В 1895 году Петр Алексеевич встретился с некоторыми сотрудниками ИРГО на VI Международном географическом конгрессе, который состоялся в Лондоне. Он выступил там в дискуссии по докладу швейцарского гидролога, исследователя горных озер и ледников Альп Альфонса Фореля. Тогда же, видимо, договорился о получении им из Петербурга русских книг по географии. Коллеги-географы прислали цинковый ящик с рукописью второго тома «Исследований о ледниковом периоде», выпрошенной у жандармов, — эта посылка была ему особенно дорога.
В том же году Кропоткин отправил письмо Семенову-Тян-Шанскому, сопроводив им свои статьи, посвященные России, которые писал для Британской энциклопедии. Кропоткин коротко рассказал о себе — о том, что произошло с ним за 20 лет со времени последнего доклада в РГО. Он писал: «Посылаю вам, многоуважаемый Петр Петрович, сердечный привет. Наша общая работа в России оставила во мне самые теплые воспоминания. Искренне вам преданный П. Кропоткин». То, что Семенов-Тян-Шанский, член Государственного совета, был известен своими консервативными, монархическими взглядами, не влияло на отношение к нему анархиста Кропоткина, который всегда был терпим к чужим взглядам и убеждениям. С большим уважением, например, отнесся он к религиозным исканиям Льва Толстого.
Кропоткин участвовал в двух конгрессах Британской ассоциации содействия развитию науки, членом которой являлся. На первом из них — в Ноттингеме в 1893 году — он сделал доклад об оледенении Азии. На втором — четыре года спустя, в канадском Торонто, — выступил с двумя докладами: об озерном периоде и об озах Финляндии. После конгресса вместе с известным геоморфологом из Вены Альбрехтом Пенком Кропоткин отправился на поезде по Канадско-Тихоокеанской железной дороге. Конечно, Петр Алексеевич обращал внимание на следы древнего оледенения, принимавшего в Северной Америке столь же грандиозные размеры, что и в Европе. Полезен был для него и обмен мнениями с Пенком, представителем европейской геоморфологической школы.
В рукописном наброске «Канада и канадцы» он прежде всего обращает внимание на сразу же бросившееся ему в глаза разительное сходство природы Канады и Сибири: «В самом деле, Канада немногим меньше Сибири и по общему характеру во многом сходна с Сибирью, особенно в своей западной части». Проехав через всю Канаду с востока на запад, Кропоткин обнаружил смену природных зон, схожую с той, которую он хорошо изучил, четырехкратно пересекая Сибирь во время своих разъездов: «Сперва идут скалистые рудоносные горы страны озер, которые можно приравнять к Уральским горам. Затем начинаются низменные черноземные степи Манитобы, быстро заселяемые, как и степи южной части Тобольской губернии и Бараба, массами переселенцев… Затем идет горная область, где высокие цепи заснеженных гор перемежаются с приподнятыми степями, напоминающими Забайкалье, и, наконец, начинается склон к Тихому океану, несравненно более узкий, чем в Сибири, где он занимает всю Амурскую и Приморскую области, но также отличающийся необыкновенным обилием летних дождей, своеобразной тихоокеанской растительностью и особым оттенком нарождающейся цивилизации».
В пределах Канады он выделил пять физико-географических областей и сделал вывод о характере экономического развития и демографических процессах в каждой из них: «Как в Сибири, население протянулось узкою лентою с востока на запад поперек всего материка в южной его части, и области, которые следуют одна за другою в этой узкой ленте, так же отличны друг от друга, как и различные области Сибири». Кропоткин охарактеризовал главные канадские города — Монреаль и Квебек, очень напомнивший ему Тобольск. Кратко изложил историю индейских племен — коренного населения этого обширного края.
Статья Кропоткина «Природа и ресурсы Канады» была опубликована в журнале «Nineteenth Century». Ее прочитал Лев Толстой и обратил внимание именно на то, что автор находит в природе Канады черты, сближающие ее с русской природой. Он попросил через В. Г. Черткова помочь выбрать район в Канаде, наиболее благоприятный для переселения из России гонимых царскими властями духоборов за их отказ служить в армии с оружием в руках.
Первая встреча Кропоткина с прибывшим в Лондон Чертковым состоялась еще до отъезда П. А. Кропоткина в Канаду на съезд Британской научной ассоциации в Торонто. Там Кропоткин связался со знакомым профессором-экономистом Дж. Мэйвором[70] из университета Торонто, тот обратился в правительство страны. Разрешение было получено. Именно благодаря содействию Кропоткина совершилось в конце XIX века переселение в Канаду около семи тысяч наших соотечественников, потомки которых живут там и поныне. В своем доме в Бромли он принимал руководителя выехавших в Канаду духоборов Петра Веригина, и несмотря на то, что один был убежденным атеистом, а другой глубоко верующим человеком, духовно они оказались близки.
