Себе твердит она: «Коль юноша, который
Кружился вкруг меня, в меня вперяя взоры,
Не должен вовсе стать возлюбленным моим, —
Как сердце взял, как завладел он им?
Сказали мне: Хосров весь облечен в рубины,
На всаднике ж рубин не виден ни единый».
Не знала, что порой одет не пышно шах:
Ему грабители в пути внушают страх.
Но сердце молвило, путь преградив с угрозой:
«Стой! Этот сахар ты смешай с душистой розой.
Рисунок зрела ты, а здесь — его душа.
Здесь — явь, там — весть была. Вернись к нему, спеша».
Вновь шепчет ум: «Бежать! Мой дух не будет слабым.
Не должно смертному молиться двум михрабам.
Вино в единый круг нельзя нам дважды пить.
Служа двум господам, нельзя достойным быть.
А если самого я встретила Хосрова, —
Здесь быть мне с ним нельзя. С ним встретимся мы снова.
Пусть под покровами меня увидит шах:
Кто тканью не покрыт, того покроет прах.
Ведь все еще пока укрыто за завесой,
И мне одна пока защита — за завесой».
И взвихрила орла, и вот уж — далека,
И гром копыт смутил и Рыбу и Быка.
И ветр, гонясь за ней, узнал бы пораженье.
Она была быстрей, чем времени движенье.
Победа в быстроте. Прекрасная пери
От дива унеслась. Смотри! Скорей смотри!
Мгновенье, — и Хосров взглянул назад, — и что же!
Не встретил никого. Нет, мой рассказ не ложен!
И начал он, дивясь, коня гонять окрест,
Но сердце взявшая ушла из этих мест.
Вот у источника он спешился; пытливый,
Склонясь искал следов жемчужины красивой.
Дивился дух его: как быстрая стрела,
Куда направиться красавица могла?
То зорко он взирал на древние деревья…
Хосров! Иль птицами взята она в кочевья?
То очи омывал он водами ручья,-
В ручье ль его Луна? О, где она, о чья?
Он пальцев мостики обвил своей слезою,
Он мост двух рук своих ломал над головою.
Поток прелестного! Ширин! Ее одну
Он видел. Он упал, как рыба, в глубину.
Он горестно стенал. Поняв его стенанье,
Заплакал небосвод, пославший испытанье.
Шебдиза он искал и светлую Луну.
«Где ворон с соколом?» — будил он тишину.
Носился он кругом, как на охоте сокол.
Где ворон? Вместе с ним ушел в полете сокол.
Злой ворон быстротой какое создал зло!
Весь мир так черен стал, как ворона крыло.
День — ворон сумрачный, не сокол он красивый.
Он что колючий лес, — не мускусные ивы.
Царевич ивой стал. Душа его мрачна.
И слезы падают, как ивы семена.
Где Солнце? Скорбен вид согнувшегося стана.
Стан — ива. Вот и стал он клюшкой для човгана.
Из сердца пылкого пошел палящий стон:
«Да буду, как щепа, я пламенем спален!
Лишь миг я зрел весну! Горька моя утрата!
Не освежил я уст прохладою Евфрата!
Жемчужину найдя, не смог ее схватить!
Что ж! Камень я схвачу, чтоб камнем сердце бить!
Я розу повстречал, да не сорвал с зарею, —
И ветер взял ее, и мгла сказала: «Скрою».
Я снежный зрел нарцисс над гладью синих вод, —
И воды замерли, и стали словно лед.
Бывает золото в воде под льдистой мутью.
Что ж сделалась она вмиг ускользнувшей ртутью!
Хума счастливую мне даровала тень,
И трон мой вознесла в заоблачную сень.
Но, как луна, я тень покрыл своей полою,
И света я лишен, и стал я только мглою.
Мой нат уже в крови. Уж близок я к беде!
Меч палача, он где еще свирепей? Где?
Возникла из ключа сверкающая роза.
Все видел я во сне. Мне этот сон угроза.
Теперь, когда в ключе уж этой розы нет,
Не броситься ль в огонь? К чему мне божий свет!
Кто мне велел, красу и взором ты не трогай.
Блаженство повстречав, ступай другой дорогой?
Какой злокозненный меня попутал див?
Я сам покинул рай, разлуку породив.
Терпеньем обладать — полезен сей обычаи.
Лишь мне он вреден стал: расстался я с добычей.
