Ознакомительная версия.
В конце xviii века и Испанская, и Британская империи переживали кризис. Ужесточение имперскими властями контроля над трансатлантической торговлей и дороговизна Семилетней войны (1756–1763) привели к восстаниям в Америке. Мятежи в 70-х годах xviii века в английских колониях имели соответствие в испанских: восстание под предводительством Тупака Амару II в Андах (1780–1783) и восстание комунерос в Новой Гранаде (современная Колумбия) в 1781 году. Но когда 13 английских североамериканских колоний потребовали независимости, это была реакция сознательно стремящегося к свободе общества купцов и фермеров. Не только старинный вопрос о налогах и представительстве вызвал, по сути, продолжение гражданской войны в Англии в 40-х годах xvii века[289].
Для североамериканских революционеров жизненно важную роль играл вопрос о земле. Желание английского правительства ограничить переселение на запад от Аппалачских гор не совпадало с экспансионистскими устремлениями колонистов[290]: этот идеал был особенно дорог сердцу таких земельных спекулянтов, как Джордж Вашингтон[291]. Во время Семилетней войны, когда Лондон пошел на соглашение с индейскими племенами, Вашингтон предполагал, что то была просто уловка. Он был поражен, когда права индейцев на их земли король подтвердил в декларации 1763 года. В 1767 году Вашингтон писал будущему партнеру Уильяму Кроуфорду:
Я никогда не рассматривал эту декларацию иначе (но это между нами), чем как временную меру для успокоения индейцев. Она, конечно, должна прекратить свое действие через несколько лет, особенно когда индейцы согласятся с занятием нами этих земель. Любой… кто пренебрегает имеющейся возможностью поиска хороших земель и какими-либо способами маркировки и обозначения их как своих собственных, чтобы препятствовать другим занять их, никогда не вернет их себе. Если Вы возьмете на себя хлопоты по поиску земли, я возьму на себя заботы по ее приобретению, как только появится возможность. Кроме того, я возьму на себя… издержки по ее обмеру и оформлению… Вы, наверное, давно уже поняли, что мой план заключается в том, чтобы захватить как можно больше земли. Следовательно, Вы получите значительную долю… [Но] держите все это в тайне или доверяйте только тем… кто может помочь Вам… в поисках земли[292]. В 1768 году Вашингтон приобрел 45 тысяч акров земли в нынешней Западной Виргинии в округах, называемых теперь Мейсон, Путнэм и Канауа. Ему на руку оказалось также последующее изгнание делаваров, шони и минго с земель к югу от реки Огайо. Квебекский акт (1774), с его точки зрения, был досадной помехой, поскольку он не только расширял территорию французской Канады на современный Иллинойс, Индиану, Мичиган, Огайо, Висконсин и часть Миннесоты, но и гарантировал франкоязычным католикам свободу вероисповедания. Неудивительно, что непокорные жители Новой Англии причисляли этот акт, наряду с карательными мерами, которые были приняты после Бостонского чаепития, к “Невыносимым законам”.
Возможно, войны можно было вовсе избежать, если бы Лондон пошел на уступки в связи с вопросами о налогах и представительстве. Ход войны мог быть иным, если бы английские генералы Хау и Бургойн лучше делали свое дело. Возможно, более умелая дипломатия предотвратила бы роковую изоляцию Великобритании, которая достигла высшей точки во французской победе (что было, то было) при Йорктауне в 1781 году. И вполне можно допустить, что 13 колоний впоследствии не объединились бы, а разделились. Затруднения во время Войны за независимость и после нее были очень серьезными: инфляция, достигшая в 1779 году 400 %; сокращение вдвое (1774–1790) дохода на душу населения; долг, эквивалентный 62 % ВНП (1790); пошлины, которыми штаты облагали друг друга; капитан Даниэль Шейс и другие фермеры Массачусетса, восставшие после того, как их собственность конфисковали в уплату долгов и налоговых недоимок. Если бы революционеры не пошли дальше Статей конфедерации, то, возможно, Северная Америка повторила бы судьбу Южной. Понадобилась Конституция 1787 года – самый впечатляющий в истории пример создания политического института, – чтобы создать жизнеспособную федеральную структуру. Недавние колонисты приняли не только квартет властей по Локку (исполнительная власть, двухпалатный парламент и Верховный суд), но и единый рынок, торговую политику, валюту, армию и (это очень важно) единый закон о банкротстве – и не забудем о Четвертой поправке, защищающей “от необоснованных обысков и арестов”.
