Ознакомительная версия.
Вначале: личной идентификации еще нет, представление о нем только по имиджу группы. Потом: личная идентификация имеет все большее значение, а групповая – все меньшее.
Но: идентификация группы – гораздо устойчивее, мощнее, долговечнее идентификации личности. И если со временем имидж личности все больше расходится с имиджем его группы – имидж группы п о ч т и не меняется. «Они» все равно такие, просто «ты» не такой, как они. И чем меньше знакомство со всей группой – тем устойчивее и неизменнее представление о ней.
12. Ибо социальная характеристика, групповая характеристика, – гораздо важнее для другой группы, чем характеристика любого отдельного индивида той группы.
13. Социальная идентификация, аспект социального инстинкта, делит людей на «мы» и «они». Иначе невозможно. Эволюционный механизм, эволюционная психология неотменимы.
14. Внутри одной группы конфликт индивидов носит личностный характер. Конфликт тех же двух индивидов, но принадлежащих к разным группам, неизбежно принимает характер межгрупповой.
И тогда группа врага – автоматически воспринимается как враждебная группа.
Ибо. Столкновение двух групп отнюдь не носит характер «каждый дерется с каждым». Достаточно столкновения представителей, застрельщиков, небольших боевых групп. Группы, как шары на столе, как пятна на рисунке, сталкиваются лишь краями, чуток – но импульс удара, энергия отраженного удара, передается всей системе!
Импульс столкновения гасится всей системой группы.
Энергия удара передается всей системе группы.
Что в переводе на человеческий язык означает: все отвечают за каждого, и каждый за всех.
15. Бессмысленно пытаться лишить человека групповой идентификации. Это противоречит его человеческой сущности – человека группового. И противоречит его психологическому устройству, социальному инстинкту, руководящему им.
Бессмысленно человеку пытаться дистанцироваться от своей группы (народа, расы) перед лицом и окружением другой группы. Все равно не выйдет. Ибо групповая идентификация будет подразумеваться в глубине его существа под внешним слоем идентификации личной.
Социальное качество человека – значит в глазах людей больше индивидуального.
Ибо каждый инстинктивно ощущает себя членом группы, частью группы, человеком с групповой сущностью.
16. Групповая самоидентификация подразумевает групповое достоинство. Это «мы» совершили все подвиги в нашей славной истории, и я, как и каждый, один из нас.
Но. Точно так же. Симметрично. Неотъемно. Групповая идентификация подразумевает групповую причастность ко всем грехам, преступлениям, недостаткам конкретной группы.
Ибо группа идентифицируется не по именно положительным или именно отрицательным качествам. Но – по самым ярким, приметным, характерным качествам – независимо от их хорошести или плохости.
И в глазах другой группы – ты носитель всех качеств группы.
Более того: любой приличный человек должен помогать всем важным действиям группы! Сочувствовать, соучаствовать хоть чем. А иначе он предатель, унтерменш, человек порочный, негрупповой.
17. Вот и пусть – как член пиратской команды, как член враждебного народа, как часть группы поганой, – отвечает за всё и за всех!
Это и есть системный подход социального человека. Только такой подход, жестокий, суровый, эффективный, справедливый, и сделал человека человеком.
Твое племя и твоя группа породят другого такого же, как ты. Уничтожить тебя – значит уничтожить все твои гены, все твои связи, всю твою систему, которая тебя породила, и породит вновь.
Люди всегда это знали, не вдаваясь в науку, которой еще не было.
18. О нет, человек не остров, не сам по себе! Человек – это его семья, его народ, его страна, весь уклад его жизни, весь окружающий преобразованный мир. И должен знать человек, и всегда знал, что это не он один поступает вот таким образом – но его семья и его народ так поступают. И должен знать человек, что не один он в этом мире – но этот мир полон его заложников. Его дети и внуки, его друзья и земляки – все они заложники его действий. Все и ответят.
Этой силой и был силен человек в истории. Этой силой и поднялся.
…………………….
< Приписка сбоку: > В новейшее время, с запрещением коллективной ответственности, исчезла групповая солидарность, и народы стали беспомощны. И оказалось вдруг, что народы отсталые, полудикие, внедряясь в тело цивилизации, делают что хотят с коренным цивилизованным населением. Ибо если тысяча арабов, или пуэрториканцев, или чеченцев, или китайцев, будут в миллионном городе жестко защищать всеми силами каждого, и за каждым из них окажется стоящей тысяча готовых на все людей, – местные, повязанные запретительными законами, которыми сами себя удавливают, будут беспомощны перед пришельцами, раздроблены и слабы.
