Таблица 7.2. Территориальное распределение рабочих, попавших в «черные списки»
Налицо первое важное отличие рабочих и ремесленников в отношении к земляческим общностям. Первые отходили из районов, где профессионально-территориальная специализация была значительно слабее.
Вопрос о соотношении потомственных пролетариев и недавних крестьян среди столичного пролетариата конца XIX – начала XX веков является спорным. В советской исторической науке (и даже прежде, в полемике между народниками и марксистами) он был идеологически маркирован. Иначе говоря, идеологический заказ со стороны руководящих инстанций был на потомственного и сознательного пролетария. Так, Л. М. Иванов писал, что в России к 1917 г. преобладали потомственные рабочие [268] , С. Н. Семанов и Э. Э. Крузе считали, что в начале XX века большинство рабочих Петербурга были кадровыми, то есть порвавшими всякие связи с деревней [269] .
Подтвердить или опровергнуть этот взгляд довольно трудно. Проблема, как уже говорилось выше, в том, что городские переписи после 1869 г. не дают распределения профессий ни по сословному происхождению, ни по месту рождения. Поэтому любые выводы в данном случае могут основываться только на косвенных источниках.
Сторонники преобладания кадровых рабочих в столице ссылаются обычно на тот факт, что в Петербургской губернии (по данным промышленной переписи 1929 г.) среди рабочих, начавших работать на заводах до 1905 г., потомственными пролетариями были 43,1 %, выходцами из крестьян – 52,0 %, причем землей владело 17,6 %. Для тех же, кто начал свой трудовой путь в 1906–1913 гг., соответствующие цифры – 52,2 %, 42,0 %, 14,5 % [270] . Но здесь речь идет не обо всех дореволюционных рабочих, а лишь о тех из них, кто пережил эпоху революционных бурь и разрухи и остался в Петрограде – Ленинграде. Ясно, что среди них должны были преобладать люди, укорененные в городе. Это же обстоятельство подрывает доказательность данных, основанных на промышленной переписи 1918 г.: в 1897 г. землей владело 16,9 % рабочих Петербурга, в 1918 – 8,7 % [271] .
После революции значительная часть питерских рабочих исчезла из города. Из 406 312 промышленных рабочих, числившихся в Петрограде на 1 января 1917 г., к 1 января 1919 г. осталось 134 345 (безработных было около 10 тыс. человек) [272] . Даже учитывая мобилизованных в Красную армию, такое падение численности невозможно объяснить, если не учитывать сохранившуюся для большинства из них возможность возвращения на родину – в деревню. В 1918 г. специально занимавшийся изучением демобилизации труда в Петрограде С. Г. Струмилин отмечал «огромное значение для страны расселившихся по ней 300 000 петроградских апостолов революции» [273] .
Опираясь на данные городских переписей, на материалы фабричных инспекторов и некоторые другие статистические сведения, Э. Э. Крузе приходит к выводу, что в 1912–1913 гг. 60 % всех петербургских рабочих порвали связь с землей [274] . С. Н. Семанов на основе материалов обследования петербургских ткачей, проведенного в 1902 г., утверждает, что уже в начале века на предприятиях города преобладали кадровые рабочие [275] .
Данные городских переписей указывают на гигантское преобладание в городском населении (и, конечно, еще большем среди рабочего класса) крестьян, причем родившихся вне Петербурга. В 1900 г. в Петербурге родилось 22 % всех проживавших в нем крестьян, в 1910 – 24 %. Причем большинство родившихся в городе на момент проведения переписи составляли дети. В 1910 г. среди крестьян моложе 10 лет местных уроженцев – 65 %, среди тех, кому от 16 до 30–11 %, от 30 до 40 – 6 %. Нет никаких оснований считать, что такое соотношение разнилось среди рабочих, с одной стороны, и ремесленников и торговых служащих, с другой. Об этом свидетельствуют результаты немногих специальных обследований петербургских рабочих.
В ходе городской переписи 1900 г. двое переписчиков, скрывшиеся под псевдонимами М. и О., составили подробное описание населения пятиэтажного доходного дома в Нарвской части, населенного 2600 рабочими (и членами их семей) фабрики Кенига, Калинкинского, Костообжигательного и Путиловского заводов и Резиновой мануфактуры.
Из обследованных ими рабочих 18 % – потомственные пролетарии. 80 % порвали связь с землей, но не с деревней. Всего в деревню каждое лето ездило 18 % жильцов дома (Костообжигательный завод – 34 %, Путиловский – 15,4 %), деньги в деревню посылали 59,8 % рабочих Костообжигательного завода, 43,4 % – Резиновой мануфактуры, 57,6 % – Калинкинского и Путиловского завода. Со временем эта связь уменьшалась: среди тех, кто прожил в городе больше десяти лет, процент посылавших деньги (из рабочих трех перечисленных заводов) был соответственно 22,3, 46,2 и 25,2. Из 111 человек, ездивших в деревню, только трое реально работало в страду, остальные отправлялись на побывку [276] .
