Дело Габсбургов закончилось.
За без малого четыре века своей истории дунайская монархия провела несколько десятков войн, многие из которых проиграла. Почему же именно поражение 1918 года обернулось не более или менее неприятным для Габсбургов миром, а ликвидацией созданного ими государства? Какие факторы оказались решающими для судеб австро-венгерской монархии? Сколь важна в гибели империи внутренняя центробежная сила, стремление подданных императора к государственной самостоятельности? Часть историков – наиболее последователен в этом отношении Франсуа Фейтё, посвятивший краху Австро-Венгрии работу “Реквием погибшей империи”, – утверждает, что дунайская монархия была скорее разрушена извне, нежели распалась изнутри. Ему вторит другой француз, Жан Беранже: “Распад стал результатом преднамеренной акции и не был обусловлен исключительно усталостью народов монархии и обидами определенных национальных групп – пусть даже вполне обоснованными”. В качестве аргумента эти авторы приводят тот факт, что Первая мировая, особенно после 1917 года, когда в России пало самодержавие, велась западными державами как война идеологическая, война демократий против консервативных монархий, которым в качестве характерных черт приписывались сословность, милитаризм, подавление гражданских прав и свобод. Выражением мировоззренческого характера конфликта со стороны Антанты стал манифест “14 пунктов”, обнародованный президентом США Вудро Вильсоном в январе 1918 года. В качестве одного из принципов, во имя которых ведут войну западные демократии, Вильсон называл самоопределение наций, а 10-й пункт гласил: “Народы Австро-Венгрии, чье место в Лиге Наций мы хотим видеть огражденным и обеспеченным, должны получить широчайшую возможность автономного развития”.
Кайзер Вильгельм II награждает отличившихся в боях венгерских гусар. Рисунок Р. Хёгера.
Это еще не означало непременного уничтожения дунайской монархии и могло быть истолковано, например, как стремление преобразовать ее на конфедеративной основе. Ту же цель, собственно, преследовал и манифест Карла I. На такой исход надеялись в Вене, направляя 4 октября 1918 года президенту Вильсону ноту с предложением мирных переговоров. Ответ Вильсона был убийственным для Австро-Венгрии: президент писал, что “уже не может считать одну лишь автономию народов достаточным условием заключения мира. Именно народы должны судить о том, какие действия со стороны австро-венгерского правительства… будут соответствовать их представлениям о своих правах”. Таким образом, антимонархическим силам внутри государства Габсбургов был дан карт-бланш, а именем президента Вильсона названы теперь улицы и площади в некоторых бывших австро-венгерских городах. Но так ли уж нуждались в тот момент в “высочайшем соизволении” Вильсона и других западных лидеров народы распадавшейся державы? Можно ли было спасти Австро-Венгрию, даже если бы страны Антанты задались такой целью? Ведь, исходя из геополитических и военно-стратегических соображений, существование крупного государства, расположенного между Германией и большевистской Россией и дружественного Западу, выглядело вариантом, привлекательным для Антанты.
Вопреки мнению тех, кто верит в версию о разрушении дунайской монархии извне, на этот вопрос скорее следовало бы дать отрицательный ответ. Но не потому, что, как утверждают сторонники детерминизма[77], архаичное государство Габсбургов было обречено на гибель. По замечанию Франсуа Фейтё, распад Австро-Венгрии был “тенденцией, а не судьбой”. Роковым событием стало вступление в Великую войну. 28 июля 1914 года Австро-Венгрия совершила выстрел себе в висок, а четыре последующих года оказались затянувшейся агонией. Даже победа Центральных держав не принесла бы государству Габсбургов выгод: поражение стран Антанты привело бы к колоссальному усилению Германии, которая фактически подмяла бы под себя всю континентальную Европу. Внутренние дестабилизирующие факторы, ставшие застарелой хворью дунайской монархии, соединились в 1914–1918 годах с сильнейшим внешним военным потрясением, – и шансов на спасение у государства Габсбургов не осталось.
