Ознакомительная версия.
Концепции «инаковости» или социального исключения были реакцией на возведение физических барьеров между лицами с нарушениями и миром «нормальных». Анализируя эту проблему на примере безумия, Мишель Фуко обращает внимание, что в результате проказы возникли ритуалы отвержения, исключения и надзора, а в результате чумы – практики контроля в виде дисциплинарных схем.
М. Фуко исследует практику отношения к сумасшедшим в исторически-временном интервале, сначала с вынесением социального, а затем уже и медицинского диагноза душевнобольным людям. Вплоть до VIII в. умалишенность воспринималось обществом как социальная опасность, потому использовались практики изоляции: людей с помешательством сажали в тюрьмы или помещали в госпитали, где приковывали цепями к стенам камер или кроватям. Данные меры, по мнению М. Фуко, не носили карательного характера, но призваны поставить жесткие физические границы безумцу, впавшему в бешенство и ярость.89 Начиная с конца VIII века в мире появились психиатрические лечебницы, где к таким людям стали относится с большим пониманием, пришло осознание того, что они больны. Таким образом, М. Фуко приходит к выводу о том, что с изменением понимания сути проблемы безумия, изменяются и практики отношения к ним.
Р. Декарт сводит безумие к безмолвию. Безраздельное воцарение разума, считает Р. Декарт, сопровождалось полным разрывом отношений с неразумностью, безумец стал социально опасным типом.
Ф. Паркин в 1979 г. определяет исключение как попытку одной группы сохранить и защитить свою привилегированную позицию за счет какой-то группы через ее подчинение. Ответная реакция на действия по исключению называется узурпацией, подразумевающей использование власти в отношении вышестоящих групп. Исключение и узурпация – две основные формы коллективного способа действия одной группы против других претендентов на ресурсы и вознаграждения, называемое социальным ограждением.90
И. Гоффман разделяет стигму физического дефекта, предварительных записей (приписывание черт характера на основании информации о прошлом человека: например, слабая воля, доминирование, бесчестность) и племени (по принадлежности к расе, стране, религии). Атрибуты, приписываемые телу и поэтому приобретаемые в действительности, делают его, во-первых, другим и, во-вторых, менее желательным. Таким образом, происходит редуцирование человека, представление его недочеловеком.
Как показывают исследования отечественных ученых, не только инвалиду, но и всей его семье приписываются определенные конвенциональные атрибуты, что указывает на действие стигмы рода (стигма племени у И. Гоффмана). Нетипичность, ненормальность, инаковость предстают как подвижные социально-исторические условности, которые становятся объективным фактом с помощью определенных практик, воспроизводя тем самым и свою противоположность: общество типичных, нормальных, тождественных.
Исторически исключение инаковых было сопряжено с возведением физических барьеров между ними и «нормальными». Со временем клеймение стигмой по живому телу, как когда-то в древней Греции, сменяется на социальную стигматизацию: стигма начинает означать не телесное проявление недостатков, а, скорее, социальное приписывание индивиду или группе атрибутов позора и бесчестья. В бесконечных вариациях стигмы, включая те, что имели в виду греки, остается все то же: «нормальные» убеждены, что человек со стигмой – не совсем человек.
Исключение сегодня реализуется в практиках дискриминации и социального насилия и приобретает политический смысл, однако, не всегда распознается участниками социальной коммуникации. Границы исключения, возводимые сегодня, в большей степени символические, что отнюдь не делает их слабее. На смену рациональному контролю государства через заключение в темницы и принудительные работы пришли государственные программы, делающие отношения исключения легитимными.91
То, как на практике происходит классификация индивидов по признаку соответствия норме, показывает способ воспроизводства этих границ, а значит, и самого общества. Отсюда ясно, что культура как репродукция опыта означивания делает вещи не столько тем, что они есть на самом деле, но производным знания о том, чем они не являются. Исключение является, пожалуй, базовым принципом повседневности. Оно формируется и закрепляется социальными институтами. Его смысл – в разграничении правильного от «неправильного», «своих» от «чужих», в формировании собственной идентичности.
