Ознакомительная версия.
В тот момент Мечников был увлечен идеей того, что только наука имеет действительное касательство до прогресса человека и человечества.
Фигура Бакунина его в этом убеждала еще раз. Особенно на контрасте с Сеченовым, с которым они встретились через несколько дней.
Позже Мечников писал в воспоминаниях об этом времени:
«Трудно представить себе в самом деле более резкий контраст, чем тот, который оказался в характерах этих двух русских знаменитостей. С одной стороны кипучая натура, не знающая меры, вечно переливающаяся через край совершенно поверхностного бушевания; с другой – мысль и дело, идущие из самой глубины души. Каждое слово Сеченова, прежде чем выйти наружу, подвергалось строгому контролю рассудка и воли».
Рукописи И. И. Мечникова.
Рукопись И. И. Мечникова.
Так или иначе, Мечников и Бакунин были друзьями. Илья Ильич получил прозвище – Мамаша. Бакунин прозвал его так за то, что тот чрезмерно бережно его опекал. И во время болезни, и в минуты неполного здравия.
Бакунин всегда больше говорил, чем слушал, но позиция Мечникова бывала выслушана по любому вопросу. Он очень уважал мнение своего друга.
Это проявилось в следующем случае.
Когда холера ушла из Неаполя, Бакунин, Мечников и Ковалевский решили вернуться в город.
В пути к ним присоединился брат Ковалевского – Владимир Онуфриевич. Он ехал воевать за Гарибальди. Бакунин относился к нему с подозрением и недоверием. Бакунинское окружение считало его шпионом и провокатором.
Герцен просил у Бакунина совета по этому вопросу: можно ли доверять Владимиру Ковалевскому?
Бакунин ответил:
«Важно для меня было показание Мечникова – натуралиста, которого я от души уважаю как человека умного, серьезного и добросовестного. Он сам лично так же ничего не знал положительного против Ковалевского, но слышал многое от разных людей в Швейцарии и в Германии, особливо же в первой, и именно в обществе, окружающем Якоби».
Выходил срок министерской стипендии. Той самой, которую Мечников получил при посредничестве Лейкарта и Пирогова, работая в Гисене.
Последние деньги уходили на работу старика Джиованни, пережившего две вспышки холеры и кровавый всполох дизентерии. Зоологи в страхе разбежались, а он остался без работы. Жил вынужденным аскетом, удил рыбу. Вокруг умирали крепкие молодые мужчины, а он ронял скупые слезы по дороге в бухту. Вирусы обходили его стороной.
Они хорошо сдружились – Мечников – Ковалевский и Джиованни. Но почему-то ни в дневниках, ни в воспоминаниях ни одного из ученых нет упоминаний о жизни и мнениях старого неаполитанского Посейдона.
Была ли у него семья? Как он относился к жизни и к смерти? Была ли у него Цель? Смысл? Любил ли он? Был ли одинок?
Мудрость всегда молчит. Не выпячивает себя, не красуется самобытностью и неповторимостью. Надо спрашивать.
Мечников был 21 год. Он не позволял себе думать о чем-либо, кроме зародышевых листков ракообразных.
А встреться они через 10–15 лет, разговору не было бы конца.
…Они встречались ранним утром и молча отплывали в море. Мечников писал магистерскую диссертацию, до возвращения на родину оставалось три-два-один…
В Петербург он приехал увенчанный лаврами. Несколько университетов предложили ему работу, несколько журналов – свои страницы, несколько домов – гостеприимство и ночлег.
Незадолго до возвращения Мечникову присудили премию имени Бэра – напополам с Ковалевским. Пожилой Бэр, один из родоначальников эмбриологии, лично выразил ему почтение. Сам Бэр, его ориентир и эталон.
Мечников остановился у братьев Ковалевских. Оттуда он вел переписку с коллегами и университетами, предлагавшими ему места на кафедрах, и с матерью, с которой не виделся два года. Вечера проводил на званых ужинах.
Чаще всего бывал у Бекетовых. Там он мог поговорить о науке с Андреем Николаевичем, о музыке и театре – с его женой, помолчать и посмотреть на его очаровательных дочерей.
Петербургский университет присудил ему степень магистра, а Казанский – предложил руководить кафедрой зоологии.
Мечников выбрал третий вариант – самый неочевидный.
Новороссийский университет был очень юным. Он несколько лет назад был преобразован из лицея. Профессор Маркузен, ведший с Мечниковым переписку, не отличался хорошими отзывами и сулил скорее недомолвки и недопонимание, чем мир и дружбу.
