В Швейцарии по-прежнему находилось довольно много русских эмигрантов. Члены разгромленной в 1863 году подпольной организации «Земля и воля» — Николай Серно-Соловьевич и Николай Утин — активно сотрудничали в Интернационале, оказавшись в оппозиции к Бакунину. После того как Серно-Соловьевич покончил жизнь самоубийством, ведущая роль в деятельности русской эмигрантской колонии перешла к Утину, с которым Кропоткин встречался еще в 1872 году. Сын еврейского миллионера-откупщика, получивший университетское образование в Петербурге, он примкнул к социалистам и отдал много энергии русской секции Интернационала, которая находилась в Женеве. Утин переписывался с Марксом, даже встречался с ним. Секция была утверждена Генеральным советом, но просуществовала недолго. Постепенно Утин отошел от революционных дел, а затем, написав прошение на имя шефа жандармов Н. В. Мезенцова, получил разрешение вернуться в Россию, где до конца жизни работал инженером на одном из заводов Урала. Предчувствие, возникшее у Кропоткина при первом знакомстве с Утиным, его не обмануло: он не был настоящим революционером.
Позже в русскую эмиграцию влились участники по существу новой революционной организации «Земля и воля», возродившейся в 1876 году. В нее вошли и избежавшие ареста «чайковцы». Через три года из-за серьезных разногласий организация раскололась на две: более умеренный «Черный передел» и «Народную волю», которая ставила своей целью немедленное свержение самодержавия, захват власти и передачу ее в руки народа. Друзья Кропоткина Дмитрий Клеменц, Лев Тихомиров, Николай Морозов, Софья Перовская, Сергей Кравчинский стали активными деятелями «Народной воли». Работая нелегально в России, они периодически приезжали по делам организации в Швейцарию. Но из всех русских «своим» юрцы считали только Кропоткина.
18 марта 1877 года, в день шестилетней годовщины Парижской коммуны, он принял участие в демонстрации в Берне. Юрцы вышли на улицы с красными знаменами. Среди участников демонстрации вместе с Кропоткиным были Дмитрий Клеменц и Георгий Плеханов. Несмотря на то, что городские власти не запретили проведение демонстрации, столкновения с полицией избежать не удалось. Вот как описывал Петр Алексеевич события в письме Полю Робену: «Бернское дело удалось замечательно… Мы вышли из отеля Солей с красным знаменем в числе около 100 человек… Возникла свалка. В общем жандармов было ранено семь, а из наших пятеро… Жандармам все-таки удалось вырвать у Швица наше бернское знамя, и они понесли его в сторону. Но в это время несколько русских, среди которых оратор на манифестации у Казанского собора, находившийся в Женеве (Г. В. Плеханов. — В. М.), набросились на жандармов и не давали им уйти из толпы со знаменем, пока не подоспели Пэнди и Шпихигер. Знамя снова перешло в наши руки. Мы отбивались минут десять вокруг этого искалеченного знамени… К счастью, никто из нас не обнажил оружия. Оставшись впятером среди жандармов, мы были бы убиты, если бы вздумали стрелять в жандармов.
Свалка продолжалась несколько минут, Пэнди и Шпихигер отбивались ногами, а я держал одной рукой знамя, а другой наносил удары одному парню, нападавшему на Шпихигера. Жандармы скоро получили подкрепление и вырвали у нас знамя. Наши остальные товарищи были оттеснены далеко от нас. Мы погнались за жандармом, убегавшим со знаменем, но он успел добежать с ним до полицейского поста. Манифестация была рассеяна, но я считаю, что дело все-таки имело успех. На митинге, собравшемся в этот день, присутствовало вместо обычных 100–200 человек — 2000. Вместо равнодушных людей мы имели внимательную публику, отчасти сочувствующую нам. Ничто так не завоевывает народ, как смелость».
После этой демонстрации правительство запретило вынос на улицы красных знамен. Юрская федерация не подчинилась и провела шествие, подобное бернскому, в городке Сент-Имье в день открытия очередного конгресса анархистов. Ожидая нападения полиции, демонстранты вооружились, но на сей раз власти не решились вмешиваться и столкновения не случилось.
