— Черти полосатые!. Стервецы!. Мерзавцы!.
В школе сразу же возникло различие между детьми из Мальпенье и всеми остальными. А среди учениц из Мальпенье самыми никчемными считались те, кто сидел на задних партах. Мою соседку по парте тоже звали Мирей. Она была, как и я, маленького роста. Но хотя звали нас одинаково, жилось нам по-разному: отец чуть не каждый вечер колотил ее. Домой он постоянно возвращался пьяный. Ее крики надрывали мне душу По утрам она, как и я, опаздывала в школу — ей тоже приходилось возиться со всеми младшими братьями. Бедняжка так боялась плохих отметок, за которые ее били еще больше, что нередко страшилась возвращаться домой. В такие дни я провожала ее из школы, тоже дрожа от страха.
Случалось, ее место рядом со мной пустовало. Тогда на перемене учительница обшаривала раздевалку, действуя своей линейкой, точно шпагой. Обычно она находила Мирей, в ужасе прятавшуюся за висевшими там пальто. А однажды она, как испуганный зверек, забилась за большой шкаф, стоявший в конце коридора. Несчастная стыдилась своих синяков.
— Ну, а что говорит твоя мама?
— Она молчит, а то он и ее поколотит.
Мирей часто удивлялась:
— Неужели твой отец никогда тебя не бьет?
— Никогда.
— Ну, знаешь, тебе здорово повезло.
Так, благодаря маленькой Мирей, я поняла, что мне и в самом деле очень повезло. У нас дома все вместе садились за стол, папа — на одном конце, мама — на другом, но она часто даже не присаживалась, потому что ей хотелось, чтобы мы, дети, получше ели (если даже в доме была только картошка, мама умудрялась готовить из нее разные блюда, чтобы было хоть какое-нибудь разнообразие), либо потому, что ей нужно было покормить или перепеленать очередного младенца. Иногда, вспоминая, что ее сестра в свое время играла на скрипке красивые мелодии, мама напевала незамысловатую песенку:
Когда я спать уже легла,
Тихонько мама подошла
Она поправила подушки,
Мне носик вытерла и ушки…
В нашей семье вообще много пели, и не только в церкви по воскресеньям.
Лора Кольер, первая учительница пения Мирей Матье в АвиньонеСтены наших домов, лепившихся друг к другу, не столько задерживали, сколько проводили звуки, а потому каждый хорошо знал, что происходит у соседей. Теперь в квартале
Мальпенье не осталось ни одного незаселенного дома. И кто только здесь не жил!
Были среди обитателей квартала и цыгане, люди совсем неплохие и очень любившие музыку. А я очень любила их слушать. Слов я, правда, не понимала, но всегда находилась старая цыганка, и она пересказывала мне содержание песен:
— Он поет о том, что те, кто любит танцевать, живут как вольные пташки… Или же: «У него по щекам текут крупные, как горошины, слезы, потому что возлюбленная бросила его». Или: «Твои глаза похитили мое сердце, а ресницы, за которыми они прячутся, напоминают густую траву.»
А иногда она говорила:
— Ну, а эту для маленькой девочки пересказывать нельзя!
Старые цыганки знали те же рецепты, что и бабуля. И суеверия у них были такие же. Встретить черную кошку — к беде. Встреча со стадом баранов сулила богатство, но только при одном условии: чтобы завладеть этим богатством, нужно быстро сжимать кулаки столько раз, сколько идет баранов (а сделать это было очень непросто, ведь речь шла о целом стаде).
Понятно, в каждой семье были свои трудности, ведь семьи-то были многодетные. В одном жители квартала были схожи: все они терпели нужду. И, должно быть, именно поэтому, из-за того, что жилось всем одинаково, люди помогали друг другу Нигде больше мне не доводилось наблюдать, чтобы так охотно давали в долг, делились последним. Даже у бедняков бывают праздники, а радуются они праздникам гораздо больше, чем богачи: для них ведь это целое событие. То устраивали пирушку цыгане. В другой раз госпожа Дюран — она была родом из Эльзаса, но вышла замуж за жителя Авиньона — пекла такой пирог, которым лакомилась в детстве, или ягодный торт с корицей.
Мы много пели. И это позволяло нам не обращать внимания на крики жившего напротив буяна, который, приходя в ярость, бил стекла. Но он же плакал три дня подряд, когда в больницу увезли избитого им сына.
Не проходило недели без скандала или потасовки, когда приходилось вызывать полицию. Так что довольно скоро квартал Мальпенье получил прозвище «Чикаго».
Поля были настоящим спасением для матерей из нашего квартала. Они отправляли нас туда гулять и в эти часы были спокойны. Нам же эти «бескрайние» поля казались сущим раем. Однажды я, которую мама считала такой робкой, взобралась на дерево, но спуститься на землю не могла: у меня начинала кружиться голова. Кристиана отправилась за помощью.
