Герхард Менцель - Годы в Вольфенбюттеле. Жизнь Жан-Поля Фридриха Рихтера

Вот уже восемь лет Жан-Поль дружит с Эмануэлем Осмундом, байройтским евреем, который выбился из разносчиков в коммерсанты. Прусские офицеры так истязали его, что он навсегда оглох. Но это не сказалось на его доброте и человеколюбии. Эмануэль его «единоверец в большей мере, чем дозволено имперскими законами» (не признающими равноправия евреев), написал Жан-Поль Генриетте Герц. Во время поездок в Байройт Жан-Поль обычно останавливается у Эмануэля. В годы странствий переписка между ними никогда не прерывалась. Теперь, в Майнингене, и позднее, в Кобурге, Эмануэль для него особенно важен: он поставляет Жан-Полю пиво. За эти годы Жан-Поль написал ему более шестидесяти писем, и лишь в нескольких из них нет упоминаний о «бальзаме для желудка», «осенней отраде», «пиве для души», «напитке забвения», «предпоследнем елее», «святой воде» (которая однажды в Кобурге приводит даже к конфликту с законом, потому что, изрядно нагрузившись, он помочился прямо на улице, за что ему пришлось заплатить рейхсталер «мочевого налога»).

Одноконная повозка доставляет бочки или ведра с байройтским, иоганницким или кульмбахским пивом из Байройта в Майнинген, и Жан-Поль впадает в небольшую панику, если бочки опорожняются раньше, чем приходит извещение о высылке очередной порции. Он снова и снова подчеркивает: этого требует искусство; некоторых эффектов не достичь без возбуждающих средств; от этого выигрывает не нёбо, а мозг. «И если оно не ударит мне 6 голову, ему нечего делать и в пузыре». Конечно, он зависит от пива, оправдывается он, но разве не каждый человек зависит от чего-нибудь, например зимой от печки? «Когда появляется пивная бочка, — писала Каролина Эмануэлю, — он радуется больше, чем когда появляется на свет ребенок… Он с нетерпением считает часы и постится в предвкушении, когда привезут пиво, и горе кучеру, если, прибыв, он слишком долго отдыхает: пиво должно быть немедленно доставлено в дом, чтобы нацедить свежую кружку».

Это пристрастие к пиву трогательно и забавно (Каролина утверждает, что она от души смеется над ним), но оно свидетельствует о таящейся опасности. Никто без причины не становится пьяницей. Здесь причина в том, что он хочет больше, чем может. Подстегивая себя, он пытается удержаться в наилучшей форме. Тот, кто полностью отдается искусству, боится пустоты, которая открывается, когда сдают силы. Длинное оправдание своего «безобразного пьянства» он заканчивает словами: «Я знаю только одно наслаждение — я всегда стремлюсь плыть на волне прилива всех сил, а отлив я жадно заполняю книгами и людьми». Но ни того ни другого — ни значительных книг, ни подходящих людей — у него нет ни в Майнингене, ни в Кобурге. Самые близкие друзья, Эмануэль Осмунд и Кристиан Отто (с первым он переписывался по личным и семейным делам, со вторым — по вопросам литературы и политики), живут в Байройте. Непонятно, почему Жан-Поль вообще откладывает переезд туда еще на три года — из Берлина он уже справлялся о стоимости жизни в Байройте. Боится окончательного возвращения на родину? Пытается продолжить период странствий, продлить молодость? Он медленно движется к обители своей старости. Медленно убеждается, что вершина славы уже позади. Некоторое время он с трудом скрывал отчаяние, а потом стал спрашивать друзей и знакомых: почему они ничего не говорят о последних томах «Титана»? Что они думают об «Озорных летах»?

В 1803 году, после третьего томика, он внезапно прерывает работу над последним романом, чтобы напомнить критикам о своих взглядах на литературу, причем не в предисловии, как восемь лет назад, а в целой книге. Поскольку у него уже есть много заготовок, книга возникает в невероятно короткий срок — в течение девяти месяцев; это его главный литературно-теоретический труд — «Приготовительная школа эстетики», — самое обширное обобщение своих взглядов на искусство, какое сделал кто-либо из писателей классико-романтического периода. К осенней ярмарке 1804 года объемистая книга уже поступила в продажу.