По сути, все это имело отношение к собственности. Вашингтон был одним из твердых прагматиков, получивших выгоду от Войны за независимость. В его завещании упомянуто в общей сложности 52194 акров земли в штатах Виргиния, Пенсильвания, Мэриленд, Нью-Йорк, Кентукки и долине Огайо, а также участки в виргинских городах Александрия, Винчестер, Бат (сейчас Беркли-Спрингс, Западная Виргиния) и в столице, которая получила его имя. Ничто не иллюстрирует лучше связь земли и свободы в ранней истории США. В Южной Америке индейцы работали на земле. В Северной они потеряли ее.
Симон Боливар должен был стать Вашингтоном Южной Америки. Но, хотя он тоже победил империю – Испанскую, ему не удалось создать Соединенные Штаты Южной Америки. Война за независимость не только сплотила бывшие английские колонии (впрочем, Канада и колонии Карибского бассейна остались верны империи, как и многие американцы-лоялисты, покинувшие молодую республику)[293]. Она направила США по пути к не превзойденному до сих пор никем процветанию и могуществу. В то же время независимость от Испании оставила Южной Америке в наследство конфликты, бедность и неравенство. Почему капитализм и демократия не смогли пустить корни в Латинской Америке? И почему, когда я спросил коллегу из Гарварда, относится ли Латинская Америка к Западу, он затруднился ответить? Короче говоря, почему Боливар не стал вторым Вашингтоном?
Боливар, сын богатого венесуэльского плантатора какао, родился в июле 1783 года. Он остался сиротой, когда ему не было 10 лет, и поступил на военную службу в 14 лет.
Боливар учился в Испании и Франции. В Париж он попал в 1804 году, когда всех иностранцев, включая креолов-латиноамериканцев, по причине нехватки продовольствия выслали из Мадрида. В 1807 году Боливар вернулся в Венесуэлу, вдохновленный подвигами Наполеона (см. главу 4) и почувствовавший отвращение к испанскому владычеству. Боливар уже мечтал о подобных переменах у себя на родине. Революция в Южной Америке стала вполне случайным ответом на внезапный вакуум власти, возникший в результате нападения Наполеона на Испанию в 1808 году. Два года спустя Боливара отправили в Лондон, чтобы он заручился поддержкой англичан в случае французского нападения на американские колонии Испании. Миссию он провалил, зато встретил Франсиско Миранду, давнего сторонника независимости Венесуэлы, и подружился с ним. Вернувшись в домой в 1811 году, они провозгласили республику.
Первая Венесуэльская республика погибла. Конституция 1811 года предоставила право голоса собственникам, однако это исключило из политической жизни большую долю населения, чем аналогичные нормы в Северной Америке. В результате неимущие, включая большое число освобожденных рабов (пардо), поддержали роялистов[294]. После того, как роялисты отбили Пуэрто-Кабельо, Боливар разочаровался в Миранде и выдал его испанцам. Перебравшись в Новую Гранаду, Боливар попытался сплотить креолов.
Провозгласив Вторую республику и став диктатором, Боливар повел “славную кампанию” (campaña admirable; 1813), в ходе которой от роялистов были освобождены Мерида, Богота, Каракас и Трухильо и которая принесла ему прозвище el Libertador – Освободителя. Его “Декрет о войне насмерть” (1813) отразил растущую жестокость конфликта: “Испанцы, которые не будут бороться против тирании, за правое дело, самым энергичным и действенным образом, будут считаться врагами и наказываться как предатели родины, то есть беспощадно расстреливаться”[295]. Пленных обычно убивали (однажды казнили сразу 800 человек). Черту Боливар подвел только тогда, когда один из его союзников по прозвищу el Diablo прислал голову пожилого испанца. Все же, несмотря на террор, цветное население продолжало переходить на сторону роялистов. Разрушительное землетрясение в Каракасе в марте 1812 года, погубившее около 10 тысяч человек, казалось, подтверждало церковное осуждение движения за независимость[296]. Боливар не сдался: “Если природа ополчится против нас, мы будем бороться и с нею – и вынудим ее покориться”[297]. Впрочем, самой большой проблемой Боливара стала не природа, а Хосе Томас Бовес. Разношерстную армию этого испанского ренегата составляли льянеро (индейцы, беглые рабы и дезертиры), которых добыча интересовала больше свободы[298]. Ряд поражений вынудил Боливара бежать снова, на сей раз на Ямайку. Краткое пребывание на Гаити лишь усилило его уверенность в том, что без освобождения венесуэльских рабов не обойтись. Лишь вовлекши в борьбу за независимость и белых (креолов), и чернокожих, Боливар мог надеяться на успех[299]. Теперь он обращался ко всем южноамериканцам, включая “цветных” (gente de color)[300].
Ознакомительная версия.
