Визит к психиатру был даже приятен. Симпатичный пожилой человек с сединой в висках сразу вызвал уважение. Разговаривая, он располагающе улыбался. Но я был начеку и старался увести его в сторону как от разговоров о дедушках и бабушках, так и от интимных и личных вопросов.
Несколько настораживало то, что он постоянно делал какие-то пометки в толстой тетради, лежавшей перед ним. Однако постепенно его дружелюбие, простота и непринужденность в общении настроили меня на доверительный лад и душевную беседу, и вскоре я забыл, что нахожусь в кабинете у врача. Когда настало время уходить, мне уже не хотелось с ним прощаться, казалось, что и ему тоже жаль расставаться со мной…
У невропатолога было менее интересно. Он заставил меня приседать с закрытыми глазами и вытянутыми вперед руками, искать собственный нос, не открывая глаз, скалить зубы. Затем водил острым предметом по животу и спине, колол иголками ноги и руки, спрашивая при этом: «Больно?»
Хирург сам пришел к нам в комнату. «Раздевайтесь!» – сказал он повелительно. Я повиновался, а раздеваясь, думал, кто бы это мог быть? Дерматолог? Но в конце концов пришедший был в белом халате, а я здесь обследуемый, поэтому рассуждать не приходилось. Разделся. Он ткнул меня пальцем в живот, провел рукой по позвоночнику, потом взял за обе руки и сказал:
– Вы знаете, что правая рука у вас больше?
– Это очень плохо? – спрашиваю его.
– Нет. Сожмите кисти рук в кулаки. Спортом занимались?
– Да.
Тут он ощутимо, но дружелюбно подтолкнул меня к кровати. «120 килограммов в нем, не меньше, – подумал я, вытягиваясь на спине. – Он-то наверняка занимался спортом, и не иначе как тяжелой атлетикой».
Мне хотелось спросить его об этом, но его явное нежелание разговаривать и суровый вид пресекли мои вопросы. На прощание он шлепнул меня по голой спине и улыбнулся…
Казалось, все неприятное уже позади. И вдруг сообщили, что я должен посетить окулиста. Этого визита я боялся больше всего, так как я близорук и иногда пользуюсь очками, хотя постоянно их и не ношу.
Окулист встретил меня весьма любезно. Прежде чем доверить ему свои глаза, я решил подготовить его к моей близорукости и задал несколько наводящих вопросов. Из ответов мне стало ясно, что положение мое не так уж страшно. Но ведь он еще не видел моих глаз. И вот мы в полной темноте: он закрыл штору, пригласил меня к столику, где я положил подбородок на специальную опору. Потом он включил яркий свет, а я должен был долго сидеть и «засвечивать» глаза для того, чтобы через некоторое время в темном круглом поле прибора различать геометрические фигуры: треугольник, квадрат, крест, круг и т. д. Процедура была долгой и довольно утомительной. Потом окулист вновь изучал мои глаза и вновь направлял в них яркий свет.
Внезапно что-то ослепительно сверкнуло, и я чуть не спрыгнул с кресла. Это было ярче, чем вспышка магния перед носом. Ощущение при этом было сильнее, чем «искры из глаз».
– Ничего, – успокаивал меня окулист. – Мы сделали снимок глазного дна.
Я ничего не видел. Пока мои глаза привыкали, он рассказал мне, для чего нужен снимок. От него я узнал много интересного.
– Для каждого человека, – сказал он, – рисунок сосудов глазного дна строго индивидуален, как отпечатки пальцев, а по пигментации глаз можно без особого труда отличить потомственного горожанина от горца. Но мы делаем снимок не для этого, а чтобы видеть последующие изменения глазного дна.
Когда я вышел из кабинета, вокруг все еще долго казалось неестественно серо-черным…
Энцефалографические исследования – запись биотоков головного мозга – не доставили особых неприятностей, хотя были довольно длительны и однообразны.
Специальная звукоизолированная камера и мягкое уютное кресло с подушкой располагали к отдыху.
Я сидел в этом кресле, и меня клонило ко сну, несмотря на то, что голову сжимала резиновая каска, под которой располагалась дюжина электродов. Мне казалось, что мои волосы были слегка влажными от специальной пасты. Когда ассистентка закрыла дверь камеры и я оказался в абсолютной темноте, мне захотелось подложить подушку удобнее под голову и подремать. И вдруг слышу голос: «Не спать!» Тут-то пришлось подивиться, как врачи узнали, что я засыпаю, так как иллюминаторов в камере не было.
В следующие полтора-два часа я отчаянно боролся со сном, выполняя команды: «Открыть глаза!», «Закрыть глаза!», «Не дышать!», «Дышать глубже!», «Еще глубже!» Команды перемежались с приказом: «Не спать!»
