При этом «гуманитарная обеспокоенность» не сводилась к стремлению отыскать соринку в глазу соседа и нежеланию увидеть бревно в собственном глазу. Данное утверждение можно проиллюстрировать примером карибского острова Сент-Винсент, аннексированного Британией у Франции и используемого для снабжения продовольствием Барбадоса. Некоторые считали, что туземцы заключили союз с французами на Мартинике. Местные плантаторы требовали колонизировать Сент-Винсент, и Лондон подумывал истребить караибов, однако отказался от этого намерения, посчитав его неэтичным. Депортация тоже виделась непрактичной, посему было рекомендовано создать резервацию. Когда туземцы оказали сопротивление, против них в 1772 году началась вооруженная кампания. Сообщения о зверствах британских войск вызвали громкие протесты в парламенте, зазвучали требования расследовать «жестокую и бессмысленную», как представлялось общественному мнению, операцию. Член парламента Барлоу Трескотик выступил от имени многих, когда осудил войну против «невинного и безобидного народа».[353] В том же году законодательно запретили рабство в самой Британии, хотя рабский труд по-прежнему широко использовался в колониях, а британские корабли продолжали возить рабов через Атлантику. Вскоре парламент приступил к изучению положения караибов. Очевидная «гуманитарная» озабоченность выплеснулась за пределы страны.
На другом берегу Атлантики набирала обороты совершенно иная критика британской внешней политики. Североамериканские колонисты тоже сокрушались о нарушении «свобод» на Корсике и публично чествовали изгнанного с родины корсиканского патриота Паоли.[354] Одновременно они протестовали против запрета британского правительства селиться на территориях к западу от Аппалачей и возмущались демонтажем фортов (исключительно по финансовым соображениям) за Аппалачами – эти форты предназначались для отражения набегов индейцев, а также для сдерживания франко-испанских притязаний на западные территории. В 1772 году случилось банкротство Ост-Индской компании, которая, как надеялся Лондон, должна была обеспечить своими финансами повсеместную защиту империи. Первый министр лорд Норт пытался спасти компанию в мае 1773 года посредством чрезвычайно непопулярного «чайного» закона. Примерно тогда же Лондон в итоге отверг долгожданный план создания новой западной колонии (современные западная Виргиния и восточный Кентукки) под названием Вандалия, в честь германских предков королевы Шарлотты. В мае 1774 года были эвакуированы Фолклендские острова – отчасти с целью экономии средств, отчасти ради умиротворения Испании. В глазах колониальных критиков Британская империя уже распадалась, задолго до революции. Можно сказать, что именно ощущение имперского упадка побудило колонистов к мятежу.[355]
Квебекский акт 1774 года стал последней каплей. Он сулил французским канадцам религиозную терпимость и был повсеместно воспринят как часть папистского заговора против протестантских свобод. Более всего колонистов возмутил способ, посредством которого этот закон определил внешние границы провинции. Все земли между Огайо и Миссисипи – с 1763 года бывшие предметом яростных споров между Лондоном и экспансионистским лобби колонистов – вошли в состав провинции Квебек. Для многих североамериканцев это угрожало окружением тринадцати колониями со стороны абсолютизма (этакой возрожденной Новой Франции). Поэтому в 1775 году колонисты пошли на конфликт с Лондоном из-за конституционных и стратегических противоречий, вызванных направлением британской внешней политики. «Первым принципом американской независимости и революции, который я когда-то принял и отстаивал, – признавался один из отцов-основателей Джон Адамс, оглядываясь назад, – была необходимость защиты от французов».[356]
Вскоре британские и местные силы схлестнулись при Лексингтоне.[357] Прогремевшие выстрелы «услышали во всем мире» не столько потому, что они предвещали «зарю свободы», сколько вследствие их влияния на международную государственную систему. На кону стоял ни больше ни меньше чем баланс сил в Европе. Без Америки – так полагали в Лондоне – Британия не сможет сдерживать Францию и Испанию по эту сторону Атлантики.[358] Напротив, многие европейские государства были убеждены, что если британцы победят в Америке, то скоро обретут такую силу, что станут попросту невыносимыми. Среди Бурбонов начался разлад, поскольку никто из них не хотел создавать опасный прецедент и открыто поддерживать мятежников против законной власти. В особенности это касалось Испании, которая имела схожие проблемы в своих обширных американских колониях. Тем не менее возможность сбить спесь с британцев была слишком хороша, чтобы ею не воспользоваться. Победа колонистов, как сказал в конце 1775 года первый министр Франции граф де Вержен, будет означать, что «могущество Англии ослабеет, а наша мощь возрастет в той же степени».[359]
