писать, как Пруст, но он бы не захотел».
Культура Погибает русская культура? Погибают не Пушкин и Гоголь, а мы с вами. И положа руку на сердце: разве нам не поделом?
Кухарка Ключевский описывал Елизавету: обычная русская баба, с таким же кругозором, добродушием и здравым смыслом, – а ничего, получилось. Вот что значит «кухарке управлять государством».
Лабиринт Сыну-школьнику: да, алгебра страшна, как лабиринт: ходить по лабиринту – научиться можно и даже интересно, но ведь чем лучше этому научишься, тем быстрее попадешь к Минотавру. XIX век на том и пострадал: он думал, что научиться ходить по лабиринту – это уже и значит победить Минотавра.
Лай Ремизов писал: «В России кошачий мех – печелазый, а собачий – лаялый».
Лекции: «два часа в неделю читать кое-что по тетрадке, списанной с печатной книги» (Греч. Черная женщина. Это источник фразы Толстого в «Воскресении»).
Лень «Не результат главное, а полнота приложения сил». – «А как ее угадать?» – «По угрызениям: это недовольство своей ленью маскируется в недовольство результатом».
Лесть Бартенев говорил: «Я не льстец, я льстивец».
Литературовед не может быть писателем и вместо этого реконструирует исследуемого писателя. Но, сказав А, нужно сказать Б (впрочем, см. А): чтобы он не хотел быть читателем и вместо этого тоже реконструировал читателя. А это ему дается гораздо хуже: ему очень хочется, вопреки логике, остаться читателем, хотя бы и незаконным.
Литературоведение «Если вы занимаетесь одним автором, то это история литературы, а если двумя, то это теория?» – спросила Н. Брагинская.
Личность как точка пересечения Живут шесть мужчин: семьянин, патриот, блондин, химик, спортсмен и мерзавец – и шесть женщин с такими же характеристиками. Все друг с другом связаны: супруги, любовники, приятели, сотрудники. Отношения запутываются, семьянин ревнует жену к спортсмену, по наущению мерзавца добывает у химика отраву и губит соперника. Начинается следствие, и скоро обнаруживается, что все шестеро были одним и тем же лицом. Больше того, не исключена возможность, что и следователь то же самое лицо. Но что же, стало быть, произошло: самоубийство? или все-таки нет? Не разобрался.
Личность как половина: я знаю, что она составлена из напластований; что они случайны; что они такого-то происхождения; что среди них нет того-то и того-то; отсюда тоска по тому, чего во мне нет, не менее сильная, чем по платоновой дополняющей половине.
Все, что во мне есть, дано мне лишь на подержание (как детские деньги на покупку хлеба). Талант – это как подаренный мне паровозик (не богом, а обществом, наслоившимся в меня), гордиться им так же смешно. «Это не твой мир! – говорили мне с детства. – Его дали тебе подержать-поиграть в пользование: ничего не испорть!» И вы удивляетесь моему характеру? Я что-то улучшаю и порчу только в себе.
Личность Начало ненаписанной книги о римских поэтах: «Все эти стихи были бы написаны на тех же силовых линиях и без этих поэтов, но явление этих поэтов стягивало эти линии в такие-то пучки, и натяжение это было болезненно и для нитей, и для скрепок – эта боль и составляет предмет нашего дальнейшего рассмотрения» и т. д.
Логика «Как атеист смеет комментировать Достоевского?» – мысль И. Золотусского в «Лит. газете», 17.6.1992. А как нам комментировать Эсхила?
Логика «Парфянский народ весьма лживым почитался для того, что, по свидетельству Геродотову, учреждены были у них жесточайшие законы против лжецов» (Кантемир).
Логика У Блока Смерть говорит: «Я отворю. Пускай немного / Еще помучается он», – хотя по смыслу, кажется, надо бы: «Я подожду. Пускай…» и т. д.
Ложе «Ложепеременное спанье» – переводил Лесков слово «адюльтер».
Ложь Спрашивали ребенка: «Зачем ты солгал? Тебе же не было никакой выгоды». Он ответил: «Я боялся, что, если скажу правду, мне не поверят».
Ложь «Если для тебя все вокруг – враздроб и единично, то понятно, почему ты не чувствуешь, когда тебе лгут: у единичного всегда может найтись своя правда». А мне и неинтересно знать, врет человек или не врет, мне интересно знать, что есть на самом деле, а этого ни один отдельный человек все равно не знает. Зато, кажется, я никогда и не верю тому, что мне говорят, а откладываю для проверки. Разочаровываться приходится редко – только в самом себе.
Лотман был против философии вообще – не только Маркса, но и Гегеля. Философия кончилась на Канте, точнее – на Шиллере: Шиллер внес в нее свободу. Какую свободу? Неопределимую: не ту, которая от, а ту, которая для. Вместо истины–добра–красоты для него главным, пожалуй, были свобода–творчество–любовь – вы ведь не сможете определить, что такое любовь? Под конец жизни задумывался о религии, но говорил: ум понимает, что она нужна, а сердце противится. Как Пестель. (И как Пушкин, добавил бы Мирский.) Его стоицизму казалось: потребность в Боге – это какая-то внутренняя слабина.
Любовь «Когда кто влюблен, он вреден и надоедлив, когда же пройдет его влюбленность, он становится вероломен» (Платон). Любовь – это когда мучишь ближнего не случайно, а сосредоточенно.
Любовь Великую любовь Пушкина каждый сочинял по своему вкусу: Щеголев – Раевскую, Брюсов – Ризнич, Цявловские – Воронцову, Ахматова – Собаньскую, Тынянов – Карамзину. Психоанализ Пушкина – дело сомнительное, но психоанализ пушкиноведения – вполне реальное.
Любовь Ключевский называл Бартенева посмертным любовником Екатерины II.
Любовь Люблю старшего племянника за то, что умен, а младшего за то, что глуп (Вяземский).
Любовь Нельзя возлюбить другого, как себя, но можно невзлюбить себя, как другого.
Любовь Шершеневич о Есенине: деревня его раздражала, а он боялся ее разлюбить.
Любовь Я разбирал перед американскими аспирантами «Антония» Брюсова: «страсть» – понятие родовое, «любовь» – видовое, происходит семантическое сужение и т. д. Меня переспросили, не наоборот ли. Я удивился. Потом мне объяснили: для них love – общий случай приятного занятия (love-making), а passion – это досадное отягчающее частное обстоятельство, от которого нужно как можно скорее избавиться.
«Любовь – это не тогда, когда люди смотрят друг на друга, а когда они смотрят на одно и то же» («в телевизор», добавляют циники). Может быть, мне оттого легче говорить с людьми, что я смотрю не на них, а на их предметы; и оттого тяжелее, что эти предметы мне безразличны.
Любовь и смерть
Она любила только розы,
А я любил – левкой.
Она любила шум и грозы,
А я любил – покой.
Мы разошлись. Она увяла
От вздохов и – от слез.
Меня судьба уж та-ак ломала —
Но