Проблема, однако, не в редкости поездок летом в деревню (понятно, что для рабочего или ремесленника, дорожившего постоянным рабочим местом, она была просто невозможна) и не во владении землей (до столыпинской реформы избавиться от земли было тяжело, даже если связь с ней утрачивалась). Важно, когда и как связь с деревней становилась менее значимой, чем связь со столицей, когда и как крестьянин окончательно становился городским рабочим.
Посмотрим в этой связи, как отличались рабочие, выходцы из различных губерний по их «приживаемости» в городе. Как и ранее, сравним для этого крестьян по преимуществу фабричных окраин с крестьянами, осевшими в самом городе.
Доля старожилов среди выходцев из губерний с торгово-ремесленным отходом (Московская, Ярославская, Костромская) на протяжении всего периода была выше, чем из фабричных и в городе, и в пригороде. Однако различие это за десять лет значительно уменьшилось.
В 1900 г. старожилов в городе было больше, чем старожилов в пригороде в большинстве изучаемых губерний (8 из 14). К 1910 г. ситуация решительно меняется: среди крестьян всех губерний доля старожилов у горожан меньше, чем у жителей пригорода. За десять лет значительно возросло общее количество крестьян, проживших более 20 лет и в городе, и в пригороде. Но в пригороде этот рост значительнее (быстрее всего среди уроженцев Вологодской губернии – на 14,0 %, медленнее всего среди уроженцев Петербургской – на 5,8 %), чем в городе (здесь число старожилов больше всего возросло среди псковичей – на 6,3 %, а у новгородцев даже уменьшилось на 1,7 %).
Процент крестьян-мужчин, родившихся в Петербурге в пригороде, значительно больше, чем в городе, и эта разница в начале века возрастала. Процент родившихся в столице, среди крестьян, приписанных к промышленным губерниям, был выше, чем среди тех, кто был приписан к губерниям с преимущественно торгово-ремесленным отходом.
Итак, процесс образования потомственного пролетариата в фабричной среде шел более высокими темпами, чем в ремесленной. К 1910 г. около трети крестьян, живших в пригородных участках, были уроженцами Петербурга, а из тех, кто родился в деревне, более четверти прожили в Петербурге более 20 лет. Таким образом, население пригородов состояло более чем на 40 % из крестьян, превратившихся в петербуржцев.
Как видно из этого, рабочие имели более тесные связи с городом, чем торговцы и ремесленники. И это второе важное отличие между ними.
На первом этапе социализации (прибытие из деревни в город, поиск жилья, устройство на завод) земляческие связи в жизни заводских рабочих играли роль не меньшую, чем у торговцев и ремесленников.
Как писал изучавший рабочий быт публицист-эсер, «отдельные лица, особенно подростки, уходящие из деревни на заработки, находят в городах целые сети знакомств – земляков, оказывающих им самые разнообразные, многочисленные и незаменимые услуги» [277] .
Другой наблюдатель рабочего быта рисует картину, напоминающую ту, которую мы уже видели в торговых и ремесленных землячествах: «Достаточно одному деревенскому жителю попасть в город, найти заработок, как за этим пионером потянутся его однодеревцы и под его руководством, по его примеру устраиваться. Поэтому нам приходилось видеть квартиры, населенные односельчанами… вся интенсивная жизнь большого города с его разнообразными интересами идет мимо этих людей и не затрагивает их» [278] .
Характерным примером земляческого объединения заводских рабочих были конопатчики из Родинской волости Зубцовского уезда Тверской губернии (412 человек из 669 по губернии) [279] .
На заводе «Эриксон» все столяры были костромичами [280] . На Александровском заводе обособленность сохраняли выходцы из Тамбовской губернии, которых звали «щепелевщиной» [281] .
В 1890-е годы земляческий принцип господствовал при найме рабочих в мастерских Варшавской железной дороги: «Самыми отсталыми рабочими были кочегары из паровозных бригад и чернорабочие. Сначала все они были из крестьян Псковской губернии, пока старший кочегар псковитянин не был заменен крестьянином из Витебской губернии. Под его руководством псковичи были после жестоких драк вытеснены как своего рода нежелательные иностранцы крестьянами из Витебской губернии. И псковичи, и витебские мало отличались друг от друга. Все они представляли собой людей, только что оторванных от сохи, очень выносливых, приехавших в Питер, чтобы подработать немного денег, необходимых в крестьянском хозяйстве. Прожив год-два в Питере, приобретя костюм-тройку, сапоги с лакированными блестящими голенищами, пунцовую рубаху с поясом, гармошку "тальянку"… он возвращался в деревню» [282] .
