На протяжении всей своей жизни мы подстраиваем наши сенсорные системы к нашему окружению, нуждам и знаниям. Механик, который смотрит на двигатель машины, с первого взгляда заметит намного больше деталей, чем многие из нас. На прогулке в лесу мы можем заметить одну и ту же птицу, но наблюдатель за птицами получит из этого намного больше информации, потому что он выучил, на какие характерные черты (например, клюв, оперение, тип полета, пение) нужно обращать внимание, чтобы определить, к какому виду принадлежит та или иная птица. Психолог Элеанор Гибсон назвала процесс обучения, во время которого мы учимся извлекать и выбирать наиболее актуальные черты и закономерности из всей поступающей нам информации, «перцептивным обучением»[24]. Перцептивное обучение отличается от обучения фактам, как в школе, или обучению новым моторным навыкам – например, правильному удару по бейсбольному мячу. Хотя мы с самого детства обретали знание путем перцептивного обучения, мы не всегда знаем, как именно или чему конкретно мы научились. Как мы понимаем, например, что и сенбернар, и карликовая такса – это собаки? Вы можете осознать всю информацию, которую используете для решения этой задачи? Для взрослых людей, которые только начинают видеть, перцептивное обучение в зрительной сфере должно начинаться с самых основ. Обретший зрение человек не может определить, какую птицу он видит перед собой, пока он не научится сначала узнавать птицу как отдельный от ветвей объект и как визуальную категорию животного, которое отличается от всех остальных.
Каждый год, когда я читаю курс введения в биологию в колледже Маунт-Холиок, я наблюдаю перцептивное обучение у моих студентов. Так, я повела своих студенток на прогулку вокруг кампуса. Когда мы подошли к озеру, я остановилась и спросила их, видят ли они перед собой какие-либо новые растения. «Вы имеете в виду эти цветы?» – спросила одна студентка, указывая на вазон с астрами. Когда я покачала головой, другая студентка показала на папоротник.
«И не эти, – сказала я, – ищите дальше». Некоторые студентки подошли к самому краю воды, но не нашли там ничего необычного. Наконец, после нескольких подсказок одна из них спросила: «Вы имеете в виду вон те зеленые стебельки?»
«Те зеленые стебельки» были хвощом, и именно их я и хотела показать своим студенткам. Я объяснила им, что хвощ – это древнее нецветковое растение, которое изобиловало в лесах 500 миллионов лет назад. Мы продолжили прогулку, но теперь студентки постоянно указывали на хвощи. Раньше эти растения были для них невидимыми, но теперь я привлекла к ним их внимание, и хвощи начали бросаться им в глаза. Мир вокруг них не изменился, но они начали извлекать из него новую информацию. Изменился их собственный перцептивный мир.
Наше внимание влияет не только на то, как мы воспринимаем окружающий мир, но и на саму нашу личность. Те, кто уделяет особое внимание выражению лица собеседника, его языку тела и особенностям тембра, могут быть особенно чувствительны к мыслям и чувствам других, а те, кто, к примеру, замечает положение солнца на небе, перемещаясь из одного места в другое, могут развить хорошее чувство направления. То, что нам нравится или не нравится, влияет на то, чему в мире мы уделяем внимание – и наоборот. Мы затачиваем наше восприятие под то, что нам нравится больше всего, и, соответственно, предпочитаем заниматься тем, что мы лучше всего воспринимаем. Если нас захватывают звуки фортепиано, мы будем больше его слушать и играть на нем, что сделает нас более утонченными слушателями и еще больше усилит наше удовольствие. Осознаем мы это или нет, но у каждого из нас есть личный набор перцептивных искажений, наш собственный перцептивный стиль, который направляет и ограничивает все то, что мы чувствуем и делаем. Восприятие – это индивидуальное действие. Если мы хотим научиться лучше видеть и слушать, то мы должны начать осознавать, как мы используем наши глаза и уши, и понять, как мы можем по-новому воспринимать мир.
