«Без комментариев» как метод часто является защитной техникой от закрытых вопросов.
— Вам нравится новый генеральный директор вашей фирмы?
— Без комментариев.
Журналист волен воспринимать такой ответ как угодно (и «да», и «нет», и «об этом рано говорить», и «отстаньте, не до вас», и «вопрос риторический»), но он не может процитировать свою интерпретацию, а только вот это скупое — «без комментариев». Аудитория, которая, предположим, увидела этот краткий диалог по телевизору, может догадываться о правильной интерпретации ответа по мимике и жестам автора ответа, по нюансам интонации журналиста, по контексту события, по расположению этой новости в выпуске, но все равно это лишь догадки, личное мнение зрителя, поле для фантазирования. Без комментариев — значит: я вас вижу, господин журналист, слышу и понимаю ваш вопрос, я вам отвечаю на него то, что считаю нужным, т. е. — без комментариев.
Получить такой ответ чаще всего можно в спонтанной ситуации, когда журналисты ждут ньюсмейкера, надеясь на его выход к прессе, а лицо, выйдя, отказывается поддерживать диалог или поддерживает его в той мере, в какой считает нужным. Это может радовать или злить журналистов, но это их личное дело. В репортаже об этом общении ньюсмейкера с прессой не должно быть комментариев журналиста с догадками на тему, почему интервьюируемый не сказал ничего кроме.
Если журналист позволит себе додумать ответ за того человека, который сказал «без комментариев», он нарушит профессионально-этические нормы. А нарушать их нельзя. Безусловно.
Здесь мы возвращаемся к теме открытых и закрытых вопросов, их качественного отличия и принципов оценки мастерства интервьюеров. Закрытые вопросы типа «Любите ли вы сыр?», предполагающие ответ «Да, я вкус в нем нахожу», сами по себе пародийны, поскольку отсылают читателя к литературной классике, создают игровую атмосферу и подчеркивают, что собеседники собрались не информацией обмениваться, а дурачиться. Все это вполне может быть — в рамках юмористического ток-шоу без претензий на сообщение аудитории «сведений, соответствующих действительности» .
А закрытый вопрос, касающийся вкусов, обращенный к уважаемому собеседнику «без объявления войны», на ровном месте, от «нечего спросить», выглядит действительно ужасно. Особенно уродливы неожиданные вопросы о любимом цвете, знаке Зодиака или еще какой-нибудь ерунде, если «собирались играть в преферанс, а сдают в дурака».
Читаем беседу с одним из самых выдающихся пианистов современности, семидесятилетним американцем, только что получившим из рук российского президента орден Дружбы. Музыкант взволнован, рад, говорит о своих чувствах к России...
«П и а н и с т... Но приходит время, когда все вдруг становится серьезно. И именно в эти моменты понимаешь, насколько важна классическая музыка. Так было всегда. И так будет.
Корр. Хотела спросить ваше мнение насчет «Тату»...
Пианист. Я слишком консервативен, я бы никогда не сделал татуировку!
К о р р. Я имела в виду российскую поп-группу «Тату»... Что вы думаете о сегодняшней эпохе масскультуры?
Пианист. К сожалению или к счастью, я не знаю такую группу — «Тату». Что касается масскультуры, могу сказать одно: то, что хорошо, не всегда популярно. А то, что популярно, не всегда хорошо. Если вы мне скажете, что поп-культуру предпочитает большинство, я вам отвечу: Иисуса Христа распяло тоже большинство. И только единицы пытались его защитить».
На этом ответе пианиста журналистка, к счастью, оставила тему масскультуры и на редкость неловко перешла к другой жгучей проблеме: стал ли он, ее собеседник, гениальным музыкантом? Буквально так: стал ли. Т. е. задала уже второй закрытый вопрос, к тому же опять неуместный. Предыдущий, т. е. про мнение великого музыканта о нашей поп-группе, вообще годится только для хрестоматии курьезов.
Ван Клиберн, а это был именно он, со всей возможной деликатностью спас положение и вместо невероятных в этом контексте «да, стал» или «нет, не стал» ответил воспоминанием о своем выступлении на конкурсе имени Чайковского в 1958 г., когда он стал лауреатом: «Я играл так, как не играл больше никогда в жизни». Как говорится, другой бы на его месте...
Единственный, кто выиграл тогда от нелепого диалога, — упомянутая в нем поп-группа. Она выглядела уверенным лидером сюжета. Получалось, ее образ обязан возникать в разговорах на любую тему. Это все равно, как если бы на Землю спустились русско- или англоговорящие инопланетяне, к ним прорвалась бы пресса, а на тропинке, по которой бежала пресса, стояли бы продюсеры групп с мешками конфет и предлагали всем без разбора журналистам: возьми мешок, но упомяни мою группу в любом контексте, лишь бы с инопланетянами, только упомяни, потом еще мешок дам...
