преодолел со времен «Краткой истории». «Вот оно, – пронеслось вдруг у меня в мозгу, – его прощание с мировоззрением, в которое он столько вложил».
– Пора сменить точку зрения на мир? – попытался я откликнуться на его мысли.
Послышался звон часов на башне колледжа. Стивен еще колебался, и я решил не пытаться угадать, что он скажет. Если он вообще заговорит.
Наконец его экран осветился, и вновь послышалось кликанье – на этот раз медленное.
«Своим [подходом] “сверху вниз” мы вновь поставили человечество в центр [космологической теории], – написал он. – И что интересно, именно это передает нам управление».
– В квантовой Вселенной мы включили свет, – добавил я.
Стивен улыбнулся, заметно довольный тем, что на горизонте замаячила новая космологическая парадигма.
«Какой поворот», – подумал я. Мы начали с попыток найти более глубокое объяснение приспособленности Вселенной для жизни в физических условиях в момент рождения времени. Но квантовая космология, которую мы для этой цели разработали, показывает, что мы смотрели не в ту сторону. Нисходящая космология показывает, что, как и биологическое древо жизни, древо физических законов есть результат эволюции дарвиновского типа – ее можно понять, только двигаясь вспять во времени. Поздний Хокинг утверждал, что, если добраться до самого дна этого колодца времени, дело оказывается не в том, «почему» мир таков, каков он есть – почему такова его фундаментальная природа, диктуемая некой трансцендентальной причиной, – но в том, «как» мы оказались там, где мы находимся. Наблюдение о том, что наша Вселенная как раз «самое то» для жизни, и есть отправная точка для всего остального. Связывая воедино не только гравитацию и квантовую механику – большое и малое, – но также и динамику с граничными условиями, и человеческий «взгляд с позиции червя» на космос, нисходящая триада предлагает нам замечательный синтез, который наконец-то отрывает космологию от архимедовой точки.
– Нам правда надо идти, – настаивала медсестра Стивена. Пересекая внутренний двор в направлении ворот колледжа на Тринити-стрит, Стивен вспомнил, что взял нам на завтрашний вечер билеты на вагнеровскую «Гибель богов» в Королевской опере. Он спросил, смогу ли я поехать с ним в Лондон, «чтобы отметить конец его битвы с Богом».
Хокинг уже никогда не вернулся к прежней космологической философии «снизу вверх». Что-то хрустнуло в нем в тот день, когда я, вернувшись из Афганистана, вошел в его кабинет. Много лет спустя, перефразируя слова Эйнштейна о его космологической постоянной, Стивен сказал мне, что глядеть на его космогенезис при условии отсутствия границы с причинной точки зрения, «снизу вверх», тоже было его «величайшей ошибкой». Оборачиваясь назад, мы видим, что и Эйнштейна, и Стивена их собственные теории захватили врасплох. Фиксация на старой идее статической Вселенной не позволила Эйнштейну в 1917 году осознать всеобъемлющие следствия, вытекающие из его классической теории относительности. Подобным же образом глубоко укоренившийся в Стивене причинный подход к вопросу о происхождении времени ослеплял его и не давал увидеть новую перспективу, которую открывала его полуклассическая гипотеза об отсутствии границы.
Развитие нисходящей космологии составило самую плодотворную и интенсивную фазу нашего сотрудничества. На работе или в пабе, в аэропорту или у ночного костра философия «сверху вниз» была неисчерпаемым источником радости и вдохновения. В «Краткой истории времени» ранний (еще придерживавшийся подхода «снизу вверх») Хокинг написал знаменитую фразу: «Даже если мы и вправду найдем теорию всего, это будет всего лишь система правил и уравнений. Что же вдыхает пламя в уравнения?» Ответ позднего (смотрящего «сверху вниз») Хокинга был: наблюдатель и наблюдение.
