Он протянул маме руку, а та была так рада с ним познакомиться, что крепко пожала ее и задержала чуть дольше, чем позволено правилами приличия. Затем он представился отцу. Тот поднялся со стула у изножья кровати и поприветствовал его.
– Прежде чем начать, давайте еще раз вспомним ее историю болезни, – проговорил доктор.
Сирийский акцент придавал его речи прыгающую ритмичность; он акцентировал и удлинял твердые согласные, а вместо «т» часто произносил «д». Волнуясь, он нередко пропускал предлоги и соединял несколько слов в одно, словно его речь не могла угнаться за мыслями.
Доктор Наджар всегда подчеркивал, как важно выяснить у пациента полную историю болезни. «Чтобы увидеть будущее, нужно заглянуть в прошлое», – говорил он своим больным. Мои родители рассказывали, а он записывал симптомы: мигрени, боязнь клопов, гриппозное состояние, онемение, учащение сердечного ритма. Все эти симптомы были уже изучены другими врачами, но так и не сложились в единую картину. Доктор Наджар записал эти важные сведения, а затем сделал то, чего не делал еще ни один врач: повернулся и заговорил со мной, как будто я была его другом, а не пациентом.
* * *
Одним из удивительных качеств доктора Наджара была его личная проникновенная манера общаться. Он глубоко сочувствовал слабым и беспомощным, а все из-за того, что случилось с ним самим в детстве. Позднее он рассказывал мне, что рос в столице Сирии Дамаске, плохо учился в школе, а родители и учителя считали его ленивым. В десять лет он провалил несколько экзаменов подряд в частной католической школе, и директор заявил его родителям, что случай безнадежный. «Школьное образование не для всех, – сказал он. – Может, мальчику лучше будет обучиться ремеслу?» Отец Сухеля рассердился, но не желал прекращать образование сына и, не питая особых надежд, перевел его в обычную школу.
В первый же год обучения один из учителей обратил на мальчика особое внимание и стал часто нарочно хвалить его за проделанную работу, тем самым постепенно укрепляя его уверенность в себе. К концу года Сухель принес домой табель, в котором были одни пятерки. Отец пришел в ужас.
– Ты жульничал на экзаменах! – закричал он, занося руку, чтобы ударить сына.
На следующее утро родители мальчика явились к учителю.
– Не может быть, чтобы мой сын получил такие отметки. Он жульничал!
– Да нет же, – ответил учитель, – уверяю вас.
– Что же у вас за школа, если такой парень, как Сухель, получает столь высокие оценки?
Учитель замолк ненадолго, а затем заговорил:
– А вам не приходило в голову, что у вас умный сын? Мне кажется, вам нужно поверить в него.
В итоге доктор Наджар стал лучшим выпускником на курсе в мединституте и эмигрировал в США. Там он добился признания не только как один из самых уважаемых неврологов, но и как эпилептолог и невропатолог. Мораль сей истории он применял ко всем своим пациентам: никогда не теряйте надежду.
И вот доктор Наджар сел на корточки у моей кровати и произнес:
– Я сделаю все, что смогу, чтобы вам помочь. И не причиню вам вреда.
Я ничего не ответила, мое лицо не выражало эмоций.
– Так, давайте начнем. Ваше имя?
Долгая пауза.
– Сю… за… ннн… нна.
– Какой сейчас год?
Пауза.
– 2009.
«Отвечает односложно», – записал он.
– А месяц?
Пауза.
– Апппрель. Аппрель, – с трудом отвечала я.
«Безразлична», – записал врач, имея в виду мою апатию.
– А число?
Я уставилась прямо перед собой молча, не проявляя эмоций и не моргая.
«Задержка моргания», – записал он.
Дату я назвать не смогла.
– Кто сейчас президент?
Пауза. Я напряженно подняла руку.
«Ригидность конечностей», – записал доктор Наджар в своем листке обхода.
– Ч… что?
Никаких эмоций. Ничего.
– Кто сейчас президент?
«Не фиксирует внимание», – записал он.
– О… Обама.
«Голос тихий, монотонный, заметно шепелявит».