Задавать закрытые вопросы — прерогатива уличных социологов, составителей анкет, продавцов косметики с их коронным номером: «Вам до тридцати или после пятидесяти?», а также «Вы когда-нибудь пользовались нашими кремами?»
Уличного приставалу прохожий имеет полное право не посвящать в свои тайны.
Но если собеседнику журналиста некуда деваться, он уже согласился на интервью, выделил время, а ему задают анкетные или дурацкие вопросы, впредь он не будет с вами встречаться ни за какие коврижки. Только в том случае, если именно этого вы и добивались, тогда, пожалуйста, спрашивайте:
— У вас есть собака?
— Нет, у меня кошка.
— Вы не любите собак?
— Нет, у меня кошка.
— Красивая?
— Очень.
— А собаку возьмете, когда кошка помрет?
— Нет, опять возьму кошку.
И так далее. Как вы видите, из закрытых вопросов может получиться отличное сочинение «про журналистику».
Чтобы все-таки реабилитировать понятие «закрытый вопрос», скажем, что он — очень тонкий интонационный инструмент. От закрытых вопросов молодых журналистов предостерегают больше потому, что пользоваться ими можно только тогда, когда вы в совершенстве овладеете техникой интервью и самим собой, когда вы развили свой природный артистизм и точно знаете, что внезапный перепад ритма в беседе будет именно выразительным средством, а не свидетельством вашей беспомощности.
Открытые вопросы, смысловые, развернутые, начинаются со слов кто, что, где, когда, почему, зачем, как, что следует из... и т. п. Об этой формуле (5 w или 5 w+n) мы упоминаем часто как об основной смысловой схеме любого журналистского произведения. В любом жанре, как вы уже знаете, оно должно отвечать на вопросы кто, что, где, когда, почему, а в аналитических и художественнопублицистических к этим основным пяти вопросам добавляются другие, логически или спонтанно-интуитивно вытекающие из первых пяти.
Интервью не исключение. В любом случае ответы на 5 w читатель должен найти: что случилось такого, отчего этот журналист решил взять интервью у этого человека; где и когда это случилось и почему это важно. Информационный повод к беседе должен просматриваться непременно. Это не означает, что у талантливых пианистов можно брать интервью только по случаю награждения орденами, но из уважения к интервьюенту журналист обязан показать, что говорить с таким человеком — всегда удовольствие, повод и причина. Правильная демонстрация уважения проводится ненавязчиво, выявляется контекстуально, упрятывается в придаточные предложения, но читатель должен все почувствовать. Иначе — зачем тратили время и бумагу!
Все остальные вопросы-ответы суть произвольная комбинация ассоциаций журналиста и его собеседника, вызванных основными пятью вопросами. Они, эти 5 w, подразумеваются, даже если и не задаются именно в такой форме.
Произвольность этой комбинации образует сюжет интервью. Собеседники на короткое время создают некий новый микромир, абсолютно неповторимый, это совместное творчество, и именно поэтому аудитория так любит интервью: это всегда нечто неповторимое.
Кстати, в некотором смысле этим объясняется мировая популярность разных реалити-шоу: зрителю дают возможность наблюдать за повседневностью как за творчеством и воспринимать самые пустые диалоги — как золотые надписи на мраморе. Обыденность, возводимая в культ, — именно этого и не хватает обывателю, умученному парадом звезд, таких богатых, недоступных, с их очень интересной, если верить прессе, жизнью. А я-то чем хуже? — взрывается наконец обыватель. Массовая пресса, услужливо: ничем не хуже. Вот он ты: смотри реалити-шоу. Все одинаковы.
Становится привычным следующий диалог (и его более энергичные и менее пристойные разновидности):
— Поговорим? Ты в порядке? Ты хочешь поговорить?
— О’кей. Я в порядке. Поговорим завтра, ладно?
— Ты уверен?
— Уверен. Да, я так думаю. Точно: я именно так и думаю.
— Ты действительно так думаешь?
Уж сколько пародировали это «психотерапевтическое» топтание на одном месте! Ноль информации, но эмоциональная реакция аудитории обеспечена. Почему? Потому что микромир создан. В пустоты этой схемы каждый потребитель без затруднений вливает свое фоновое знание. Успех реалити-шоу наподобие «Дом-2» отчасти рожден этим приемом: в подставленное прямо с экрана пустое «ведерко» отношений между непрерывно ссорящимися и мирящимися юными героями аудитория как бы сыплет свой «песочек» и выпекает свой воображаемый «пирожок».