НИСХОДЯЩАЯ КОСМОЛОГИЯ ПОКАЗЫВАЕТ, ЧТО, КАК И БИОЛОГИЧЕСКОЕ ДРЕВО ЖИЗНИ, ДРЕВО ФИЗИЧЕСКИХ ЗАКОНОВ ЕСТЬ РЕЗУЛЬТАТ ЭВОЛЮЦИИ ДАРВИНОВСКОГО ТИПА – ЕЕ МОЖНО ПОНЯТЬ, ТОЛЬКО ДВИГАЯСЬ ВСПЯТЬ ВО ВРЕМЕНИ.
Мы создаем Вселенную настолько же, насколько Вселенная создает нас.
Рис. 50. Стивен Хокинг и автор в процессе своих научных странствий, в кабинете Стивена в новом кампусе математических наук в Кембридже. Сзади на полке – докторские диссертации академических отпрысков Стивена. Под ними, рядом с микроволновкой, – небесный глобус микроволнового фонового излучения, идущего к нам со всех сторон и образующего вокруг нас безграничную сферу, наш космический горизонт.
Глава 7
Время без времени
Настоящее и прошедшее, Вероятно, наступят в будущем, Как будущее наступало в прошедшем. Если время всегда настоящее, Значит, время не отпускает.
Т. С. Элиот, Бернт Нортон
Совершение дарвинистской революции в космологии было подлинным актом хокингианства. Этот акт – великий пример бесстрашного, азартного, основанного на интуиции физического мышления, столь характерного для большинства поздних работ Хокинга.
Наши первые работы по нисходящей космологии относятся к 2002 году. И хоть сейчас, оглядываясь назад, я вижу, что мы были на верном пути, продвигались мы буквально наощупь. Даже на более поздних стадиях работы суперпозиция пространственно-временных континуумов, лежащая в основе нисходящей философии, оставалась трудной для понимания. Складывались ли они, образуя гигантское расширение универсальной волновой функции Эверетта, что-то вроде квантовой версии мультивселенной, щупальца которой простирались до отдаленных уголков струнного ландшафта? Но если это так, разве могла эта грандиозная волновая функция космоса не быть долгожданным метазаконом, лежащим в основании всех физических теорий и снова низводящим наблюдение до чего-то, что немногим бы отличалось от эффекта постселекции?
Наши ранние нисходящие построения были тем, что Джим Хартл как-то назвал «идеями для идеи». Сами по себе эти прозрения были, наверное, глубоки и важны, но, чтобы они могли созреть, их надо было поместить в контекст соответствующей физической теории. И мы начали искать более твердую почву.
Озарение пришло с неожиданной стороны. В эти годы в физике происходила революция: она разворачивалась на рабочих столах и лекционных досках в кабинетах струнных теоретиков, которые, экспериментируя с гипотетическими вселенными, вдруг обнаружили у них странные голографические свойства.
Об охватившей теоретическую физику голографической революции я впервые услышал в январе 1998 года. Я только что поступил на магистратуру и слушал в DAMTP курс продвинутой математики, известный на кембриджском жаргоне как «Часть III», как вдруг в начале весеннего триместра стало известно о серии специализированных семинаров для преподавательского состава, посвященных новому важному открытию. Ходили слухи, что оно «изменит все».
Это звучало волнующе, и я решил проскользнуть в конференц-зал – подслушать, что скажут на первой лекции. Это было еще в старом здании DAMTP на Силвер-стрит – в центре Кембриджа, в скудно освещенном лекционном зале с ожидаемо запотевшими окнами и огромной доской во всю стену. Зал был переполнен – собралось человек сто физиков-теоретиков. Атмосфера была шумной и неформальной. Одни жарко спорили, другие, царапая бумагу, писали уравнения, а третьи, видимо, просто наслаждались передышкой, потягивая чай.
Я высматривал местечко поудобнее, когда заметил докладчика. Мне уже случалось его видеть – в Кембридже хорошо знали Стивена с его знаменитым креслом на колесиках. Но видеть его здесь, в его научной штаб-квартире, значило
