и каждый хватает сколько сможет». Погрязшие в грехе люди дерутся из-за сена, не замечая, что воз тянут за собой черти, и переходят из мира людей в ад, где всех соблазнившихся ждёт расплата. Правая створка отведена изображению райских кущ – источника не только жизни на земле, но и греха, снедающего героев центральной панели.
Изобразив в «раю» падение ангелов и искушение первых людей, Босх продемонстрировал начало истории, а запечатлев в «аду» драматические и неизбежные последствия алчности, указал на единственно возможный финал.
Фальстарт: как обмануть аудиторию
В отличие от предыдущего приёма, сразу цепляющего внимание аудитории и позволяющего с первых слов или первого взгляда держать её в напряжении, фальстарт предполагает относительно спокойное начало и вскоре после – резкий поворот. Этот эффект неожиданности можно сравнить с ощущениями пассажиров из фильма Жерара Пиреса «Такси» (1998): человек садится в автомобиль, чтобы совершить обычную поездку, но внезапно будто оказывается на гоночном автотреке и несётся в пункт назначения на запредельной скорости.
Этот приём эффектно используется в ораторском искусстве. К примеру, можно начать рассказ в стандартном формате истории успеха, а затем резко переключиться, сообщив, что формальные признаки благополучия не уберегли вас от глубокого кризиса среднего возраста, и перейти к истории о том, как вы с ним справлялись. Или можно рассказать о том, как вы были примерным ребёнком, слушались родителей, закончили Гарвард и открыли свой бизнес, а потом признаться, что всё это ложь и на самом деле вы были троечником и хулиганом, не получили высшего образования и сбежали из дома, но вопреки всему стали преуспевающим бизнесменом, и сообщить, как вам это удалось.
Чаще всего секрет эффектного фальстарта кроется в смене жанра: то, что казалось историей успеха, становится драмой, то, что начиналось как роман воспитания, обращается в призыв мыслить нестандартно и отринуть шаблонные стратегии достижения славы и богатства.
Что мы видим на картине Эгона Шиле «Семья» {91}? Крепкую любящую семью художника: в тёмном помещении он сидит, обнажённый, на диване на корточках, и смотрит слегка мимо нас. Его жена, также обнажённая, расположилась на полу между его ног и печально смотрит в сторону. Укутанный в цветастый плед годовалый ребёнок уютно расположился у её лона. На смену свойственной работам Шиле экспрессивной деформации неожиданно приходит осязаемая натуралистичность форм, а вместо плоскостного изображения ощущается материальность, объём, живое присутствие героев в пространстве комнаты. В сравнении с прочими работами Шиле, эта – удивительно спокойная, даже мягкая. Однако в ней скрыта меланхолия, и довольно скоро зритель начинает испытывать беспокойство и тревогу. Он замечает, что, хотя члены семьи композиционно представляют единое целое, перевёрнутую пирамиду, где женщина находится под защитой мужчины, а ребёнок – матери, все трое смотрят в разные стороны.
Как часто бывает, соавтором художника в данном случае выступила сама жизнь, и история, возможно, задуманная в совсем ином ключе, обернулась хрестоматийным примером фальстарта: вскоре после написания этой картины от испанского гриппа скончалась супруга Эгона Шиле, а он сам пережил её всего на три дня. Эдит была на шестом месяце беременности, и художник сообщил своей матери об ожидаемом пополнении семейства за день до гибели жены.
Картина, которая при первом взгляде читалась как семейный портрет насторожённо, но решительно смотрящего в будущее молодого успешного мастера, с учётом последующих событий воспринимается не иначе как трагическое предчувствие скорого конца, несбыточная надежда на гармонию и тихое семейное счастье. Жанр семейной идиллии оборачивается драмой конкретной семьи и всей Европы – «испанка» унесла больше жизней, чем Первая мировая война.
Пожалуй, в кинематографе самый известный фальстарт построен иначе, не на резкой смене жанра, а на многократном повторении истории сначала. Исходные обстоятельства не меняются, но герой ведёт себя иначе. Каждый раз зритель ждёт продолжения, но вместо этого его возвращают в начало истории. Вероятно, вы догадались, что речь идёт о фильме Гарольда Рэмиса «День сурка» (1993).
Резюме
Конечно, помимо описанных шести схем, искусство сторителлинга располагает и иными, но задача этой главы – познакомить вас с теми, которые особенно оригинально или часто применяются художниками. В некоторых случаях – как с картиной Шиле «Семья» – произведение не подчиняется воле своего создателя, и историю творения дописывает сама жизнь. Однако в большинстве случаев мы можем с уверенностью