В феврале 1901 года Петр Кропоткин посетил Северо-Американские Соединенные Штаты по приглашению института Лоуэлла в Бостоне. Ему предложили прочитать курс лекций по истории русской литературы. Причиной такого предложения послужила его статья о Л. Н. Толстом для журнала «Harper’s Magazine». Он начал писать эти лекции на пароходе, пересекавшем Атлантический океан. В очень короткий срок, работая с большим напряжением и увлечением, Кропоткин составил цикл из восьми лекций, охвативших, по существу, всю историю русской литературы.
До него еще никто из деятелей русской культуры не выступал в Америке с такими лекциями. Кропоткин был первым. Он вовлек американских слушателей в первопроходческое путешествие по русской литературе. В предисловии к первому английскому изданию книги с этими лекциями он писал в январе 1905 года: «Принимая приглашение прочесть вышеупомянутый курс, я вполне сознавал лежащие передо мной трудности. Трудно читать лекции или писать о литературе какой-нибудь страны, когда эта литература почти неизвестна слушающей или читающей публике… Есть всего три или четыре русских писателя, сочинения которых имеются в хороших и более или менее полных переводах…
Но несмотря на указанное серьезное затруднение, дело заслуживало того, чтобы попытаться его выполнить…» Безусловно, были полезны для Кропоткина, давно заинтересовавшегося феноменом оледенения, походы его с И. С. Поляковым, участником Олёкминско-Витимской экспедиции, в Альпах, когда был посещен крупнейший в этой горной стране Большой Алечский ледник.
Кропоткин считал, что география должна быть наукой о законах, управляющих процессами изменения лика Земли, в том числе и тех, что вызваны деятельностью человека. Он не признавал «бесчеловечной» географии. Важнейшая задача географии заключается, по его мнению, в том, что она учит людей братству и солидарности, независимо от принадлежности к той или иной национальности, что особенно необходимо в эпоху войн, национального самомнения и шовинизма. География опровергает предрассудки и создает представления, более отвечающие человечности.
Несколько особняком в его творчестве стоят статьи «Преподавание физиографии» и «Какой должна быть география?». Их можно отнести к разряду педагогических статей, но в них, безусловно, есть и теоретическое содержание. Кропоткин отстаивал право географии на самостоятельное место в системе наук, утверждая, что предмет ее исследований — раскрытие законов Земли в целом. Ее задача — «составление единой живой картины из многих отдельных элементов, выявление ее как гармоничного целого».
В книге «Современная наука и анархизм», впервые изданной в Лондоне (на русском языке) в 1901 году, Кропоткин показал, что в развитии естественных наук очень важна свобода мышления, не скованная догмами и приверженностью установившимся, привычным взглядам. Главное — «развить смелость в молодых умах». Но для того чтобы сказать то, что пока еще находится за пределами современной науки, еще не познано ею, нужно быть уверенным, что оно существенно отличается от того, что мы знали до сих пор. Одно это ощущение уже является громадным знанием об этом неизвестном. Он писал: «Если мы знаем что-либо о Вселенной, о ее прошлом существовании и о законах ее развития, если мы в состоянии определить отношения, которые существуют, скажем, между расстояниями, отделяющими нас от Млечного Пути и движениями солнц, а также молекул, вибрирующих в этом пространстве; если, одним словом, наука о Вселенной возможна, это значит, что между этой Вселенной и нашим мозгом, нашей нервной системой и нашим организмом вообще существует сходство структуры.
Если бы наш мозг состоял из веществ, существенно отличающихся от тех, которые образуют мир солнц, звезд, растений и животных; если бы законы молекулярных вибраций и химических преобразований в нашем мозгу и нашем спинном хребте отличались бы от тех законов, которые существуют вне нашей планеты; если бы, наконец, свет, проходя через пространство между звездами и нашим глазом, подчинялся бы во время этого пробега законам, отличным от тех, которые существуют в нашем глазу, в наших зрительных нервах, через которые он проходит, чтобы достичь нашего мозга, и в нашем мозгу, то никогда мы не могли бы знать ничего верного о Вселенной и законах, о постоянных существующих в ней отношениях. Тогда как теперь мы знаем достаточно, чтобы предсказать массу вещей и знать, что сами законы, которые дают нам возможность предсказывать, есть не что иное, как отношения, усвоенные нашим мозгом.
