Каждое племя, сохраняя свои типические черты и независимо от смешения, претерпевает с течением времени известные изменения под влиянием тех внешних факторов развития и той обстановки, в которой оно живет. Наблюдения делают весьма вероятным, по крайней мере относительно европейских народов, что под влиянием умственного развития средняя величина черепа увеличивается, очертания головы, и относительные частности ее развития изменяются. За это говорят не одни только наблюдения над древними французскими черепами, сравненные с современными, так как эти выводы еще могут быть подвержены серьезному сомнению с точки зрения строгих антропологических требований по отношению безупречности выводов: тут, может быть, случай играл важную роль, доставив наибольшую долю малоголовых между древними кладбищенскими черепами; затем можно возразить, что число наблюдений сделано сравнительно мало для важности вывода, что, наконец, мы не знаем, было ли небольшое число кладбищенских исследованных черепов по своему происхождению совершенно одинаково со сравниваемыми ныне живущими по отношению примеси тех первоначальных элементов, из коих сложились современные французы. Но существуют наблюдения, замеченные всеми, в особенности шляпниками, несомненно доказывающие самым верным фактором — численностью сбыта товара, что чем сравнительно развитее класс народонаселения, тем больший размер головы он имеет, тем большие шляпы для него нужны. Это изменение головы не выражается только в простом разбухании ее во все стороны, а в известной моделировке. Каменщики и землекопы имеют не только меньшие головы, чем, например, медики, артисты и художники, но голова их представляет своеобразные особенности: с развитием умственной жизни развивается преимущественно лобная часть, и достаточно просмотреть ряд портретов людей, отличившихся в науке, искусстве, литературе и промышленности, чтобы убедиться в этом. Мы недаром употребляем, желая выразить известное хорошее впечатление от человека, выражение: «он хорошая голова», но, и говорим: у него прекрасный лоб, когда стараемся отметить впечатление, произведенное умным и энергическим человеком; недаром также заклеймили названием «медного лба» известные качества, далеко нам не симпатичные и, во всяком случае, не могущие считаться возвышенными с умственной и нравственной точек зрения. Если очертания лба изменяются, если общий вид и соотношение его с другими частностями формы головы варьируют с течением времени, то и физиогномическое впечатление будет также изменяться от развития в народах умственной жизни между все большею и большею массою. Это происходит не только от того, что умственному труду подвергается все большее и большее число лиц, передающих по закону наследственности приобретенное улучшение формировки лба и увеличение размеров черепа, но умственный элемент, элемент развития, все более и более входит с течением времени, как необходимый фактор, даже в воспитание тех, кои отправляют ремесла, мешающие развитию размеров мозга и головы. Вероятно не много пройдет времени, когда «tete de macon», составляющая по своей малости предмет незавидного сравнения и синоним глупости, потеряет свое фактическое основание и станет такою же археологическою поговоркою, какими стали многие из них, потеряв с течением времени свою историческую причину. Школа и осмысленность ремесла сделают с течением времени свое дело. Таким образом, исторический ряд фотографий даст со временем антропаюгам точный материал для изучения изменения племен под влиянием культурных условий и дополнит и оживит то, что будущим исследователям придется получать из изучения черепов и из письменных свидетельств.
То, что фотография дает антропологу, то искусство, живопись, дает этнографу и физиогномисту. Фотография передает черты, искусство живописи — выражение. Если просмотреть серию портретов, писаных самыми лучшими художниками в картинных галереях и принадлежащих более или менее отдаленному от нас времени, то нельзя не поразиться своеобразностью выражения, оригинальностью, так сказать, типа людей прежних времен. В них можно найти и физическую силу, и рыцарское благородство, красоту Венеры и Дианы, но нельзя найти той глубины выражения лица, того преобладания умственной жизни, того анализа ощущений, который все чаще и чаще встречается в современных нам портретах. Сравните портрет деятелей Екатерины, с точки зрения выражения лиц их, с современными выдающимися, и вы невольно почувствуете, что лица эти принадлежат двум эпохам, двум стадиям развития культуры. Правда и теперь можно встретить лица, которые сохранили в себе как бы закаменелым выражение прошлых времен, но к числу их прибавилось много совершенно своеобразных. С развитием умственной жизни, в человечестве вообще, и в частности в каком-либо народе, главнейшие моменты человеческой внутренней деятельности остаются те же, но они делаются разностороннее, представляют больше разнообразия и впечатлительности; является более оттенков ощущений, и самые эти оттенки становятся иными. Эти оттенки материально выражаются в иной степени сокращения мышц, в иной разновидности их сочетаний при выражении душевных ощущений. Таким образом антрополог-физиогномист найдет и в исторических фактах, даваемых живописью и скульптурою, многие полезные указания для себя.