Американские патриоты между тем были убеждены, что смогут уцелеть только через интернационализацию конфликта. Им предстояло убедить Европу в том, что, как выразился Бенджамин Франклин, дело американцев есть «дело всего человечества: борясь за свободу Европы, мы отстаиваем и нашу свободу».[360] В данном контексте под свободой подразумевались конституционные свободы и европейский баланс сил. В марте 1776 года был организован тайный Комитет корреспонденции, которому поручили налаживать иностранные связи и искать снаряжение за рубежом; этот комитет направил Бенджамина Франклина посланником во Францию. Мятежники также отправили своего представителя в Вену – чтобы лишить британцев возможности привлекать немецких наемников для войны в Америке. По меньшей мере треть британских войск в Америке состояла из уроженцев Священной Римской империи; для колонистов связь между несвободой в Европе и их собственной безопасностью была столь же очевидна, как и во времена Людовика XIV и Людовика XV.[361] Эти шаги определялись собственной несокрушимой логикой, поскольку полные и открытые альянсы с европейскими странами были невозможными, пока колонисты считали себя подданными короны. Том Пейн в воодушевляющем памфлете «Здравый смысл» утверждал, что только независимость позволит американцам заручиться иностранной поддержкой, необходимой для защиты революции.
Дипломатия являлась лишь одним из способов защиты революции и обретения независимости. Многие американцы, однако, стали рассматривать собственную безопасность и свою миссию в мире в более широком смысле. С самого начала они полагали исключительными и «импортируемыми» как самих себя, так и свое государство. Америка, заявлял Пейн, «сражается не только ради себя, но и ради всего мира, и смотрит далее преимуществ, которые может получить сама»; ее дело – это «в значительной мере дело всего человечества».[362] Отстаивая принцип самоопределения в век империй, республиканизм во времена монархии, конституцию в мире традиционного корпоративизма и абсолютистского правления, свободную торговлю в период торжества меркантилизма, будущие Соединенные Штаты надеялись изменить мир.[363] Как говорил Пейн, «идея прорвется там, где не пройдет армия солдат; она преуспеет там, где дипломатия потерпит крах»; «ни Рейн, ни Английский канал, ни океан… не смогут остановить ее распространение, она достигнет горизонтов мироздания и победит». Когда это произойдет, распространившаяся свобода приведет к всеобщему миру, народы будут свободно торговать и разоружаться. Однако Пейн был не только интернационалистом, но и ярым противником интервенционизма, выступал против всех международных войн и считал их заговором, целью которого является подчинение и обман народов. Со временем, впрочем, многие американцы поверили в то, что их свобода может сохраниться только при активном распространении по всему миру, начиная с соседних стран. Едва эта вера утвердилась, Соединенные Штаты принялись менять мир своими действиями.
Американская декларация независимости, принятая 4 июля 1776 года, не создала единое государство. Она четко обозначила сосуществование «свободных и независимых штатов». Но все же, чтобы вести войну с Британией, новой стране очень скоро пришлось приобрести некоторые черты единого государства. В ноябре 1777 года после долгих и ожесточенных споров Конгресс согласовал статьи устава Конфедерации, где оговаривались рудиментарные общие монетарная, налоговая и кредитная политики. Штатам возбранялось далее печатать свои деньги, они обязывались платить Конгрессу процент с налоговых сборов и индивидуального земельного налога. Статьи обеспечили национальное единство, пусть и весьма несовершенным способом. Налоги «на Конгресс» являлись добровольными и очень часто не платились вовсе, причем единственным наказанием служило «публичное оглашение» имен нарушителей. Американцы поэтому отстаивали независимость конфедерации, а не единого государства и даже не союза штатов.[364]