От излишне глубокого дыхания стало не по себе: перед закрытыми глазами поплыли белые волны, разболелась голова. Но, когда с головы– сняли электроды, я был удивлен тем, что чувствовал себя отдохнувшим. Видимо, все-таки удалось вздремнуть…
На гастрографии, при записи активности желудка после завтрака, я лежал на раскладушке с электродом на животе и мог бы заснуть, но, как нарочно, спать не хотелось. Когда два часа спустя мне все-таки удалось задремать, меня тут же разбудили…
Во время исследований нас не оставляли в покое даже по ночам. Как-то меня пригласили в камеру, предназначенную для изучения сна, опутали проводами с электродами, и уложили в мягкую постель. Теперь можно спать, а лучше сказать – нужно. Обычно я засыпаю быстро в любой обстановке. Но в эту ночь заснуть удалось не сразу, да и потом просыпался несколько раз, видимо, потому, что провода, опоясывавшие меня, постоянно напоминали о себе…
Одно исследование сменялось другим. Визит к отоларингологу кончился для меня плачевно: мне было рекомендовано удалить миндалины. Визит к зубному также не доставил радости.
Наконец почти все кабинеты позади. Однако оказалось, что это еще не все. Остались такие «мелочи», как иммунология, микробиология, ряд психологических тестов, нервно-мышечная деятельность и еще с десяток исследований. Казалось, им не будет конца…
Первые психологические барьеры
«Обменные дни» доставили всем обследуемым массу хлопот. Необходимо было в течение нескольких суток записывать количество выпитой воды и учитывать мочевыделение, да еще дважды – в начале этих дней и по их окончании – принимать с пищей специальный краситель-кармин для того, чтобы специалисты могли проанализировать твердые отходы жизнедеятельности «от метки до метки». В эти дни рацион был особый, и поэтому нельзя было ничего съесть сверх положенного. Завершались они венопункцией – взятием крови из вены, как мы называли, «большой кровью», в отличие от «малой», из пальца.
Теперь, когда участие в длительном и сложном эксперименте становилось близкой реальностью, каждому из нас предстояло решить для себя вопрос о собственной психологической и физической подготовленности. В своей я был уверен. С детства тянулся я к спорту. В университете довольно регулярно занимался легкой атлетикой, лыжами и немного классической борьбой; в последние два года свободное время посвящал занятиям атлетизмом и имел небольшие успехи. Физическое здоровье всегда считал очень важным фактором, так как оно, на мой взгляд, – источник хорошего настроения, оптимизма, залог правильного восприятия окружающего. Мне казалось, что и психологически я готов к эксперименту, хотя мысль о продолжительном пребывании в герметичной камере вызывала тревогу…
Через некоторое время по настоянию клиницистов мне удалили миндалины. Казалось, что эта несложная операция не станет препятствием на пути к эксперименту. И вдруг спустя неделю я почувствовал себя больным. Температура резко подскочила, боль в горле усилилась. Стало ясно, что у меня ангина. Она была тяжелой, я чувствовал себя все хуже. Меня изолировали, и мое участие в эксперименте становилось весьма проблематичным. Товарищи по клинике изредка сочувственно заглядывали ко мне. Но что они могли сделать? Меня собрались переводить в больницу, и я понял, что вышел «из игры». Это было мучительно сознавать.
Как-то меня навестила женщина-хирург, которая делала операцию по удалению гланд. Видя мое плачевное состояние, она на собственный страх и риск отменила все антибиотики, которые к этому времени мне давали в изрядных дозах. Из-за них, вероятно, я лишился аппетита и заставлял себя есть через силу. После краткой беседы она сказала: «Мое лекарство вам несомненно понравится. Принимайте его три раза в сутки – перед завтраком, обедом, ужином».
К ужину лекарство стояло у моей кровати на столике: красное вино – кагор. Я пил его ежедневно перед едой и чувствовал, как бодрость и силы возвращаются ко мне. Теперь те, кто время от времени заглядывал ко мне, непременно с завистью спрашивали, чем я заболел.
Когда я выздоровел, то значился уже в дублерах. В основной состав, кроме Германа и Виктора, был включен Борис. Дублеры вместе с основным составом участвовали в медицинских обследованиях, в подготовке к эксперименту. Скоро всех, включая и дублеров, перевели на специальный рацион, состоявший из сублимированных продуктов. Называются они так из-за метода их подготовки – сублимационной сушки. Состоит он в том, что натуральные замороженные продукты полностью обезвоживаются в вакууме. Перед употреблением их надо «восстанавливать», добавив в них воды…