«Знамя литературы теперь в руках односторонности, — писал он в 1802 году Якоби. — Видит бог, я никогда не шел за этим знаменем и охотно изорвал или сжег бы его; поэтому (если когда-нибудь стану писать об этом) я нигде в поэзии не буду ни щадить, ни поносить, ни примыкать к кому-нибудь». И с этой позиции (которая, конечно, в некоторых пунктах сближается с позицией романтиков) он излагает свою точку зрения на эстетические проблемы: это своего рода попытки оправдания, причем он нигде не скрывает, что его поэтическая теория вытекает из его поэтической практики. Он свободен от честолюбивого стремления создать эстетическую систему. Слова «Приготовительная школа» он применяет всерьез: как сказано в предисловии ко второму изданию, он хочет всего лишь подготовить учеников к учению у подлинных учителей-философов.

Тут он, правда, несколько перебарщивает в скромности, которой обычно не грешит. Ибо его собственный вклад в эстетику весьма значителен, особенно в том, что касается теорий романа и комического, близких ему, как никому другому. И кое-что из того, что сказано им об этом, еще и сегодня столь же актуально, сколь и неизвестно; отчасти оно носит и чисто жан-полевский характер и обусловлено эпохой, но в нем все интересно, а порой и забавно. Ибо когда Жан-Поль теоретизирует о юморе, чувство юмора не покидает его. Но написано все трудным языком и потому непригодно как пособие. Надо читать этот труд с самого начала, чтобы войти в мир его понятий. Когда он пользуется терминами, которые в ходу еще и поныне, они часто имеют у него другое значение. Так, нигилист в его понимании — человек, которому нечего сказать, материалист — тот, кого сегодня назвали бы натуралистом, а то, что мы называем реализмом, он описательно определяет как подражание (не копирование или передразнивание) натуре, причем натура означает действительность, из которой, как он считает, вырастает вся поэзия, но действительность одушевленная и упорядоченная на основе высшего принципа. Он подчеркивает субъективный и индивидуальный момент в искусстве, указывает на желание читателей отождествить себя с героем книги и, не говоря об этом прямо, учитывает в своей классификации типов романа и анализе юмора социальный компонент и опережает тем самым свою эпоху.

Поскольку «Приготовительная школа» — собой скорее собрание мыслей, чем попытка обобщающего синтеза, здесь позволительно то, что хотелось бы сделать со всеми его произведениями, но что вообще-то не рекомендуется: составить антологию, которая, к примеру, могла бы содержать (под современными заголовками) следующее.

Литература и действительность:

«Поэты древности были прежде всего людьми дела и воинами, а уж потом певцами; и великие создатели эпопей всех времен, прежде чем получить в руки кисть, чтобы начертать маршруты плавания, должны были сначала крепко поупражняться с рулем в волнах жизни».

«При равных данных рабски копирующий натуру рисовальщик даст нам больше… нежели не придерживающийся правил живописец, который эфир рисует в эфире с помощью эфира. Гений отличается именно тем, что видит натуру более богатой и совершенной… каждый гений создает для нас новую натуру, продолжая раскрывать натуру старую».

«Внешняя натура становится иной в каждой внутренней, и это претворение хлеба насущного в нечто божественное и есть духовная поэтическая материя…»

«Именно в этом и состоит… вопрос, какая душа одушевляет натуру, душа капитана, торгующего рабами, или душа Гомера».

«Сколь мало поэзии в книге, копирующей книгу природы, лучше всего видно на примере юношей, которые хуже всего владеют языком чувств, когда последние кипят и кричат в них… Когда в руке бьется лихорадочный пульс страстей, она не может удерживать поэтическую, лирическую кисть и водить ею. Простая досада может, правда, создать стихотворные строки, но не лучшие».

Народность:

«Прежде поэзия была делом народа, а изображение народа — делом поэзии; теперь же поэтическая песня возникает в одном ученом кабинете и устремляется в другой, воспевая то, что происходит в обоих кабинетах».

Юмор:

«Вместе со старинной истинной серьезностью немцы… потеряли паяца. Тем не менее нам хватило бы серьезности, чтобы понять ту или иную шутку, будь мы более гражданами государства (citoyens), чем гражданами-обывателями».

«Поскольку немцу, таким образом, для юмора не хватает только свободы — то пусть он даст ее себе!»

«Юмор… по своей природе отрицает и духов и богов».

Автор и его герой:

«Каждый поэт рождает особого ангела и особого черта; богатство или скудность разместившихся между ними созданий подтверждает или отрицает его значительность… По этой причине маленький автор ничего не выигрывает, воруя образ у большого, ибо ему следовало бы украсть еще и другое Я».