от других видов деятельности – истории, искусства, политики или религии. Эту книгу я пишу не для того, чтобы четко сформулировать разграничения или детально перечислить отличия, и не для того, чтобы раскрыть изъяны и недостатки научного метода. Скорее, я стремлюсь выделить лучшее в науке и ее методе и показать, что ее можно использовать во благо, применяя к другим сферам жизни.
Конечно, существует множество способов улучшить научные исследования, проводимые в реальном мире. Например, если официальной наукой занимаются преимущественно белые люди в западном мире и они же ее обосновывают, не означает ли это, что она пропитана или даже сформирована определенными предрассудками будь то намеренно или невольно? Можно предположить, что если разнообразие взглядов невелико или вовсе отсутствует и все ученые смотрят на мир, думают и задают вопросы одинаково, то они как сообщество не будут такими объективными, какими себя считают или, по крайней мере, какими стремятся быть. Решение состоит в том, что в научной практике должно быть гораздо больше разнообразия: полового, этнического, социального и культурного. Наука работает, потому что ею занимаются люди, движимые любопытством к миру природы и проверяющие свои идеи и идеи друг друга с максимального числа возможных точек зрения. Когда наукой занимается разнообразная группа людей и если складывается консенсус в отношении определенной области научных знаний, тогда мы можем быть более уверены в ее объективности и истинности. Демократизированная наука способна помочь предотвратить появление догм, при которых целое сообщество ученых в определенной области принимают набор предположений или идей как безусловные, никогда не подвергая их дальнейшему сомнению, вплоть до того, что голоса несогласных подавляются или отвергаются. Однако следует проводить важное различие между догмой и консенсусом, поскольку иногда их можно спутать. Устоявшиеся научные идеи заслужили право на широкое признание и доверие даже несмотря на то, что однажды они могут быть улучшены или заменены, поскольку к настоящему моменту они выдержали множество разнообразных вопросов и испытаний, которым подвергались.
Как утверждают социологи, чтобы действительно понять, как работает наука, нужно рассматривать ее в более широком контексте человеческой деятельности – культурном, историческом, экономическом и политическом. Они сказали бы, что просто рассказывать «как мы занимаемся наукой», с точки зрения практика вроде меня, слишком наивно, ведь наука гораздо сложнее. Они также настаивают, что наука не является ценностно-нейтральной деятельностью, поскольку у всех ученых есть мотивы, предубеждения, идеологические позиции и корыстные интересы, как и у всех остальных, например продвижение по службе, укрепление репутации или признание теории, на разработку которой они потратили годы. И даже если у самих исследователей нет предубеждений или мотивов, то у их работодателей и спонсоров они наверняка будут. Стоит ли говорить, что я нахожу такую оценку излишне циничной. Хотя те, кто занимается наукой, или даже те, кто платит им зарплату, почти наверняка не будут непредвзяты, научные знания, которые они получают, должны быть таковыми. И это обусловлено тем, как работает научный метод: он самокорректируется, опирается на прочные основы того, что уже установлено как фактически верное, подвергается проверке и опровержению, полагается на воспроизводимость и так далее.
Но еще бы я этого не говорил, да? В конце концов, хочу убедить вас в моей собственной объективности и нейтральности. Однако я тоже не могу быть полностью объективным или непредвзятым, как бы ни пытался. Но изучаемые мной предметы – теория относительности, квантовая механика или ядерные реакции внутри звезд – являются ценностно-нейтральными описаниями внешнего мира, равно как и генетика, астрономия, иммунология и тектоника литосферных плит. Научные знания, которые мы получаем о мире природы (описание самой природы) не отличались бы, если бы те, кто их открывает, говорили на других языках или придерживались другой политики, исповедовали другие религии или представляли другие культуры – при условии, конечно, что они честны и искренни и занимаются наукой хорошо и добросовестно. Конечно, наши исследовательские приоритеты – вопросы, которые мы могли бы задать, – зависят от того, что считается важным в данный период истории или в данной части мира, или от того, кто обладает властью решать, что важно и какие (и чьи) исследования финансировать; эти решения могут быть продиктованы культурными, политическими, философскими или экономическими соображениями. Например, физические факультеты в бедных странах с большей вероятностью будут финансировать исследования в области теоретической физики, чем экспериментальной физики, поскольку ноутбуки и доски дешевле лазеров и ускорителей частиц. Эти решения о том, какими вопросами заниматься и какие исследования финансировать, также могут быть подвержены предвзятости; и поэтому, чем больше разнообразия мы сможем обеспечить среди тех, кто занимает руководящие посты и обладает властью, тем больше дело науки сможет защитить себя от предвзятости при определении того, какие направления исследований являются более или менее перспективными или потенциально важными. При этом то, что в конечном итоге узнаётся о мире – само знание, полученное в результате качественной науки, – не должно зависеть от того, кто этой наукой занимался. Один ученый, работающий в элитном учреждении, может достичь результата, отличающегося от результата второго ученого, работающего в другом учреждении, которое не считается элитным; но ни один из них не претендует на более точный результат, чем другой. В силу природы науки и накопления доказательств истина все равно найдет себе дорогу.
Многие, кто с подозрением относится к мотивам ученых, утверждают, что наука как процесс никогда не бывает свободной от оценочных суждений. В какой-то степени, как мы уже обсуждали, они правы. Как бы искренне мы, ученые, ни считали, что наше стремление к знаниям и истине объективно и чисто, мы должны признать, что идеал, согласно которому вся наука непредвзята, – миф. Во-первых, существуют ценности, внешние по отношению к науке, такие как этические и моральные принципы относительно того, что мы должны или не должны изучать, и социальные ценности, например соображения, касающиеся общественных интересов. Такие внешние ценности неизбежно играют определенную роль в принятии решений о том, какие научные изыскания финансировать и проводить, – и, конечно, эти решения бывают подвержены предвзятости, о которой мы должны помнить и с которой мы должны бороться. Во-вторых, существуют внутренние ценности науки, такие как честность, неподкупность и объективность, ответственность за которые несут ученые-исследователи. Это не означает, что ученые не должны также иметь права голоса в формировании или обсуждении этих внешних ценностей, поскольку они несут ответственность за рассмотрение последствий своих исследований, с точки зрения того, как они могут применяться, и с точки зрения политических мер, к которым они могут приводить, и реакции общественности на них. К сожалению, слишком часто ученые