Такова сила системы перед слабостью аморфной толпы.
Кровная месть – апофеоз групповой ответственности.
Групповая солидарность – это аспект структурированной системы народа в противоположность аморфной массе толпы.
Коллективная ответственность – это оборотная сторона групповой солидарности, и групповой самоидентификации, и группового самоутверждения. Помни, что ты во всем един со своим народом. В горе и радости, болезни и печали, победе и поражении, святости и грехе. А иначе ты унтерменш, и живи-ка в земляночке отдельно от всех.
Имперский синдром
Это – плохие слова. Символ ретроградства. Колонизаторской ностальгии и великодержавного шовинизма. А также умственной ограниченности и личной ущербности. Такой тоскующий холоп, который хочет гордиться мощью барина.
Чего хочет имперствующий синдроман? Он хочет, чтобы его страна опять была великой и могучей, подчинившей и включившей в себя другие народ и земли. Если он живет за границей, в независимой стране, отпавшей от империи, – он не интересуется жизнью своей эмигрантской общины, землячества, а тянется к проблемам и интересам метрополии: идентифицирует себя с бывшей великой родиной.
Так: а плохо что? А то, что империя была плохая. Угнетала, зажимала, лгала, не давала, и вообще убивала. Свободы не было, богатства не было. Инородцев подминала, соседей оккупировала.
Так. А он, имперсиндромщик, это знает? Знает, бродяга. Одобряет? Да в общем нет – не одобрям-с. Ему самому туго жилось. А все-таки – что-то такое… хорошее… правильное!.. величественное! что-то в Империи было… Гордость была. Величие страны было. Чувство причастности к великим делам было!
Это мы открыли Антарктиду, и разбили Гитлера, и вышли первыми в Космос, и создали периодическую таблицу элементов, изобрели телевизор и сконструировали автомат Калашникова. Это великое слово «МЫ».
То есть. На уровне индивидуальной самоидентификации – дерьмово я жил и мало значил; а теперь – человеком стал, вроде. А на уровне групповой самоидентификации: я был гражданином великой страны! НАС все уважали, боялись, считались с нами. МЫ, ничтожные поодиночке, ВМЕСТЕ вершили великие дела и решали судьбы мира.
Парень – а миру было лучше, что мы решали его судьбы? Ну, нет. А сейчас что – лучше ли без нас? Гм. Кому и лучше, многим и хуже. Но: мужик – МЫ же были людьми! Хоть какая, а вера. Хоть какая, а цель. Хоть что, а для страны, а не для себя.
То есть. Дорогие мои. Чего же проще. То, что вы называете сегодня «имперским синдромом» – это потребность индивидов в величии и победоносности своей группы. Антиэгоистическая, бескорыстная, лично не мотивированная, – потребность в мощи своей группы. И сожаление, что это было и прошло.
«Имперский синдром» – это потребность в групповом самоутверждении.
А через групповое самоутверждение обретает себя и самоутверждение индивидуальное: малая я песчинка – но часть великой горы!
Да без такого комплекса человек и не выжил бы в природе, и не поднялся бы, и царем зверей не стал, и сапиенса из него не вышло бы.
Имперский синдром – это политическое проявление социального инстинкта. Проявление простое, прямое, естественное.
Имперский синдром – это социальный аспект инстинкта жизни на пике политического системообразования. Я хочу жить – это возможно только в группе – мне потребно входить в группу – и потребно, чтоб моя группа была сильнее всех, победительней всех, великее всех. Мое величие – это величие моего государства! Мы – это я!
+1. Русский – означает: человек русской культуры, русской истории, часть русского народа со всеми его свершениями прошлого и настоящего. (Англичанин, немец, француз, швед, – то же самое.)
И вот я нахожусь среди другого народа. С которым себя не идентифицирую. Ну – по двум разным причинам, возможно.
Первая. Он меня отталкивает, не уважает, не любит, не принимает. И потребность в группе я реализую в своем землячестве.
Вторая. Я ощущаю себя представителем, носителем более мощной, древней, богатой культуры и народа, чем эти латыши. И мне психологически невозможно пытаться ассимилировать в этой мелочевости, когда я куда значимее носителей этой фигни на национальном языке.
Ознакомительная версия.
