Такое состояние вещей продолжалось всю первую половину нынешнего столетия до его шестидесятых годов. За описанием высших позвоночных животных наука обратилась к изучению низших, от описания наружного вида и образа жизни перешла к исследованию строения, развития, географического распространения и геологической последовательности. Мало-помалу количество фактов всё увеличивалось, материалу накоплялось всё больше и больше, списки животных беспрестанно пополнялись новыми видами. Незаметно и смутно стала сознаваться потребность обработать этот материал, обобщить отдельные факты, перейти от анализа к синтезу. Необходимость такого синтеза сознавалась многими натуралистами, но никто не решался выступить с новой теорией, ни у кого не хватало сил придать ей научную форму, подтвердить достаточным числом доказательств, установить необходимые законы. Наконец такой человек нашелся в лице английского натуралиста Дарвина, и созданная им теория происхождения видов, путем природной отборки родичей, оказалась настолько соответствующей потребностям времени, что не прошло и десятка лет со времени ее обнародования, как она была принята почти всеми известными натуралистами и сделалась исходной точкой для множества специальных работ, имеющих целью объяснить непонятные до того времени биологические факты или добиться разрешения некоторых весьма сложных антропологических вопросов.
Раз принятая в ее основных положениях, эта теория несомненно должна была привести к убеждению, что цепь, связывающая между собой узами родства все виды существующих и существовавших некогда животных, не могут миновать человека, или, выражаясь проще, что особенности человеческой природы должны быть рассматриваемы как явления общего прогресса органического мира, как результаты естественного подбора, вырабатывавшиеся постепенно, в течение долгого периода времени. Это убеждение было неизбежно как дедуктивный вывод из теории Дарвина, и если сам Дарвин на первых порах и не счел нужным его высказать, то это сделали другие, а, наконец, и сам Дарвин решился выступить в его защиту и подтвердить несколькими новыми фактами и соображениями.
В том виде, в каком эта теория происхождения человека является в настоящее время, в сочинениях Дарвина, Гёксли, Геккеля, Фохта, Уоллеса, Клапареда и др., она представляет приблизительно следующее. Человек, по всем существенным особенностям своей физической организации, точно так же как и своего эмбрионального развития, принадлежит к группе одноутробных, дископлацентарных млекопитающих животных и именно к высшим ее представителям, отряду Приматов или обезьян. Это сходство в организации и развитии не может быть объяснено ни чем иным, как взаимным родством и действительной генетической связью, которая может быть прослежена далеко за пределы отряда Приматов, до двуутробок, рыб, асцидий, даже до наиболее простейших организмов — первобытных амёб или монер. Ближайшую же генетическую ступень представляют Приматы и именно семейство узконосых обезьян (Catarrhini) или обезьян старого света, которые представляют такое же число и расположение зубов, как и у человека и, подобно ему, обладают сходно устроенными ноздрями. Существуют некоторые факты, как напр. явления атавизма и так называемых зачаточных органов, на основании которых можно даже воссоздать до некоторой степени, в воображении, тип тех узконосых приматов, потомство которых послужило, так сказать, ареной для действий естественного подбора в его последовательном шествии к человеку. Это были, говорит Дарвин, животные, покрытые шерстью, с бородами у обоих полов; их уши были заострены кверху и имели способность двигаться; их туловище оканчивалось хвостом, управляемым особыми мышцами, которые теперь являются у человека только как случайные аномалии, но присутствие которых составляет норму у обезьян. Их нога, подобная обезьяньей, обладала способностью схватывать предметы, и по своему образу жизни это были, несомненно, животные лазающие, обитавшие в жаркой и лесистой стране. Наконец, самцы их были снабжены большими, острыми клыками, которые составляли для них весьма существенное орудие защиты.