Осенью 1918 года многие недавние подданные императора-короля полагали, что распад двуединого государства – только к лучшему, поскольку он открывает перед народами Центральной Европы перспективы свободного развития. Вскоре выяснилось, что дела обстоят совсем не так радужно. Российский историк Тофик Исламов, приводя слова Франца Иосифа о том, что Австро-Венгрия “представляет собой аномалию в современном мире”, тем не менее подчеркивает: “Разумной, приемлемой для всех народов Средней Европы альтернативы этой “аномалии” не нашлось. На развалинах многонациональной империи возникли новые государства, тоже многонациональные, за исключением Австрии и Венгрии. Только гораздо более хилые и беззащитные перед лицом внешних угроз”. История дунайской монархии на самом деле не закончилась ни в день издания последнего манифеста Карла I, ни в день отъезда монарха из страны, ни даже 1 апреля 1922 года, когда последний император-король умер от воспаления легких в ссылке на португальском острове Мадейра.
У этой истории оказалось длинное послесловие, последняя точка в котором, возможно, еще не поставлена и сегодня.
У него были необычные представления о восточной границе монархии. Двое его школьных товарищей за непростительные промахи по службе были переведены в эту отдаленную имперскую землю, на границе которой, вероятно, уже слышался вой сибирского ветра. Медведи, волки и еще худшие чудовища, как то: вши и клопы – угрожали там цивилизованному австрийцу.
Йозеф Рот. Марш Радецкого
Первая в истории Львова городская хроника написана в середине XVII века поэтом, историком и политиком Юзефом Бартоломеем Зиморовичем. Его летопись называется Leopolis Triplex, “Тройной Львов”. Зиморович, выходец из семьи ополяченных торговцев-армян, в 1648 году возглавил городскую Раду и в этой должности руководил обороной Львова при осаде города сначала казацким, а потом турецко-татарским войском. Зиморович составил хронику на латыни – столь изысканно, что, как утверждают знатоки, высокий стиль повествования местами затрудняет понимание текста. Автор тем не менее сообщает во вступлении, что не намеревается соревноваться с витиями в описании Львова, который “в королевстве Польском провозглашен украшением и защитой земель русских[78]”, но лишь стремится “факелом историческим прибавить городу блеск”. В Польше burmistrz Lwowski Зиморович почитаем как средней руки поэт эпохи барокко, а вот Львов своего бургомистра подзабыл: советская власть бывшую улицу Бартоломея Зиморовича назвала именем Михаила Лермонтова, а украинская присвоила ей имя Джохара Дудаева.
Как и следует из названия, Leopolis Triplex состоит из трех частей. “Львов русский” охватывает события княжеской поры. “Львов немецкий” рассказывает о европейском становлении города: как польский король Казимир сжег княжеский детинец, да как на болотистых берегах речки Полтвы появились немецкие поселенцы, а за ними францисканские, доминиканские и иные монахи, да как Польша и Литва бились с басурманами за Червонную Русь[79]. Третья часть, “Львов польский”, посвящена и современному Зиморовичу городу: как в городе стали доминировать поляки, как над Карпатами знаком беды пролетела хвостатая звезда[80], как шляхта брала все больше вольностей, отчего в стране слабела королевская власть. Хроника Leopolis Triplex долго имела хождение лишь в рукописных копиях среди знатоков латыни. На польский язык летопись Зиморовича переложили в 1835 году, а первый украинский перевод, Потрійний Львів, увидел свет всего полтора десятилетия назад.
Карта Львова. 1770 год.
Воспользуемся методологией старого автора: время превратило его львовский triplex в septemix – за третьей, польской частью городской истории последовали австрийская (1772–1918), потом новая польская (1919–1939), за ней советская с трехлетним перерывом на немецкую оккупацию, а в 1991году началась украинская. Любая власть ищет себе опору в древнем и славном прошлом. Сегодня Львов предстает со страниц путеводителей и в записках краеведов надежным бастионом украинства (“важнейший клапан украинского сердца”, “бриллиант Восточной Европы”). Здесь вам охотно расскажут и про древнеукраинское зодчество, и про украинское барокко, и про украинскую сецессию, и про старинную украинскую книгу. Но, как ни обидно это прозвучит для патриотического уха, некоторые львовские топонимы изначально звучали совсем не на славянский лад. Это подтверждает и книга видного украинского историка Ивана Крипякевича “Исторические прогулки по Львову”. Крипякевич напоминает: торговая площадь Рынок возникла как немецкий Ring (“площадь дала название базару, а не наоборот”); один из самых аутентичных львовских районов Лычаков назывался в момент основания Lutzenhof (“двор мещан”); лесной массив Шевченковский Гай, где расположен сейчас этнографический музей под открытым небом, звался Kaiserwald, поскольку имел честь приглянуться императору Иосифу II.