Таким образом художественное воспроизведение физиогномий является необходимым для антропологической физиогномики. Слово никогда не передаст вполне выяснено то, что действует как сочетание форм, цветности, подвижности частей, как нельзя описать запаха и цвета. В физиогномике всегда останется много такого, для чего необходимо прибегать к самому источнику впечатления, т. е. изображению или копии с него. Таким образом одни числовые данные, один метод средних, могут только осветить путь исследования, дать общие указания, но не вполне решить задачу; необходимо еще и изображение. По отношению его в физиогномике останется всегда неизбежным выбор того, что считается характеристичным и является много падающего исключительно на проницательность и непредубежденность наблюдателя, на его способность подмечать характеристичные черты. Нельзя ли найти правила, коими, если бы и не совсем был положен конец личному произволу при выборе антропологических типов, то, по крайней мере, положен был бы ему некоторый предел, дано было бы какое-нибудь прочное путеводное указание?
Мы знаем, что даже самые первобытные племена представляют значительные физиогномические отличия в пределах своей группы; эти пределы отличия становятся еще шире по мере смешения с другими, по мере появления с развитием племени все больших и больших различий в степени развития. Все дикари стоят на одном уровне, влияющем уравнивающим образом и на их физиогномий. С большим ходом развития племени и народа эти условия равенства изменяются, как от большей или меньшей степени умственной восприимчивости отдельных особей и их способностей, так и от неодинаковых внешних причин, дающих средства к этому развитию. Уменьшением умственных условий к развитию народа можно достигнуть того, что бывшее разнообразие выражений, вытекающих от степени развития и восприимчивости, сгладится и получит однообразный оттенок; можно опять свести в поколениях этим путем к заурядному полуживотному выражению лица. История давала нам этому примеры; но нельзя достигнуть обратного. Всегда будут выдающиеся организации, особенно одаренные натуры, которые будут выдвигаться из массы, и хотя число их будет постепенно увеличиваться, но никогда они не станут исключительно преобладающими. Всегда будут существовать неблагоприятные условия в развитии отдельных особей, которые будут вредно влиять на развитие физической стороны их будут ими передаваться наследственно. Такое же явление по отношению физиогномических данных и лицевых ощущений замечается и у первобытных народов, хотя и в меньшей степени, почему они и кажутся нам более однородными.
При таком различии в физиогномических частностях, что же исследователь должен брать за тип? Какие формы считать основными, какие разновидностями и случайными видоизменениями их? Что нужно принимать в известном племени или народе за типическое выражение его? На это, как уже сказано, существуют два практические приема, считаемые ответом на сказанные вопросы. Одни берут наиболее часто встречающуюся физиогномию, наиболее преобладающую по численности в нем; другие наиболее характерных представителей, соединяющих в себе в наибольшей степени нечто то, совокупность чего придает отличие народу или племени, и по ним составляют антропологический диагноз его. Первый прием можно принять за особенно приложимый к более или менее чистокровным племенам, где средняя форма физиогномий говорит за то, что при нормальных условиях организации и известных постоянных внешних влияниях, устанавливается некоторая норма, выражающаяся в более частом сочетании известных пропорций, размеров, оттенков. Когда мы рассматриваем человека с чисто физической стороны условий его организации, то мы должны считать за несомненное, что явления этой стороны его жизни совершенно аналогичны и даже во многих случаях тождественны с тем, что мы замечаем у животных. Поэтому и вопросы, касающиеся физических свойств племен человека, совершенно аналогичны вопросам о расах животных и должны быть изучаемы тем же методом, теми же приемами, кои дает естествознание и для этих последних. Если это так вообще со сказанной точки зрения, то и по вопросу о выборе представителей для описания племен, с точки зрения их общего вида, мы можем найти указания в приемах зоологов. Зоолог имеет у себя и чистые расы, и смешанные; он давно уже работает над тем, чтобы описать, разграничить, рассортировать их; причем во многих случаях его особенно просвещают практические требования скотоводов и выработанные ими приемы. Строго говоря, в природе нет двух экземпляров животных сходных друг с другом, и в каждой классификационной группе, будет ли то раса или вид, существует большая или меньшая граница колебаний. Всегда встречаются особи больших и меньших размеров, более сильные и более слабые, более или менее ярко покрашенные и т. д. Когда зоолог подходит к естественной, установившейся группе, чистокровной (по крайней мере, относительно значительного числа поколений), то он берет за типическую форму ту, которая преобладает по численности и описывает ее, конечно притом давая и указания на встречающиеся видоизменения, на пределы этих отклонений. Этот прием обуславливается тем, что зоологу в этом случае необходимы признаки, кои давали бы возможность определить с наименьшею трудностью и с большею уверенностью каждую встречающуюся особь. Если бы он составил свое определение по наиболее выдающимся экземплярам, то он рисковал бы, что его описание затруднило бы всякого другого, изучающего то же, так как существует гораздо большая вероятность, что ему попадется средняя особь, чем уклонение. Описание таких постоянных племен, рас и видов имеет чисто таксономическое, классификационное значение, и здесь решает закон преобладания численности, частость нахождения формы. Изучая мопса или пуделя, для зоолога интересны не случайные разновидности его, происшедшие от тех или других внешних условий, а то более постоянное сочетание, которое одно дает ему возможность составить себе представление о мопсе или пуделе как представителях естественных групп, или рас.