Я молнией души зажечь костер смогу.
На нем напрасное терпенье я сожгу.
Когда б вкусил я вод источника, такое
Из сердца своего не делал бы жаркое.
Из моря скорбных глаз я слезный жемчуг лью.
Готов наполнить им я всю полу свою.
Излечится ли тот, кто болен злым недугом,
Пока не пустит кровь? О рок, ты стань мне другими
Рыдал он у ручья меж зарослями роз,
Ладонями со щек стирая капли слез.
И падал наземь он, рассудку не внимая,
Как розы цепкие, источник обнимая.
Где стройный кипарис? Исчез! Его уж нет!
Стан юноши поник, и роз не розов цвет.
О стройный кипарис! Вот он лежит во прахе.
Трепещет, как от бурь трава трепещет в страхе.
Он шепчет: «Коль она — лишь смертный человек,
То бродит по земле, меж пажитей и рек.
Когда ж она — пери, то к ней трудна дорога, —
Ведь у ключей лесных видений бродит много,
Остерегись, Хосров, уста свои запри.
Не разглашай, что ты влюбляешься в пери.
Что обрету я здесь? Мечтать ли мне о чуде?
Пери бегут людей, всегда им чужды люди.
Ведь сокол с уткою — не пара, и вовек
С пери свою судьбу не свяжет человек.
Да! Сделаться сперва я должен Сулейманом, —
Потом смирять пери, за их гоняться станом!»
Он горестно роптал: «Забудь ее, забудь!»
Он жалобы вздымал, терзающие грудь.
Он сердце бедное от девы светлолицей
Отвел. К армянской он отправился столице.
Приезд Ширин в замок Хосрова в Медаине
Судьба, нам каждый шаг назначивши, порой
Намерена своей потешиться игрой.
Пускай для бедняка придет достатка время, —
Обязан он сперва труда изведать бремя.
«Когда им на пути от терний нет угроз,
Они, — решает рок, — не ценят нежность роз».
Верь: за чредою дней, что шли с клеймом разлуки,
Отрадней взор любви и дружеские руки.
Ширин от ручейка была уж далека, —
Но за царевичем неслась ее тоска.
И вот она, узнав, где пышный сад Парвиза,
Пылая, в Медаин направила Шебдиза.
За суженым спеша, обычай дев презрев,
Уж не была Ширин в кругу обычных дев.
И спешиться Ширин с кольцом Хосрова рада
У медаинского отысканного сада.
Прислужницы, смотря на дивные черты,
От зависти свои перекусали рты.
Но знали чин двора — и под царевым кровом
Различья не было меж гостьей и Хосровом.
Ей молвили они: «Знать, севши на коня,
Для поклонения Хосров искал огня.
И вот достал огонь, блистающий, как зори,
И зависти огонь зажег он в нашем взоре».
И хочет знать рабынь шумливая гурьба,
Как привела сюда красавицу судьба.
«Как имя? Где взросла? Что в думах на примете?
Откуда, пташка, ты? Из чьей вспорхнула сети?»
Ширин уклончива. Не опустив ресниц,
Она им бросила крупицы небылиц.
Она, мол, о себе сказать могла бы много,
Да скоро и Хосров уж будет у порога.
«Пред сном он вас в кружок сберет, и при огне
Он сам потешит вас рассказом обо мне.
А этого коня беречь и холить надо:
Ведь ценный этот конь, ценней любого клада».
Так молвила Ширин веселая, — и вот
Окружена она уж тысячью забот.
Сосуд с водой из роз ей дан для омовенья.
В конюшнях царских конь привязан во мгновенье.
Ей принесли наряд. Он был ей по плечу.
Узором жемчуга украсили парчу.
В саду ее надежд раскрылась роза встречи.
Отрадно спит Ширин, тяжелый путь — далече.
Сахароустую хранившие чертог
Рабынею сочли, — кто б вразумить их мог?
Сахароустая не чванилась. Отныне,
Играя с ними в нард, была она рабыней.
Постройка замка для Ширин
И сада нежного хранила колыбель
Ширин, чьих сладких уст касался нежный хмель.
И месяц миновал в спокойствии, и снова
Покой пропал: твердят, что нет вблизи Хосрова.
Что он охотился, а будто бы потом
В Армению бежал, отцовский бросив дом.
Чем горе исцелить? Упало сердце, плача.
