ГЕОРГИЙ МАРЧУК
Год демонов
Роман
Хоть убей, следа не
видно,
Сбились мы, что делать нам?
В поле бес нас водит,
видно,
Да кружит по сторонам.
А. С. Пушкин
Конец ХХ века. До развала СССР остается меньше года.
I
С некоторого времени, пребывая в благожелательном безразличии ко всему и вся, он стал замечать странное состояние духа: пережитое вдруг перестало волновать его, а будущее абсолютно не манило радужными мечтами. Казалось, был близок к тому, чтобы уверовать в бессмысленность жизни. Каким ветром принесло уныние, апатию, нежелание сопротивляться депрессии? Воздействие на психику человека последствий чернобыльской аварии? Знакомый ученый с авторитетным именем как-то сказал, что пик этих самых пагубных последствий наступит через пять-шесть лет после катастрофы. Пока минул сумбурный, суматошный, израненный растерянностью год. А может, и ученый мыслит тоталитарно: всем все поровну, в указанные сроки, в одном месте. Он в этом мире ни с кем не сравним, неповторим и по-своему реагирует на все процессы матушки-природы. Впрочем, и беспокоиться нет веских оснований. Он по счастливой случайности в тот злополучный и последующие дни был далеко от Белоруссии, более того, после завершения турне умышленно задержался в Петрозаводске еще на неделю, тем самым будто уклоняясь от служебных (а он знал, что они непременно будут) командировок в пострадавшие районы. Нашлись первопроходцы новой неоткрытой темы в редакциях других газет и журналов, а он как бы помимо воли остался в стороне, успокаивал и знакомых, и себя тем, что еще рано, что он не привык с поспешностью скандалиста поверхностно освещать жизнь. Имя и статус не допускают легкомыслия. Единственный сын жив-здоров, жена не изменяет (во всяком случае, убедительных фактов не было), хвори обходят стороной; в свои сорок он по-прежнему бодр, не слаб телом, уверенно контролирует рассудок и эмоции, талант его в расцвете, он чувствует, что многие, даже очень многие его побаиваются, ему не составляет особого труда добиться любой женщины, но безоглядного донжуанства он счастливо избежал, остановив свой выбор на двух любовницах. В его дом наконец-то пришел некоторый, по советским меркам, материальный достаток, благосклонно обещающий сытое спокойствие. Так отчего же, черт подери, это неведомое прежде чувство душевной тревоги и томительное ожидание чего-то недоброго? С юности закаленный неудачами, хранимый везением, он всегда сознательно готовил себя к худшему... потому неизменно весомыми оказывались малые удачи, значительными успехи и достойными зависти победы. Осторожный в словах и поступках — особенно после высокого служебного назначения, он не изменился в общении с коллегами, незнакомыми людьми, с бывшими однокурсниками: он безошибочно распознавал суть и цену каждого, с кем приходилось побеседовать. Находясь в зените таланта и славы, он незаметно отстранился и от ненужных друзей, и от мелких врагов. Остались завистники, не понимающие, что одной завистью сыт не будешь. Он это и сам пережил в молодые годы, когда упорным трудом доказывал свое право на место под солнцем, удивлял работоспособностью, настойчивостью в достижении желаемого. Случалось, шутили с женою: она будила его среди ночи и засыпала вопросами. Он не открывал глаз, превозмогая сонное состояние, как компьютер выдавал на-гора информацию: в полуторамиллионном Минске ежедневное потребление воды составляет двести тысяч кубов, газа двадцать тысяч, хлеба четыреста пятьдесят тонн, картофеля семь тысяч тонн, яиц двадцать тысяч, мяса — шесть вагонов, рождений тридцать, смертей двадцать пять, зарегистрированных алкоголиков пятнадцать тысяч, парк машин ЦК — двести штук, Совмина — сто пятьдесят, инвалидов — восемь тысяч, жалоб поступает в Верховный Совет — шестьсот, в прокуратуру двести, бюджет разовой помощи малоимущим двадцать тысяч рублей, в медвытрезвителе коек восемьдесят, больничных мест восемь тысяч, четыре смерти на каждую тысячу новорожденных, заболевают триппером ежедневно шестьдесят человек, сифилисом один, врачей пять тысяч, членов Союза писателей двести восемьдесят семь, разводов четырнадцать, браков одиннадцать, сберегательные книжки имеют тридцать пять процентов населения, академиков десять, членов-корреспондентов — сорок пять, больших талантов, приближающихся к планке гения, нет, только один. «Кто?» — допытывалась удивленная и обескураженная его выстрелами-ответами жена. «Конечно я, — просто и уверенно отвечал он. — Собственный корреспондент в Белоруссии газеты «Правда» Любомир Григорьевич Горич».