— Мирей сидит на дереве?
— Да! На самой верхушке!
— Такая трусиха, как она! Напрасно ты думаешь, что я сдвинусь с места!
Мама поверила тому, что случилось, только когда прибежал Юки и стал с лаем тянуть ее за подол. Юки — это была кличка нашего пса.
Вернее сказать, то был приблудный пес. Он увязался за Матитой, когда мы возвращались из школы. Чистопородным он не был, скорее всего, это был плод любви немецкой овчарки и фокстерьера. И вот мы заявились домой, а по пятам за нами следовал пес.
— Уж не хотите ли вы, чтоб мы кормили еще и собаку?! Нам и самим мяса не хватает!
— Он станет есть то, что ему дадут. Погляди, как он голоден, бедняга.
И тут начался дождь. У мамы, конечно, не хватило духу выгнать собаку за дверь.
— Дождемся прихода отца, а там видно будет. Довольная Матита подмигнула мне.
Но папа вышел из себя:
— Что еще за собака!
— Ты ведь сам так жалел, что дедуле не с кем ходить на охоту с тех пор, как у него не стало Пелетты! — воскликнула Матита. — Я уверена, что у Юки хорошее чутье.
— Откуда ты взяла, что у него хорошее чутье и что его зовут Юки?
— Я назвала его Юки, потому что эта кличка ему очень подходит, а уж чутье у него есть. И вот лучшее доказательство: ведь он пошел за нами, а мог пойти и за маленькой Мирей (моей соседкой по парте, которую отец нещадно колотил), там бы ему вдоволь досталось пинков!
— Постойте-ка! Ведь пес кому-нибудь принадлежит. И, должно быть, его маленький хозяин плачет сейчас оттого, что собака потерялась… Так что завтра я пойду в полицию и заявлю о находке.
То была незабываемая ночь: Юки спал, точно принц, между Матитой и мной. От этого нам было тепло и очень приятно. А на следующий день мы с нетерпением ожидали возвращения отца. Оказалось, что в нашем квартале ни у кого не пропадала собака. Но ведь пес мог прибежать издалека.
— Оставьте его пока у себя, господин Матье, — сказали в полиции, — ну а если через год и один день его никто не хватится, тогда поступим так, будто дело идет о драгоценностях или бумажнике с деньгами: собака останется у вас!
Папа вернулся, ведя Юки на поводке. Пес был явно рад: он уже считал наш дом своим. Вскоре я заметила, что папа слегка переиначил свою излюбленную фразу о том, что у него много детей.
— Эх, дружище! — говорил он теперь охотно. — С чего это мне разжиреть, коли приходится кормить собаку и десять детей!
Дело в том, что в нашей семье после пяти девочек появились на свет пять мальчиков: близнецы, Роже и родившиеся уже после переезда в Мальпенье Реми и Жан-Пьер. Установилось полное равновесие!
Папа решил проверить, как поведет себя Юки на охоте. Нас, дочерей, он взял с собой, сыновья были еще слишком малы. В первый день Юки вел себя как ненормальный, похоже было, что он в жизни не охотился. Он походил на столичного пса, очутившегося на проселочной дороге. Напоминал Юки и сбежавшего с уроков школьника, который оказался на лугу и вдыхает пьянящий аромат цветов. Он гонялся за стрекозами.
— Ну, нет! Стрекозы не про тебя!
До чего ж эти чудесные создания были красивы! Устроившись у ручья, я не уставала подолгу любоваться ими, такими разными: стрекозы были и желтые, и зеленые, и голубые. Особенно восхищали меня голубые, они были такие бархатистые и сверкали в солнечных лучах. Это чувство восторга я сохранила навсегда; позднее, гораздо позднее, когда в моей жизни произошла чудесная перемена и я смогла заказать себе первое вечернее платье, я остановила свой выбор на бархате нежно-голубого цвета.
По правде говоря, мне совсем не нравилась охота. Меня пугали звуки выстрелов, и я не могла есть дичь, убитую на моих глазах. Я лишь сбивала с толку нашего Юки.
Однако он делал успехи. Так что в один прекрасный день папа торжественно заявил: «Этот пес, пожалуй, получше Пелетты». Вот почему мы не без некоторой тревоги ожидали, когда пройдет «год и один день». Папа и Юки отправились в полицию. Мы с волнением ждали их возвращения. Наконец на дороге, ведущей в наш квартал, замаячили два силуэта: Юки бежал впереди и по прочно усвоенной привычке тянул за собой своего хозяина. Отныне пес окончательно принадлежал нам. Мы обнимали его как героя.