Но Мечников выбрал Одессу. Там было море.
Молодой человек сидел в кресле на палубе. Он был желтым словно китаец. На коленях у него лежала стопка книг по истории и естественным наукам.
Лев Ценковский, профессор ботаники в Новороссийском университете, с любопытством смотрел на молодого человека и вспоминал, что таких у него будет целая аудитория через какие-то две-три недели.
Л. С. Ценковский, русский ученый-ботаник.
Молодой человек поймал взгляд профессора, прищурился и сказал:
– Илья Мечников.
Взгляд профессора выразил удивление. Профессор стер со лба пот и ответил:
– Лев Ценковский. Вы наш новый коллега по факультету. Я читал ваши работы. Честно сказать, сначала я подумал, что вы студент.
Мечников улыбнулся.
– Это моя беда. Молод, неопытен и лезу в профессора. Рад, что выпало счастье познакомиться с настоящим профессором.
– А куда вы сейчас едете? До занятий еще полмесяца.
– В Крым. Хочу ознакомиться с фауной Черного моря.
– Так я тоже в Крым. Может, остановитесь у меня? Расскажете, как дела за границей.
– О, я бы с радостью, профессор. Надеюсь не разочаровать вас. Я ужасно нецивилизован, несдержан, неловок в манерах. Я очень похож на вольтеровского Простака.
– Ничего страшного. Все мы были Простаками. Жизнь учит нас и исправляет в лучшую сторону.
Пароход причалил к севастопольской пристани, и два новоиспеченных друга вышли на мощенную камнем раскаленную дорогу.
– Господа! – его голос немного дрожал, ноги-руки потрясывало от резкого скачка давления. – Господа! История развития низших животных.
Глаза бегали по аудитории, останавливались на лицах профессоров. Студентов, особенно тех, которые выглядели (и были) старше, чем он. Близоруко замирали в стеклах овальных очков.
Темой лекции была эволюционная теория Дарвина.
Мечников рассказывал страстно, тембр скакал, как драгунский офицер, волосы растрепались, студенты сидели как в опере.
– Подлинная наука материалистична. Только она ведет нас к действительному познанию окружающего мира. Только она ведет человечество к счастью.
По окончании лекции Мечников оказывался под конвоем сотни студентов. Они окружали его, как планеты окружают солнце. Наперебой задавали вопросы, он жонглировал фактами и догадками, как факир.
Он быстро стал любимцем студентов.
Что вызвало ревность у руководителя кафедры зоологии – профессора Маркузена.
Маркузен постоянно жаловался декану на то, что Мечников претенциозен, тенденциозен, игрив, театрален, категоричен, артистичен, невыдержан, импульсивен, страстен, несерьезен, самоуверен, несолиден.
Мечников тоже не любил Маркузена. Не заискивал перед деканом, не интриговал, но, когда спрашивали, отзывался о коллеге с неодобрением. В письме к Ковалевскому содержится такая характеристика Маркузена:
«Мне здесь во многих отношениях приходится весьма невкусно. Маркузен ужасно безалаберный, капризный и глупый человек, с которым невозможно иметь дело, а это-то и оказывается неизбежным. Он, например, сделал мне большую историю за то, что я позволил у себя заниматься одному студенту и пустил его в свою комнату».
Маркузен преследовал его. Была это личная неприязнь или уязвленное самолюбие и зависть к любви, которую нашел Мечников у студентов, – в нем проснулась жажда открыть свое истинное лицо – после долгих лет ложной вежливости и маскарадной учтивости.
Мечников очень тщательно готовился к лекциям: прочитывал всю текущую литературу, повторял старое, составлял план и структуру рассказа. Ему хотелось параллельно заниматься в лаборатории, но самому выходить в море не было времени. Он подумывал поручить сбор материала состоявшему при кафедре консерватору, но идея, лишь только была озвучена, погибла под строгим взором Маркузена.
Когда Мечников все-таки находил время на вылазки в море, Маркузен холодно замечал, что это внеуниверситетское дело и оплачивать «экскурсии» из средств кафедры он не будет.
Их общение состояло из таких мелочей. Из всех запретов, замечаний, выговоров и «историй» собирался пазл.
Пазл, на котором один из них оставляет университет.
И вот в конце года кафедру охватил ужасный кавардак.
Ознакомительная версия.
