Образ матери, стоящей на крыльце рядом с доктором, навечно отпечатался на сетчатке моих глаз, и это было последнее, что я успела увидеть, прежде чем за мной закрылась дверца кареты «скорой».
Госпиталь, который выбрала моя мать, находился в тринадцати милях от нашего дома. Дорога, ведущая туда, были узкой и извилистой. В конце пятидесятых в окрестностях Коулрейна еще не было шоссе.
Меня сковал холод, ледяной холод, хотя пот струился по моему телу, а кровь сочилась между ног. Черные круги плясали перед глазами, и в ушах начал звонить колокол, почти заглушая вой сирены.
Чья-то рука гладила меня по голове, потом взяла меня за руку, когда спазм сотряс мое тело и изо рта хлынула желчь.
— Она уходит! Гони, старик, — расслышала я крик.
Машина сотрясалась от усилий водителя ехать быстрее, и в руках санитара затрещала рация, передавая инструкции.
— Держись, Антуанетта, только не засыпай сейчас, — взмолился тот же голос, и наконец я ощутила толчок, когда машина резко затормозила.
Я почувствовала, как подняли носилки, расслышала торопливые шаги невидимых людей, которые их несли, потом яркий свет ослепил меня. Возникло ощущение жжения в руке, и мои глаза перестали пытаться фокусировать взгляд на фигурах в белых халатах, окруживших меня.
Когда я проснулась, то увидела рядом с собой фигуру в голубом. Мои глаза встретились с карими глазами медсестры родильного отделения. В ее взгляде уже не было враждебности, лишь сострадание, ведь теперь я была пациенткой, требующей ухода. Она нежно погладила меня по голове, подержала таз, в который меня вырвало, потом протерла мое лицо прохладной влажной салфеткой.
Рядом с кроватью болтался прозрачный пластиковый мешок, подвешенный на металлическом кронштейне; в нем была красная жидкость, и я догадалась, что это кровь. Трубка тянулась от мешочка к моей руке, где из-под пластыря торчала игла.
— Антуанетта, почему они отправили тебя сюда? — недоуменно спросила она. — Почему не в ближайший госпиталь?
Я почувствовала, что она знает причину, так же как знала ее и я. Не ответив, я закрыла глаза, и передо мной тотчас возник образ матери, наблюдающей за тем, как меня грузят в карету, отправляя, как она, должно быть, надеялась, в мой последний путь. Не в силах смириться с горькой правдой, я наглухо запечатала эту картинку в коробку воспоминаний, которую больше никогда не открывала.
— Хватит, — беззвучно крикнула я в хосписе, пытаясь заглушить предательский детский шепот. — Прекрати. Я не хочу открывать эту коробку воспоминаний!
— Нет, Тони, тебе придется вспомнить все, — настойчиво бормотал нежный голос, в то время как я разрывалась между двумя мирами, в одном из которых жила Антуанетта, а другой был заново создан мной.
Вопреки моему желанию, унаследованная мною игра в счастливую семью была жестоко оборвана. Коробка воспоминаний осталась открытой, и я снова увидела мать, стоящую рядом с доктором на крыльце нашего дома, пока меня на носилках грузили в карету «скорой».
Когда я проснулась в следующий раз, медсестра снова сидела у моей кровати.
— Я умру? — услышала я свой голос.
Она наклонилась ко мне, взяла мою руку и нежно сжала ее. Я увидела ее влажные глаза.
— Нет, Антуанетта, ты нас, конечно, напугала, но теперь все будет хорошо.
Потом она поправила на мне одеяло, и я провалилась в глубокий сон.
Прошли еще два дня в госпитале. Врачи приходили, говорили мне утешительные слова и снова уходили. В часы бодрствования я лежала, с надеждой глядя на дверь, ожидая свою мать, которую все еще любила, пока на меня не снизошло горькое осознание того, что она никогда не придет.
Мне напрасно приносили еду. Чувствуя себя одинокой и никому не нужной, я просто размазывала ее по тарелке, оставляя несъеденной. На третий день снова пришла медсестра и, подсев ко мне, взяла мою руку и нежно погладила:
— Антуанетта, сегодня ты можешь вернуться домой. — Она сделала паузу, и я поняла, что она хочет сказать что-то еще. — Лучше бы ты никогда не делала ту операцию, у тебя был очень большой срок. — Я расслышала злость в ее голосе, но на этот раз она была адресована не мне. — Антуанетта, ты ведь чуть не умерла. Врачам пришлось сделать невозможное, чтобы спасти тебя, но я должна сказать тебе кое-что. — Я терпеливо ждала, пока она с трудом подбирала слова, чтобы сообщить мне нечто ужасное. — О, детка, что бы ты ни сделала, ты не заслужила такого. Антуанетта, ты больше никогда не сможешь иметь детей.