Больше Кропоткин никогда не участвовал в подобных акциях, выступая все-таки за то, чтобы ход революции был как можно более мирным. В своей борьбе он употреблял лишь одно оружие — слово, устное или печатное. К этому времени он понял, что ему придется, возможно, долгие годы жить и работать за границей, вести жизнь политического эмигранта. Из писем, которые он получал от друзей из России, ему было ясно, что возвращение на родину сейчас невозможно: только что прошел процесс по делу о революционной пропаганде, ставший известным как «процесс 193-х». Это один из наиболее грандиозных политических процессов за всю историю России. По нему было привлечено около двух тысяч человек. Число обвиняемых сначала сократилось до девятисот, потом до ста девяносто трех. Следствие продолжалось два с половиной года. За это время несколько человек скончалось в тюрьмах. Среди них мог оказаться и Кропоткин, если бы не удался его побег.
Главным документом обвинения на процессе были как раз «Записка» Кропоткина, начинавшаяся словами: «Должны ли мы заниматься рассмотрением идеала будущего строя?» — и исписанная его рукой тетрадка, озаглавленная «Пугачевщина». Эта рукопись была напечатана «чайковцами» в женевской типографии как книжка для народа. Протоколы заседаний Особого присутствия Правительствующего сената под председательством сенатора Петерса, продолжавшихся более трех месяцев (с 18 октября 1877 года по 23 января 1878-го), публиковались в русских газетах, хотя и с большими сокращениями. Девяносто человек суд оправдал, хотя восемьдесят из них все-таки были отправлены в административную ссылку. Суд даже ходатайствовал о монаршем смягчении приговора, но Александр II утвердил его без изменений.
Борьба самодержавия с революционерами обострялась, а Кропоткин, оставшись в Европе, оказался в стороне от этой борьбы: «Меня скоро захватила волна анархического движения, которая как раз к тому времени шла на прибыль в Западной Европе. Я чувствовал, что могу быть более полезен здесь, чем в России, помогая определиться новому движению… Работая для Западной Европы, я и для России сделал, может быть, больше, чем если бы я оставался в России». Но, примкнув к западноевропейскому революционному движению, Кропоткин занял в нем свое особое место, оставаясь в этом движении русским представителем. И не только потому, что его живо интересовало все происходившее в России, на все он немедленно реагировал и выступал в качестве квалифицированного комментатора событий для европейцев.
Николай Бердяев писал в журнале «Русская мысль» в 1917 году: «Русские революционеры, русские социалисты и анархисты, как бы фанатически они ни исповедовали западные учения, всегда были по природе своей восточниками, а не западниками». Для русских народников экономика всегда была на втором месте, а на первом — вопросы нравственные, этические. Думая о социалистическом обществе, они никак не могли отрешиться от представления о русской крестьянской общине как о «ячейке» социализма. Западноевропейское рабочее движение возглавили социал-демократы, видевшие организацию послереволюционного общества обязательно на государственных основах, что вносило в рабочее движение элементы авторитарности, иерархии и централизма. Примат экономических условий жизни людей отодвигал этику на второй план.
Анархические взгляды Кропоткина развивались уже на протяжении десяти лет, если принять во внимание его признание, что еще в Сибири он был подготовлен к тому, чтобы сделаться анархистом. Он только укрепил свои позиции, когда примкнул к народничеству, в котором антигосударственная и этическая анархическая тенденция была очень сильной. Однако ни у кого из народников она не получила такого развития, как у Кропоткина.
В Англии меня знают больше как ученого, чем как политического писателя…
П. А. Кропоткин, 1909
Более сорока лет, с 1876-го по 1917-й, Кропоткин провел в эмиграции, и почти тридцать лет из этого срока прошли в Англии. Еще до того, как прочно обосноваться на берегах Альбиона, он тесно сотрудничал с британскими газетами и журналами, где были опубликованы почти все его научные и научно-популярные работы, написанные после бегства из России. Занимаясь политической публицистикой, развитием и распространением своих анархических взглядов, созданием крупных трудов по истории, философии, литературоведению, он не оставил науки о Земле, в которых успешно работал в России. Он опубликовал огромное количество статей, памфлетов, заметок, касающихся проблем жизни общества и текущих событий в России и в мире, выступал на митингах и политических собраниях. В основном эта деятельность и создала ему всемирную известность. Но в мае 1909 года в одном из писем Кропоткин дал такую самооценку своей деятельности в годы британской эмиграции: «В Англии меня знают больше как ученого, чем политического писателя. Я 20 лет обозревал в английском [журнале] Nature все естественнонаучные работы в России, частично в Швеции и Богемии, в продолжение 10 лет вел в Nineteenth Century [раздел] Recent Science после Huxsly — критические обзоры научных [проблем] или даже отделов науки»[65].