Социальное исключение – это процесс депривации социальных субъектов от престижных, социально одобряемых ценностей. Он сопровождается стигматизацией индивидов или социальных групп, ведет к самоизоляции, маргинализации идентичности и отражается в паттернах социального поведения изолируемых. Разнообразные практики социального исключения формируют ограничивающую среду, как в системе занятости, так и в сфере культурного потребления.92
Формы социального исключения многообразны. В научной литературе и современных исследованиях рассматриваются в основном следующие возможные современные сферы и способы экономического, социального, правового исключения: исключение из системы производства (безработица); исключение из системы потребления (нищета); исключение из социального общения в семье, соседстве; исключение из системы образования (низкие шансы, система селективного обучения, профессиональные оценки медиков, педагогов, психологов); исключение из области принятия решений; исключение из сферы медицинского обслуживания (ограничение доступа к медицинским услугам). Агентами исключения может быть государство в целом, местное сообщество, отдельные социальные группы и организации, группы, наделенные обычаями и традициями выступать носителями норм (например, старейшины).93
Культурные параметры отношения к исключению в современной России рассмотрены в работах C.C. Ярошенко (отношение к бедным) и И.Н. Тартаковской (тендерные стереотипы и стили жизни). В исследовании Т.А. Добровольской и Н.Б. Шабалиной в 1991 г. отмечена нетерпимость российских респондентов по отношению к самой идее сосуществования с нетипичными людьми. Респонденты высказали отрицательное отношение к тому, чтобы инвалид был их родственником (39 %), соседом по квартире (37 %), начальником (29 %), представителем органов власти (27 %), подчиненным (22 %), учителем ребенка (20 %), коллегой (14 %), соседом по дому (10 %), одноклассником ребенка (9 %). Другие исследования демонстрируют, что терпение как составляющая милосердия и гуманизма ценится в постсоветской России все менее. Так, исследования Н.И. Лапина демонстрируют изменения в структуре базовых ценностей россиян за период с 1990 по 2006 гг.: если в 1990 г. традиционная ценность самопожертвования находилась на 8-м месте среди четырнадцати базовых, то в 1994 г. она опустилась на 11-е место, а к 2006-му она еще ниже опустилась в этом списке, все более уступая таким модернистским ценностям, как независимость и инициативность.94
Иная ситуация в европейских странах. Межкультурное исследование CA. Завражина в 1994 г. показало, что лишь половина российских респондентов высказалась за оказание помощи психически неполноценным людям (44 % считают, что таких людей следует изолировать, 2 % – ликвидировать, 2 % – игнорировать), в то время как среди иностранных респондентов никто не поддержал идею ликвидации, изоляции или игнорирования людей с ограниченными возможностями, а 98 % высказались за оказание им помощи.95
Сегодня ситуация меняется в отношении к инвалидам, но социальные аттитюды остаются нетолерантными. Данный момент подтверждает и социологическое исследование по выявлению отношения к детям с ограниченными возможностями здоровья в Мурманской области, проведенное автором в 2008 г.96 Результаты указанного исследования позволяют утверждать, что отношение нашего общества к инвалидам не отличается терпимостью. На инвалидов смотрят свысока, осмеивают, выказывают излишнее внимание или игнорируют. Лишенные возможности самообслуживания, свободного передвижения, трудоустройства, инвалиды оказываются изолированными от жизни в обществе, депривируются от возможности выполнения социальных ролей, привычных для повседневных практик обычных граждан. Таким образом, невозможность присвоения инвалидами престижных форм культуры, низкая самооценка и недоступность членства в престижных группах минимизируют положение инвалидов в статусной иерархии общества.
Распознавание социальных стратегий исключения осложняется его разнообразным характером и разной степенью выраженности от регулирования доступа к тем или иным социальным благам до полной изоляции, но о нем можно судить по формированию идентичности исключенного, поскольку в группах исключенных происходит закрепление и культурное воспроизводство репрезентации «исключенной» идентичности.
Ознакомительная версия.
