Ему было только четырнадцать, а девчонки уже липли к нему как мухи. Каждый раз Роман пытался знакомить с ними и Олега, но тот под каким-нибудь предлогом отказывался, говоря:
— Рома, посуди сам, о чем я с ними буду разговаривать?
— Чудак, — смеялся Ромка. — Да разве с такими разговаривают?
— А что тогда? — наивно вопрошал Олег.
— Трахаются, дурак.
Но Олег только краснел и отнекивался. Намазанные, грубоватые красотки областного масштаба не возбуждали в нем даже простейшего животного чувства. Тем более что опыт такого рода он уже приобрел во время летних каникул, которые проводил, естественно, в родном поселке…
К тому времени его детской любви, Таньке-лягушонку, исполнилось четырнадцать. Короткая модная стрижка вместо косичек, ярко-белые, вытравленные перекисью волосы, торчащие в разные стороны, короткая джинсовая юбка, открывающая стройные, уже девичьи, а не девчоночьи, ноги — так выглядела та, которой было суждено стать предшественницей сначала Марины, а потом Элеоноры.
Отношения их развивались в лучших традициях поселкового романа. Сначала Олег и Татьяна стали частенько захаживать в «Волжские зори». Если день выдавался солнечный и собирались на пляж, Олег заходил к Таньке домой и та, нисколько не стесняясь, скидывала с себя халатик и начинала преспокойно при нем переодеваться. Натягивала трусики-бикини, лифчик — узенькую полосочку какого-то прозрачного материала. Как-то Олег спросил девочку, откуда у нее такой модный купальник. Танька расхохоталась и сказала, что получила его от одного отдыхающего в свой день рождения. Олегу почему-то стало неприятно, и он больше к проблеме Танькиного «прикида» не возвращался.
Особенно нравилось Таньке шокировать Олега в домотдыховском кинозале. Стоило только вырубиться верхнему свету, как она тут же, наклонясь всем телом в его сторону и приговаривая «ой, не видно», начинала наваливаться на него своей крепкой, уже хорошо развитой грудью. Ощущение близости, доступности девичьего тела кружило голову юноше. И та, чувствуя это, вдруг как бы случайно опускала ладонь на его колено и принималась поглаживать его ляжку, иногда поднимаясь до самого паха…
Однажды, зайдя к Татьяне домой (родители, как всегда, были на работе), Олег нашел ее лежащей в постели совершенно голой. Девушка просила помочь ей одеться, но когда Олег с халатиком в руке приблизился к кровати, горячие девичьи руки обвили его шею, а полные, подрагивающие от желания губы прижались к его губам.
Буквально через две минуты ему удалось освободиться от ее объятий, но все уже было кончено, все, что должно было произойти, произошло. В ужасе перед содеянным Олег вскочил с постели и стал лихорадочно застегиваться. Танька, разбросав ноги и руки по измятой простыне, наблюдала за ним с лукавой усмешкой на губах.
— Я… я женюсь на тебе, — задыхаясь, забормотал Олег. — Слышишь, обязательно женюсь. Тебе уже четырнадцать… Придется подождать, а родителям мы объясним…
— Да на черта ты мне сдался, пианист! — захохотала девчонка. — Сам на стипендию живет, родительскими посылками кормится. Да я за одну ночь в доме отдыха зарабатываю столько же. Пока, правда, многие боятся. А кстати, у тебя бабки есть? Я имею в виду, с собой.
— Есть, — ошеломленно пролепетал Олег. — Я ведь думал… хотел тебя пригласить… В десять тридцать пароход приходит… Можно покататься, в ресторане посидеть.
— Пароход с рестораном успеется, — Танька быстро, деловито натянула старенькие заплатанные трусики, накинула халатик. — А пока давай сюда бабки. Сколько там у тебя — полтинник? Ладно, и полтинник сойдет.
Она выхватила из протянутой руки Олега деньги, чмокнула его в щеку и… быстро вытолкала за дверь.
Так закончилась первая в жизни Олега любовь…
…Два года спустя его приняли на первый курс теоретико-композиторского отделения музыкально-педагогического института имени Гнесиных, по классу композиции. Олег чувствовал себя на седьмом небе — сбывались его самые заветные мечты… Было лишь одно «но» — комнату в общежитии он делил с двумя второкурсниками, которые явно не собирались отдавать себя без остатка служению высокому искусству. Сожители Олега были явно не прочь и бутылочку после лекций раздавить, и с девушками пообщаться накоротке. Второкурсники оказались также большими любителями картишек, и по вечерам в комнате, куда поселился Олег, то и дело собиралась шумная, подвыпившая компания. В таких случаях Олег и после занятий оставался в институте, до поздней ночи засиживался за роялем, исписывая за вечер целые кипы нотной бумаги. Так продолжалось примерно полгода, и Олег уже начал отчаиваться…
Выход, однако, нашелся, и нашли его, как ни странно, сами старшие товарищи Олега, которым надоела постная физиономия «первачка». Скинувшись, они сняли на стороне комнату, получив таким образом долгожданную возможность оттягиваться на свободе.