Мой язык меня не слушался. Доктор достал из кармана белого халата несколько инструментов. Он постучал по моим коленным чашечкам молоточком для проверки рефлексов; рефлекс был снижен. Затем посветил фонариком мне в глаза, отметив, что зрачки плохо сокращаются.
– Хорошо, теперь дотроньтесь до кончика носа этой рукой. – Он прикоснулся к моей правой руке.
Напряженно, двигаясь как робот, я подняла руку и в несколько этапов, как в замедленной съемке, поднесла ее к лицу и все же промахнулась, хоть и почти попала. «Двигательная заторможенность», – подумал доктор Наджар.
– Хорошо, – проговорил он и проверил мою способность выполнить двухэтапное действие. – Теперь коснитесь левого уха левой рукой. – Он дотронулся до моей левой руки, подсказывая мне, где право, где лево – сомневаясь, что я сама в силах отличить.
Я не пошевелилась и не отреагировала, а лишь вздохнула. Тогда он велел мне забыть об этой просьбе и перешел к следующей:
– Теперь встаньте с кровати и пройдитесь.
Я свесила ноги с кровати и нерешительно сползла на пол. Он взял меня под руку и помог встать.
– Не могли бы вы пройтись по прямой, переставляя ноги? – попросил он.
Взяв минуту на раздумья, я зашагала вперед, но двигалась перебежками, делая между шагами длинные паузы. Меня кренило влево – Наджар отметил признаки атаксии (расстройства координации). Я ходила и говорила, как его пациенты на поздней стадии болезни Альцгеймера – те, кто утратил способность говорить и нормально взаимодействовать с окружающей средой и мог лишь совершать периодические неконтролируемые, атипичные движения. Такие пациенты не улыбаются, почти не моргают, сидят и стоят в неестественно застывших позах; они лишь формально присутствуют в этом мире. И тут его осенило: тест с часами! Разработанный в середине 1950-х, этот тест вошел в «Диагностическо-статистический справочник психических заболеваний» Американской психиатрической ассоциации лишь в 1987 году. Его используют при болезни Альцгеймера, инсультах и слабоумии, чтобы узнать, какие зоны мозга поражены.
Доктор Наджар вручил мне чистый лист бумаги, вырвав его из своего блокнота, и попросил:
– Пожалуйста, нарисуйте часы и проставьте на циферблате все числа от 1 до 12.
Я растерянно взглянула на него.
– Рисуйте, как умеете, Сюзанна. Необязательно рисовать хорошо.
Я взглянула на доктора, затем на лист бумаги. Слабо ухватив ручку пальцами правой руки, как некий чужеродный предмет, сперва нарисовала круг, но он вышел слишком кривым, а линии неровными. Я попросила другой лист бумаги. Доктор Наджар вырвал еще один, и я попробовала снова. На этот раз круг вышел похожим на круг. Рисование кругов относится к процедурной памяти (той самой, что не исчезла у знаменитого пациента с амнезией. – Г. М.). Как и завязывание шнурков, это выученный навык; пациенты так много раз делали это прежде, что редко ошибаются, поэтому доктора Наджара не удивило, что я относительно легко нарисовала круг со второго раза. Я обвела его. Доктор Наджар с нетерпением ждал, когда же я проставлю числа.
– Теперь напишите числа на циферблате.
Я засомневалась. Он видел, что мне сложно вспомнить, как выглядит циферблат часов. Я склонилась над бумажкой и начала писать. Я методично выписывала числа. Иногда я «застревала» на одной из цифр и обводила ее несколько раз.
* * *
Через несколько секунд доктор Наджар взглянул на лист и чуть не захлопал в ладоши. Я разместила все числа от 1 до 12 на правой стороне циферблата – все, как по учебнику, 12 там, где должно быть 6.
Примерно так выглядел мой рисунок часов.
Доктор Наджар просиял, выхватил у меня бумажку, показал родителям и объяснил, что все это означало. Те ахнули: их лица выражали и страх, и надежду. Это был ответ, который все так долго искали. Не понадобилось ни высокотехнологичной аппаратуры, ни инвазивных тестов – лишь бумага и ручка. Доктор Наджар получил неоспоримое свидетельство того, что у меня воспалено правое полушарие.