Так как антропоморфные обезьяны, Горилла, Чимпанзе, Оранг стоят всего ближе к человеку, как по своему внешнему виду, между прочим, величине роста, отсутствию хвоста и седалищных мозолей, так и по анатомическим способностям своего строения, и так как, с другой стороны, невероятно, чтобы какой-нибудь член более низшей группы обезьян, мог бы, по закону аналогичных изменений, произвести, помимо группы антропоморфных обезьян, человекоподобное существо, сходное в столь многих отношениях с последними, то необходимо допустить, говорит Дарвин, что генетическое развитие человеческого типа шло, так сказать, через посредство этой последней бесхвостой группы узконосых приматов (Catarrhina Lipocerca). Впрочем, мы отнюдь не должны предполагать, говорит он и его последователи, чтобы эти промежуточные ступени были тождественны с которым-либо из ныне существующих видов; мы должны помнить, что с тех пор протек громадный период времени, в продолжении которого большая часть существовавших некогда форм вымерла, и место их заступили другие, хотя и происшедшие от них же, но уже значительно преобразованные действием естественного подбора. Притом, многие психические особенности человеческой природы заставляют предположить, что эти древние, промежуточные существа уже тогда отличались развитием своих духовных способностей, гораздо более высоким, чем у какого-либо из ныне живущих обезьян, точно так же, как и обладанием некоторой, хотя бы и весьма несовершенной формы речи. Так, по крайней мере, думает Дарвин; но другие натуралисты, как, например, Геккель и Уоллес, полагают, что, наоборот, человек получил все главнейшие отличительные признаки своей физической организации ранее развития многих из своих духовных способностей, в особенности дара слова и связанных с ним высшего самосознания и образования понятий; так что, следовательно, некоторый период времени человек, хотя и имел вид человека, но был нем и по своему духовному развитию стоял почти наравне с обезьяной (Alalus, Pithecantropos Haeck). Затем, мало-помалу он развил в себе способность речи, научился простейшим ремеслам, как, например, изготовлению каменных и костяных орудий, глиняной посуды и пр., расширил несколько круг своих понятий и стал уже настоящим «первобытным человеком», особи которого уже тогда распадались на два типа или расы — гладко- и шерсто-волосых, из коих первая походила к нынешним Австралийцам, а вторая напоминала в значительной степени Папуасов. Причина, или вернее, процесс, обусловивший ряд этих изменений, был тот же, как и при образовании вообще органических видов, то есть заключался главным образом в естественном и половом подборе всех тех особей, которые оказывались способнейшими и счастливейшими в борьбе за существование и за самок, т. е. на стороне которых оказывалось наиболее шансов продлить свое существование и передать свои особенности большему числу потомства. Некоторое влияние могло иметь также большее или меньшее употребление известных органов, а также, хотя в весьма ограниченной степени, и прямое действие внешних условий.
Такова приблизительно сущность теории, развитой Дарвином и его последователями и разделяемой в настоящее время многими из наиболее известных современных зоологов и антропологов. Благодаря своей кажущейся простоте, наглядной и конкретной форме, она в короткое время получила значительное распространение и в массе публики, что отчасти весьма понятно и естественно. Сходство обезьян с человеком бросается в глаза каждому, а первобытные народы, как мы видели, не задумываются во многих случаях считать их непосредственными своими родичами; поэтому, нет ничего удивительного, что если является теория, которая на основании доводов науки развивает ту же мысль, что является смутно сама собой при первой попытке объяснить сходство между человеком и обезьяной, — что эта теория имеет все шансы сделаться общепринятой.
Другой вопрос, насколько она принимается публикой сознательно, — насколько распространены и как обширны те элементарные сведения, которые необходимы для правильной, объективной ее оценки, — насколько верны те понятия и как велик тот запас фактов, которые имеются в публике относительно особенностей типа обезьян в сравнении с типом человека, относительно видоизменений, представляемых обоими типами, особенно последним, на различных ступенях развития, пределов их изменчивости и пр., что всё необходимо для того, чтобы иметь возможность сколько-нибудь ориентироваться в данном вопросе и составить хотя бы приблизительное понятие о степени достоверности теории как в ее основной мысли, так и в ее отдельных доводах и выводах. С этой точки зрения нельзя не согласиться, что многие из ходящих до настоящего времени в публике антропологических понятий — довольно смутны и сбивчивы, а частью — даже положительно неверны и преувеличены. С другой стороны, и самая теория, по крайней мере в том виде, как она излагается перед публикой в большинстве (преимущественно популярных) сочинений, страдает некоторой, часто весьма заметной, односторонностью. Большей частью при этом указываются с достаточной подробностью только те черты строения, которые могут считаться общими для обоих типов, и подбираются с заметным предпочтением только те факты, которые, как бы ни были они иногда маловажны или исключительны, могут быть объяснены в смысле благоприятном для теории; о различиях же говорится обыкновенно кратко и глухо, затруднительные факты обходятся, другие же, сознательно или бессознательно, иногда явно преувеличиваются и искажаются. Между тем, позволительно думать, что в вопросе настолько сложном и важном по своим выводам, как вопрос о происхождении человека, необходима значительная доля осторожности, что имеющиеся факты должны быть принимаемы все как они есть, и гипотеза, синтез — должны быть допущены лишь настолько, насколько они непосредственно вытекают из фактов и не более, хотя общий вывод и мог бы заметно пострадать оттого в своей законченности и конкретности. На первом плане должно стоять, конечно, по возможности популярное и обстоятельное ознакомление с самими фактами, с состоянием вопроса и с материалами, имеющимися для его разрешения, и в этом отношении всякая попытка содействовать возможно наглядному ознакомлению с имеющимися в науке данными может считаться до некоторой степени оправданной, в особенности, если изложение имеет задачей сохранить возможно объективный характер.