На студенческом жаргоне это называлось иметь в комнате «мертвых душ». Теперь Олегу ничто не мешало налечь на учебу, а главное, сочинять свою собственную музыку. Результаты не замедлили сказаться. Скоро Олег Романов — единственный из первокурсников — участвовал в показательном концерте института, который демонстрировался по телевизионному каналу на всю страну. А в следующем учебном году ему удалось и другом обзавестись. Однажды, зайдя в столовую Гнесинки, он в самом начале длинной очереди обнаружил знакомый стриженый русый затылок и не менее знакомые широкие плечи. Парень повернулся, взял поднос, и сомнения исчезли — перед ним с подносом в руке стоял друг детства Роман Гвоздев.
— Ромка, черт! Ты откуда взялся?
Роман тоже очень обрадовался Олегу, но по своей привычке к розыгрышам тайну своего появления в Гнесинке открыть отказался.
— Ты здесь на соревнованиях, — попробовал угадать Олег. — А сюда зашел, потому что в студенческих столовых дешевле.
— Это я и без тебя, земеля, знаю, — покровительственно ухмыльнулся Роман, — сам теперь студент.
— Физкультурного?
— Не угадал, дружище, — важно сказал Роман. — Я в литературный поступил, имени Горького. А с большим спортом завязал.
Об остальном догадаться было нетрудно. Литературный располагался на Тверском бульваре, Гнесинка — на улице Воровского. Зато общежития, правда, были в разных концах Москвы. У Ромки — недалеко от Останкина, у Олега — на Хорошевском шоссе. Но что значили подобные мизерные расстояния для двух молодых волжан, которых благосклонная судьба снова свела вместе в таком огромном и многолюдном городе, как Москва?
Пожалуй, одно только обстоятельство омрачало их вновь вспыхнувшую дружбу. Непонятно каким образом, но Роману удалось поселиться в общаге… с девушкой. Соседка (и не только соседка) Романа приехала из Рязани, имя ее было Наташа, но откликалась она только на имя Нинон. Эта самая Нинон была вполне нормальной восемнадцатилетней девушкой, не толстой и не худой, не красивой и не безобразной, если бы… Если бы не волосы, которые она периодически красила в самые разнообразные цвета, начиная от синего и кончая оранжевым, и ее странные наряды, состоящие в основном из каких-то пестрых лохмотьев. Нинон училась на отделении поэзии, а все свое свободное время проводила лежа в кровати с сигаретой во рту. Впервые увидев Нинон из Рязани, Олег прямо-таки перепугался.
— Лапочка, познакомься, мой друг детства, Олег, — представил его девице Ромка. — Учится в Гнесинке на композитора.
— Нинон, — не вставая, девушка вытянула вперед руку с длинными ногтями, выкрашенными в зеленый цвет. Волосы у нее были ярко-синего цвета, и Олег сразу же подумал, что это какая-то родственница Романа, приехавшая подлечиться в Москву.
— Я поэтесса, у меня депрессия, — объяснила Нинон.
Удивительно, но он оказался не так уж далек от истины.
Теперь ему надо было сообразить, что делать с протянутой рукой, не целовать же… Но рука явно требовала поцелуя. Смешавшись, он слегка пожал вялые пальцы и тут же опустил обратно. Рука упала, стукнувшись об пол.
— Пойду поставлю чайник, — сказал Роман.
— Не уходи, — попросила его подружка. — Побудь с нами пару минут. Знаешь, я попробую совратить твоего друга.
Она села и внимательно посмотрела на Олега.
— А он похож на Блока, — медленно встав с кровати, она стала стаскивать через голову похожий на разрезанный на полосы мешок наряд.
Олег стоял у двери, чувствуя себя законченным идиотом.
— Попробуй, — невозмутимо посоветовал подружке Роман и снова взялся за чайник. — А я пока вскипячу чаю.
— О-о, — вдруг закричала девица, — какая жестокость! Ты меня не любишь, ты готов уступить меня первому встречному, — и она разразилась крупными, тоже сине-зелеными слезами.
— Пошли погуляем, — вздохнул Роман. — Пусть успокоится.
— Ромка, она же чокнутая, — недоумевал Олег. — Клоунесса какая-то. Зачем ты с ней живешь?