Это ее обидело. Гордая, она втайне рассчитывала, что муж назовет ее имя. Правда, досада ее быстро проходила, и уже утром жена к его самоуверенности и самовозвышению относилась иронично, не забывая напомнить, что он так и не научился грамотно писать слова: интеллигенция, амбивалентность, экстремизм. Иного мнения был он сам. Быть может, несколько преувеличивая свой несомненный талант, он тем не менее знал себе цену и гордился, что в доперестроечные времена не заигрывал с совестью и отстаивал правду там, где других останавливала если не бюрократическая рука властей предержащих, то годами воспитанное чувство самосохранения. В том, что он не стал заурядным летописцем коммунистических буден, состоящих исключительно из праздников ударного труда и непреходящей радости от ожидания грядущего со дня на день счастья, была заслуга и его жены, самолюбивой, несколько надменной Камелии Юрьевны. Это она, воспитанная в интеллигентной семье своим дедом, репрессированным перед войной, увидела в нем, самовлюбленном, очень симпатичном юноше, жажду истины и справедливости. Более того, уже после их ранней женитьбы именно она отправила своему дяде в Москву его острые, нестандартные статьи, и родственник поспособствовал тому, чтобы они увидели свет не только в сатирическом журнале, но и в престижной, имеющей репутацию относительно независимой «Литературной газете».
Подковывали копыта Пегасу, указывали ему путь на Олимп, к нынешнему успеху сообща. Разговор о непростых, противоречивых семейных отношениях впереди, но, несколько опережая драматические события, надо отметить, что она никогда не упрекала мужа в том, что он всего достиг только благодаря ей, ее родне и связям со столичной элитой.
Пытливый ум Любомира искал причину охватившей разом и сознание, и душу непонятной тревоги. Подвергал анализу бытовой и общественный хаос, желание порвать с опостылевшими и ненужными любовницами и невозможность сделать это, преодолеть незнакомую раздвоенность, растерянность. Он старался мысленно вычислить негативное в ближайшей перспективе, определить хотя бы контуры причины упадка духа, дабы хоть как-то смягчить ожидаемые душевные раны. Неужели неминуем разрыв сносно-спокойных семейных отношений? Правда, они, эти узы, не всегда имели вид христианский, но и за пределы обоюдной терпимости все же не выходили. Может, у нее действительно намечается роман с этим молодым композитором? И почему, собственно, так тревожит ожидание грядущей беды? Раньше жизнь почему-то наполняло ожидание радости, сбывшихся желаний. А может, это обыкновенное пресыщение однообразием работы, серостью будней, предчувствием расставания с молодостью? Или причиной всему житейское, рядовое: два ночных телефонных звонка назойливого незнакомца-пенсионера. И почему он звонит, как запрограммированный, именно в половине двенадцатого ночи?
— Уважаемый Любомир Григорьевич, я решил обратиться только к вам, к последней надежде, к последней инстанции.
— Вы преувеличиваете. Последняя инстанция у нас суд и Господь Бог.
— Я никому не верю. Никому. Прошу вас о встрече. Я пенсионер. Бывший преподаватель вуза. Это все, что я могу сказать по телефону.
— Бог мой, к чему эта конспирация? Изложите суть дела в двух словах. Может, это не в моей компетенции, и тогда я вас переадресую своему коллеге Новикову, тоже из нашей газеты.
— Знаю. Я всех знаю. Прошу вас о встрече. Умоляю. Я готов ждать. Месяц, два... Как вас устроит.
Чувствовалось по голосу, что ночной собеседник-проситель искренен и не наигранно взволнован. Впрочем, чем он может удивить, какой тайной шокировать? Пришло время, когда злые люди, взяв к себе в подручные добрых, но наивных и обозленных от несправедливости собратьев, растащили государство. Куда ни ткни пальцем — всюду оскорбленные, обиженные, обманутые, несправедливо забытые, униженные, отбывающие срок вместо других, разочарованные. Что ж, год на год не приходится. Есть день ангелов, есть день демонов. Он все больше склонялся к тому, что пером, как и оружием, человека не переделаешь. Любомир, ссылаясь на чрезмерную занятость, просил позвонить через месяц. Подобные случаи были. Менялись обстоятельства, утихал воинственный пыл жалобщика, иногда все останавливала смерть просителя. Это первые месяцы в своей новой должности Любомир рвал и метал, суетился, носился на служебной черной «Волге» по всему городу, по области. Но очень скоро понял, что процесс, в который окунулся, бесконечен, как сама жизнь, и что ему просто не под силу соединить в себе надсмотрщика, судью, контролера, адвоката. Еще год, два назад смельчаков и новоявленных борцов с окостенелыми догмами тотального принудительного коммунизма были единицы. А нынче оторопь берет. Кто во что горазд. Все друг у друга пороки ищут. И чем больше их откопают в истории, тем больше зубы скалят, слюной исходят от удовольствия. Жалкие, робкие, до перестроечной истерии угодливые его коллеги из молодежных, союзных газет, как голодные шакалы, накинулись на дешевые сенсации. Нет, — он не опустился до жизнеописания гомосексуалистов и лесбиянок. Это по душе его однокурснику Вовику Лапше. И пусть. Он далек от мысли осуждать товарища. Просто богу богово, а кесарю кесарево.
