Виктор Шнирельман - «Порог толерантности». Идеология и практика нового расизма

Исследование выполнено при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ), проект № 07-01-00121a

© В. А. Шнирельман, 2011

© Художественное оформление

23 октября 2005 г. мне предстояло отправиться в научную командировку. Накануне вечером я в последний раз перед отлетом включил свой московский телевизор, рассчитывая услышать последние новости. Однако мне предстояло узнать нечто совсем иное. По каналу «Россия» шел якобы документальный фильм о жизни мигрантов в Москве. Комментатор объяснял, что у «кавказцев» до сих пор существует обычай похищения невест. А чтобы зрители это лучше поняли, была показана явно разыгранная сценка, где добротно одетые «кавказские» мужчины заталкивали в автомобиль беспомощную девушку. Причем происходило это не где-нибудь, а на хорошо всем известной смотровой площадке на Воробьевых горах[1]. Кроме того, зрители увидели и торговые ряды, где приезжие с юга торговцы «взвинчивали цены» и «обирали» несчастных москвичей. Этот зрительный ряд напоминал знаменитый трехчасовой расистский фильм Д. У. Гриффита «Рождение нации» (1915), где афроамериканцы изображались не иначе как садистами, алкоголиками, зачинщиками беспорядков, не уважающими законы[2]. На это не стоило бы обращать внимание, если бы ровно через месяц накануне выборов в Московскую думу партия «Родина» не запустила в прокат свой предвыборный ролик, призывавший москвичей очищать родную столицу от «мусора». Провокационность лозунга заключалась в том, что источник «грязи» на улицах создатели ролика сознательно усматривали все в тех же «кавказцах». Москвичам недвусмысленно давали понять, в ком им следует искать причину всех своих бед[3].

Здесь снова трудно избежать параллелей, и на ум приходит крылатая фраза известного немецкого историка второй половины XIX в. Г. фон Трейчке «Евреи – наше несчастье», позднее ставшая девизом нацистской антисемитской газеты «Дер Штюрмер» Юлиуса Штрайхера. Аналогичная риторика была свойственна и американским расистам, видевшим несчастье в «неграх». Однако если в Германии и в США эти лозунги вековой давности ушли в небытие, то того же нельзя сказать о России, где дело обстоит совершенно иначе. И если в Америке такого рода воззвания приводили когда-то к судам Линча, то в современной России они вдохновляют на подвиги скинхедов.

Между тем проблема расизма мало осознается российским общественным мнением. Расизм люди сплошь и рядом понимают как отношение белых к чернокожим. В своем сознании они ассоциируют расизм с США или ЮАР эпохи апартеида, но никак не с Россией. Им трудно поверить в то, что расизм возможен в России – в стране с многовековой традицией межэтнических браков и активного смешения культур и языков, где десятилетиями людям прививалась советская идеология интернационализма, утверждавшая равенство рас, национальностей и культур, и где величайшим национальным поэтом считается Александр Пушкин с его эфиопскими корнями. Поэтому квалификация расистских нападений как «хулиганских», характерная как для милицейских протоколов, так и для судебных приговоров, говорит не столько об умышленном стремлении скрыть или затушевать истинную причину преступлений, сколько о том, что и милиционеры, и судьи выражают сложившееся общественное мнение.

И тем не менее, как это ни печально, сегодня надо признать, что расизм уже пришел в Россию. Он с устрашающей скоростью завоевывает медийное пространство, соблазняет некоторых ученых, входит в бытовой язык, искусно используется рядом политиков, руководит действиями скинхедов и влияет на общественные настроения. Вот почему проблема расизма заслуживает как специального анализа, так и широкого общественного обсуждения.

Следует отметить, что в самые последние годы некоторые российские политики как будто бы начали осознавать опасность расизма. Об этом говорит тот факт, что 27 января 2006 г., т. е. в учрежденный ООН День памяти жертв Холокоста, партия «Единая Россия» приняла Антифашистский пакт и предложила его на подписание всем ведущим российским политическим партиям. Пакт содержал семь положений, четыре из которых недвусмысленно говорили о необходимости противостоять расизму. Правда, о том, как надо понимать расизм, сказано не было[4]. Привлекает внимание также и то, что среди партий, подписавших пакт, была ЛДПР, лидер которой неоднократно выступал с провокационными ксенофобскими речами и лозунгами. Мало того, общественные кампании, проведенные российскими властями осенью 2006 г. и поддержанные подписавшими пакт партиями, показывают, что ясного понимания сущности современного расизма нет даже у тех российских политиков, которые объявляют себя его противниками[5].

Кроме того, для меня как культурного антрополога тема расизма имеет еще одно измерение и связана с общим кризисом, затронувшим в последние десятилетия западную социокультурную антропологию[6]. Этот кризис связан с катастрофическим исчезновением тех небольших традиционных обществ, с которыми имели дело предшествующие поколения антропологов. Действительно, антропология как наука была призвана изучать небольшие группы коренных народов, обитающих далеко за морем или на окраине цивилизованной ойкумены. Тем самым антропология была изначально обречена заниматься исчезающим на ее глазах объектом. Ведь в ее задачу входило не только описание и изучение традиционных культур, чтобы они навсегда остались в памяти грядущих поколений, но и фиксация процесса их вхождения в современную цивилизацию, который неизбежно вел к исчезновению редких языков и коренной трансформации местных культур.

В последние годы происходящая на наших глазах глобализация сделала этот процесс не только неизбежным, но и придала ему невиданное ускорение. Достаточно сказать, что каждые две недели мир теряет один из своих языков. Мало того, изменилось и понимание культуры – образ устойчивой и строго очерченной этнической или национальной культуры сменился представлением о диффузной пульсирующей размытой культуре: «Нет каких-либо застывших и строго ограниченных во времени и пространстве культурных миров, которые можно было бы покинуть, чтобы затем туда вернуться: все связано с конкретной ситуацией и все находится в движении»[7].

В этих условиях изучение традиционных культур становится безнадежным делом, которое поддерживается лишь трудами энтузиастов-маргиналов. Да и само понятие «традиционные культуры» подвергается пересмотру в связи с многочисленными исследованиями, доказывающими, что многие из этих культур являются плодом колониализма[8]. Основная масса антропологов вынуждена искать себе новые исследовательские поля, связанные с процессами глобализации. Это – современные культурные и социальные трансформации в контексте глобализации, реакция этнических культур на глобальные природные изменения (потепление), проблемы голода и бедности, общий ускоренный рост народонаселения при одновременной демографической стагнации наиболее развитых наций, проблемы массовой миграции и быстро растущих диаспор, положение меньшинств, кризис идентичности, этнополитические движения и сепаратизм и т. д.[9] Все больше ученых обращаются к изучению своей собственной культуры в рамках того направления, которое получило название интерпретации культуры и критики культуры[10]. Особое внимание антропологи и социологи уделяют проблемам формирования или смены идентичности[11], что в нашу эпоху теснейшим образом связано с этноцентризмом, ксенофобией, расизмом и этническими конфликтами.

Кроме того, в постколониальный период политический климат в странах третьего мира изменился, антропологи перестали чувствовать себя там зваными гостями, и им все чаще приходится искать себе применение в своих собственных странах. Они все больше внимания уделяют городской антропологии, где делают акцент на культуру маргинализованных слоев населения – бедняков, иммигрантов или «цветных». Мало того, среди антропологов появляются сами выходцы из иммигрантов, посвящающие себя изучению адаптации своих соплеменников в местах нового поселения. Это нарушает одну из заповедей западной антропологии – во имя объективности избегать изучения своей собственной культуры[12].