Стиль. В каком бы журналистском жанре мы ни работали, мы прежде всего думаем о целевой аудитории, которой должны быть понятны. Работая в жанре портретного интервью, мы обязаны в первую очередь думать о персонаже, сохранять его черты, не стилизуя под аудиторию, не адаптируя ни его речь, ни его идеи. Это трудно, особенно если вы склонны к молодецкому веселью, а ваш собеседник рассказывает вам, что вчера по-своему доказал теорему Геделя.
Не случайно в тех же американских газетных кругах лет пятьдесят назад была выведена формула: кто есть идеальный интервьюер? Имелось в виду — вообще идеальный, на все случаи жизни, во всех жанрах. Ответ получился неожиданный и интересный. Идеальным интервьюером следовало считать миловидную замужнюю женщину с высшим образованием в возрасте слегка за тридцать, у которой есть дети. Если вдуматься, это глубокая формула, каждая часть которой говорит о многом. Например, почему дети? Потому что у человека, уже обзаведшегося детьми, предполагается обостренный интерес к социальным, политическим, экономическим проблемам, и это не праздный интерес, а живой, личностный. Он обеспечен вопросом: как будут жить в этом обществе мои дети? А почему женщина-идеальный-интервьюер должна быть замужней и «за тридцать»? Потому, предполагается, что она увереннее и спокойнее, чем молоденькая, которая только-только начинает свой «творческий поиск» мужа, т. е. кругозор ее как бы ограничен сиюминутными личными задачами.
Разумеется, очень мало журналистов, соответствующих этой формуле буквально. В нашем контексте все это следует понимать образно: уверенность, компетентность; личная заинтересованность, но при этом независимость, ответственность; привлекательность, коммуникабельность. Без этого своего набора вы вряд ли вызовете у другого человека желание позировать вам для портрета. Слово «позировать» здесь вполне уместно, потому что если вы договариваетесь с известной личностью о беседе, которая займет много времени, вы, естественно, открываете свои намерения. Собеседник соглашается именно на портретирование, значит, он будет невольно вкладывать в беседу и свои представления о том, каков бывает портрет: парадный, камерный, семейный и пр. Вам же, в свою очередь, придется вести интуитивный отсев: что говорится вам от души, спонтанно, а что специально, нарочито, для лучшей, так сказать, прорисовки (вами) складок на одежде (его). Ни один компьютер на свете не способен провести такой отсев сведений; это может только человек, только чуткий ум и зрелая душа.
Беседа-эссе
Беседа-эссе встречается еще реже, потому что собеседники тут равны и высказываются свободно. Это не вопросы и ответы, а обмен репликами — мнениями, суждениями, выводами. Пьеса на двоих. Но одновременно это интервью как жанр, т. е. информационный продукт, предназначенный для обнародования и содержащий общественно значимую информацию. Кто же в таком случае оценивает ее общественную значимость, если собеседники равны? Оба оценивают? Но один из них все-таки журналист, т. е. представляет легитимное СМИ, у которого есть и концепция, и целевая аудитория, и все остальное. Значит, это игра?
Да, игра. Как и вообще любое интервью. Только выиграть в ней должен читатель. Оценив позиции собеседников, он либо примет чью-то сторону, либо найдет свое решение, но главное — он получит новое видение проблемы, расширит кругозор. Вот и весь секрет.
Беседа-эссе должна давать аудитории пищу для дальнейших размышлений. Конечно, говоря, например, о терроризме, журналист самим фактом разговора, темой дает аудитории пищу для размышлений, но кроме того должны быть если даже не высказанные, то подразумеваемые выводы, а для этого надо держаться рамок жанра: один спрашивает, а другой, чье мнение на эти полчаса объявлено интересным, отвечает. Аудитория внимает и делает свои выводы, которые на самом деле тонко подсказаны спрашивающим — журналистом.
Далее мы приводим несколько приемов, так сказать, одурачивания аудитории. Это перечень того, что гарантированно ведет журналиста-интервьюера к неприятностям вплоть до дисквалификации.
Журналисты, считающие себя опытными, очень любят давать всем остальным глубоко профессиональные советы, как брать интервью. Сюда входят не только правила хорошего тона и умение одеваться по ситуации (что правильно), но даже списки общеупотребительных вопросов (что неправильно).