«Восприятие не случается с нами или внутри нас: это то, что мы активно делаем сами», – писал философ Альва Ноэ[25]. Мы перемещаем тело, голову и глаза, чтобы посмотреть и послушать, принять информацию о мире. Развитие зрения или слуха во взрослом возрасте – это предельно активный процесс, поскольку мы сами управляем тем, что именно мы видим и слышим. Новая пара глаз или ушей не приведет к развитию зрения или слуха, если только владелец новых глаз или ушей не начнет обращать внимание на то, что он ощущает, и определять значение этих ощущений.
В книге Space and Sight («Пространство и зрение») Мариус фон Зенден описывает опыт двух пятилетних мальчиков, слепых от рождения, чье зрение было восстановлено в результате операции по удалению катаракты[26]. К удивлению врачей, мальчики вообще не среагировали на обретение зрения и продолжили изучать мир при помощи рук. Даже после того, как их проинструктировали о методах использования зрения, они игнорировали то, что видели. Поскольку зрительная информация была лишена для них смысла, они не смотрели на что-либо намеренно и не встраивали новые ощущения в личную картину мира.
Даже обретя зрение, С. Б. не переводил глаза на источник звука и не смотрел на лица людей, он редко сканировал обстановку так, как это делают люди с нормальным зрением. В основном он исследовал мир через осязание. «По-видимому, основное затруднение, – писали Грегори и Уоллес, – связано не с самим по себе обучением, но с изменением перцептивных привычек и стратегий с осязательных на зрительные»[27]. Сакс также подчеркивал, как сложно изменить наш привычный способ постигать мир. Когда Верджил обрел зрение, он купил себе игрушки в виде машинок, животных и людей, а затем пытался сопоставить свои тактильные ощущения от них со зрительными образами людей, машин и животных, которые он видел. Во время визита в зоопарк Верджил сначала подумал, что горилла похожа на человека, и только когда он провел руками по стоявшей рядом статуе животного, он смог заметить различия. Понаблюдав за Верджилом в зоопарке, Сакс написал: «Он долго ее [статую гориллы] ощупывал, а когда наконец оторвал от статуи руки, то просиял, получив ясное представление о животном, которое, как я понял, превышало по полноте восприятия зрительную оценку. Когда я увидел его реакцию, мне неожиданно пришло в голову, что Верджил, будучи слеп, был вполне самостоятельным человеком, способным успешно ориентироваться в окружающем мире с помощью осязания. Так стоило ли ему возвращать зрение для того, чтобы он оказался (по существу, против его желания) в мире незнакомом и чуждом?»[28] Чтобы научиться видеть или слышать в подростковом или взрослом возрасте, необходимы фундаментальные изменения в перцептивных привычках и поведении, крупная перестройка перцептивного мира, эксперименты, исследования и анализ.
Неудивительно, что большая часть глухих от рождения людей, которые успешно овладевают навыком слушания, получили кохлеарные имплантаты в младенчестве или раннем детстве. Случаи восстановления зрения после слепого детства крайне редки. Хотя есть данные о взрослых, которые получили зрение и успешно к нему адаптировались, фон Зенден, проведя анализ шестидесяти шести случаев восстановления зрения, пришел к выводу, что за восторгом от возможности видеть почти всегда следует психологический кризис[29]. Экспериментальные исследования на лабораторных животных добавляют весомости этим пессимистичным данным. Такие эксперименты показали, что сенсорная депривация во время критического периода развития в ранней жизни ведет к необратимым сенсорным нарушениям. Например, если закрыть один глаз у маленького котенка или детеныша обезьяны – но не у взрослой особи – то он теряет способность к бинокулярному зрению[30].
До недавнего времени было проведено всего несколько попыток восстановить зрение или слух у слепых или глухих от рождения людей в возрасте старше восьми лет: к восьмилетнему возрасту, как считалось, мозг уже теряет нужную для развития нового чувства пластичность. Поэтому мне было очень интересно в один год встретить двух людей, которые, уже выйдя из детского возраста, обрели новое чувство, причем оба не просто приспособились к нему, но сделали его частью себя. Лиам Маккой, почти слепой с самого детства, в пятнадцать лет обрел зрение в результате ряда смелых операций. Зохра Дамджи была глубоко глухой до тех пор, пока не получила в сравнительно позднем возрасте – в двенадцать лет – кохлеарный имплантат. Ее хирург сказал ее тете, что, если бы он знал всю степень и продолжительность глухоты Зохры, он бы не стал делать операцию.