Я смотрела на нее сначала непонимающе, а потом до меня вдруг дошел смысл ее слов. И вместе с ним рухнула надежда встретить человека, который полюбит меня, надежда создать семью, чтобы о ней заботиться. Я отвернулась, пытаясь скрыть чувство полной опустошенности, охватившее меня в тот момент.
Чуть позже медсестра вернулась.
— Идем, Антуанетта, я помогу тебе принять ванну, прежде чем ты пойдешь домой, — произнесла она с наигранной радостью, которой на самом деле не испытывала.
Я почему-то была уверена, что она рассказала мне не все, но апатия приглушила мое любопытство, и я молча поплелась за ней. В ванне я помыла голову и попыталась соскрести с себя воспоминания, грязным пятном лежавшие на мне, потом нехотя вышла из воды, насухо растерлась полотенцем и натянула одежду, которая теперь болталась на моей тощей фигуре.
Мне доставили сумку, собранную, должно быть, матерью, в ней были брюки, рубашка, туалетные принадлежности и немного денег. Мне сказали, что сумку принес доктор.
Чувствуя себя окончательно брошенной, я упаковала свои скромные пожитки и на все еще слабых ногах побрела к автобусной остановке. Доехав до дома, я увидела припаркованный во дворе «ягуар», и это означало, что отец был дома. Рядом стояла чужая машина.
Я нервно дернула ручку двери. Родители ждали меня вместе с доктором. Он заговорил первым:
— Твоя подруга-учительница обратилась в социальную службу. Оттуда сообщили в полицию, так что с минуты на минуту они явятся.
На этом он откланялся, и в доме воцарилось молчание. Я чувствовала себя больной и слабой, ныло в животе, голова пульсировала от нарастающего давления. Мы все расслышали, как к дому подъехала полицейская машина, и моя мать, встав со стула, с каменным лицом двинулась к двери.
— На будущее, — сказала она, впуская полицейских, — если вам нужно побеседовать с моим мужем или дочерью, не сочтите за труд приезжать не на патрульной машине. Я ни в чем не виновата и не хочу выглядеть преступницей в глазах соседей.
Полицейский, представившийся сержантом, смерил ее непроницаемым взглядом, зачитал отцу его права, после чего попросил нас обоих проследовать за ним в сопровождении женщины-констебля в полицейский участок. Он спросил у матери, желает ли она присутствовать на моем допросе, поскольку я несовершеннолетняя. Она отказалась. Ей сообщили, что в таком случае вместо нее на допросе будет присутствовать социальный работник.
Нас с отцом проводили к машине и увезли. Мне стало ясно, что, хотя один кошмар закончился, начался следующий. Но я еще не знала, насколько ужасен он будет.
Глава 24
Вот уже тринадцать дней я жила в хосписе. Теперь трескотня тележек с завтраком уже не возвещала о приближении передышки, поскольку у меня появилась новая трудоемкая обязанность. Мне надлежало кормить мать с ложечки. Я подвязывала ей салфетку, подносила к ее губам чашку, чтобы она могла глотнуть утреннего чая. Она сидела, сложа на коленях руки. Ее глаза, теперь тусклые, заглядывали в мои, и это символично передавало то, что мы поменялись ролями. Затем я маленькими порциями отправляла ей в рот жидкий омлет или фруктовый йогурт. После каждого глотка я аккуратно вытирала ей рот влажной салфеткой, поскольку остатки пищи стекали по подбородку.
Врачебный обход начинался сразу после завтрака. «Сколько еще?» — задавала я немой вопрос, но лица врачей оставались непроницаемыми.
После обхода я ждала визита отца. Заслышав его шаги, я вставала и уходила в комнату отдыха, где меня ждали кофе и сигареты. В тот день мне не удалось найти здесь уединения, поскольку в уголке для курящих сидела незнакомая женщина, держа на коленях нераскрытую книгу.