Авторы таких вопросов, предлагая свой собственный набор, обычно оговариваются, что, дескать, знаем, что прием запрещенный, но не можем не протянуть начинающим руку помощи. Вот фрагмент одного из таких списков. Вопросник составлен «на все времена» и должен применяться, как считает его автор, в экстремальных ситуациях следующего типа: время еще есть, а спросить у героя уже нечего. Что делать? Применять «универсальные вопросы как сильнодействующее средство»? Некоторые советуют мысленно развернуть свою шпаргалку и спросить что-нибудь оттуда, четко понимая, что это халтура, что это только разок, что никогда больше такого себе не позволю.
Скажем сразу: ни в коем случае не составляйте для себя таких шпаргалок. Почему?
Сейчас мы прочитаем и проанализируем несколько «универсальных вопросов». (Все они цитируются по весьма уважаемому руководству для молодых, но ссылку мы делать не будем.)
1. Что вы почувствовали, когда советская эпоха ушла, а вы остались? (Автор вопроса рекомендует задавать его всем, кому за сорок.) 2. Как вы поступите, если однажды увидите красный флаг над Кремлем? 3. Если бы сейчас перед вами возник Гагарин, что бы вы у него спросили? 4. Какую человеческую слабость вы считаете непростительной? 5. Способны ли вы встать на колени перед мужчиной или женщиной?
В вопроснике, который мы сейчас кратко процитировали, около двадцати подобных шедевров. Чтобы вы никогда не соблазнились применением «универсальных вопросов», даже в очень трудную минуту, мы рассмотрим подробно только эти пять — с точки зрения профессиональной этики, нормальной психологии, стиля.
Первый вопрос — про советскую эпоху, которая ушла, — поражает сочетанием деланого простодушия с политической провокацией. Кроме того, вопрос содержит псевдоромантиче-ское олицетворение: она (эпоха) — ушла, вы (как будто покинутый воздыхатель неверной барышни) — остались. И под видом «невинного приключения», таким образом, поданы трагические события: распад огромной страны — СССР. Примечание, что задавать сей вопрос можно всем, кому за сорок, видимо, означает, что всем прочим эта историческая подробность глубоко безразлична и даже не стоит спрашивать.
Второй вопрос является логическим продолжением первого: красный флаг над Кремлем означал бы и возвращение ушедшей эпохи, и, соответственно, коммунистической идеологии. Тут сразу два крупных профессиональных проступка.
Во-первых, история не любит пустопорожнего фантазирования. С тем же успехом можно было бы спросить, что бы сделал собеседник, если бы ему дали оружие в подвале Ипатьевского дома в июле 1918 г. и предложили стрелять в императора и всех, кто был там с ним.
Во-вторых, этот вопрос касается государственной символики, а она может измениться только с изменением строя. Получается, что вопрос касается не просто флага над Кремлем, а политических чаяний собеседника: устраивает ли вас нынешняя власть или поменять хочется? Или не хочется? Неужели журналист, рекомендующий задавать этот вопрос кому угодно и когда угодно, действительно считает возможным походя втянуть собеседника в политический диспут?
Третий вопрос — про Гагарина — неэтичен по отношению к памяти первого космонавта планеты. Он ничем не заслужил такого внезапного вызова на спиритический сеанс. Впрочем, как и вся наша отечественная космонавтика, ныне переживающая трудные времена. Такой вопрос, будь он задан, например, кому-нибудь из действующих космонавтов или иных деятелей ракетно-космической отрасли, вызвал бы грустную оторопь и удивление праздномыслием журналиста. Если уж интервьюера заинтересовали проблемы космоса, то обсуждать их с кем попало (напомним, что шпаргалка-вопросник предназначена всем без исключения) крайне непрофессионально.
Четвертый вопрос — о непростительной слабости — только с виду нормален. На самом деле он подразумевает как данность, что собеседник готов в любую минуту кого-то за что-то осудить. Очевидно, сам он без слабостей. Или, получается, ему предлагают считать самого себя таковым.
Пятый вопрос — про колени — поражает своей, мягко говоря, исторической, человеческой безграмотностью и нравственной глухотой.
На колени люди встают либо добровольно (например, во время молитвы), либо в драматических обстоятельствах, под принуждением. В одних случаях это выражение глубочайшей почтительности, в других — крайнего унижения. В любом варианте это проявление очень и очень сильных чувств или символ судьбоносных событий и обстоятельств. Задавать столь интимный вопрос кому попало только потому, что нечего спросить, — это уже вообще за гранью добра и зла.
