— Она собирается замуж за своего австралийского друга, правильно, Ханна? — и вешает
на крючок снятый фартук.
— Откуда ты знаешь? — вполне искренне удивляюсь я. Мама, конечно, гуру отношений
(это ее неоспоримое достоинство), но она же нас с Шоном вместе видела считанное количество
раз!
— Ну, детка, не делай такие удивленные глаза. В ту ночь, когда самолет разбился, вы
сидели рядом, и он что-то тебе говорил, а ты просто слушала. Тогда я все и поняла.
— Что ты поняла? Он всего лишь переводил мне репортаж о крушении самолета, потому
что в итальянском, я не ноль, а настоящий минус! — мрачнею я. Неужели все было очевидно
еще тогда?!
— Да что бы ни было, Ханна. Просто я никогда такого не видела. Ты очень умная девочка,
поэтому обычно слушают тебя, другим тебя чему-то учить ты не позволяешь. Даже нам с
Джоном. Перебиваешь, отмахиваешься, и приходится отступать. Но с ним ты вела себя иначе.
Ты ловила каждое слово, пыталась поспорить, что-то доказать, будто его мнение имеет
значение. Тогда-то я и заподозрила, что он — тот самый человек, с которым вы жили вместе.
Не суть. Лучше скажи, почему ты приехала одна, а не с ним. Мы же его почти не знаем. Мы
видели его на Сицилии и лишь дважды после этого. И каждый раз он практически не
разговаривал с нами.
— Не принимай это на свой счет, мамочка. Это для него норма. И я его не привезла с
собой, потому что он вам не понравится. И вы ему тоже. Такой уж он человек. Он не станет
рассказывать о себе, не будет пить чай, не сыграет с папой в шахматы, — мстительно указываю
на Брюса, — он не сделает ради вас вид, что он лучше, чем есть на самом деле. И ради меня
тоже. Но он много для меня значит, и это самое главное.
— Джо, а что-нибудь хорошее ты нам о нем сказать можешь? — хмурится папа. — Я бы
успокоился, если бы услышал хоть что-нибудь хорошее.
Мне приходится немножко подумать, что же такого хорошего в Шоне, чтобы они не
волновались.
— Он любит меня. Он меня защищает. Иногда он мне улыбается, только мне, поэтому я ценю
его улыбки. Еще он разделяет мои интересы. Нам легко вместе жить, легко работать. Просто
легко. И все чудесно, правда.
И, к счастью, мне верят, но я сказала отнюдь не всю правду. Есть одно «но». Да, все
чудесно, но «но» тоже есть. И поэтому я сижу в машине с тонированными стеклами, которые не
позволят трем маленьким человечкам понять, кто за ними спрятался. Джулиан, Марион и Кики
несчастными не выглядят. Они играют в салочки на газоне перед домом, своим смехом
привлекая внимание всех проходящих мимо людей. Выходит, Лайонел был прав. Без меня им
вовсе не плохо. Скучаю лишь я одна. Так больно, ужасно больно знать, что я все придумала,
что мешала жить собственными жизнями ради своего блага… Ну и что остается? Развернуть
машину и поехать домой, к Шону, к моему Шону. Все забыть. Мое настоящее — он, лишь он
один. К черту! К черту, к черту, к черту!
Я влетаю в дом на окраине Сиднея, но Шона нет. Дьявол, куда он делся? Точно торнадо,
проношусь по всем помещениям, распахиваю каждую дверь, отказываясь верить, что после
гостиной и компьютерной комнаты, собственно, продолжать поиски бессмысленно. Ну где же
он, когда так нужен? Он должен быть здесь, для меня! Дьявол! Собираюсь уже упасть на диван
и разрыдаться от жалости к самой себе, но вдруг хлопает дверь, и я бросаюсь в прихожую.
Спорю, Шон ничего не успевает понять, а я сдираю с него пиджак, вырываю из рук пакет и
швыряю на пол, не обращая внимания на разлетающиеся по полу хрупкие микросхемы. Плевать
на них, мне необходимо забыться. С ним. В нем. Чтобы прошли последние отголоски боли.
Я тяну его в гостиную, вынуждая нас обоих сблизиться насколько это вообще возможно.
Полубезумно, до боли, кусаю его губы, шепчу имя, не позволяю оторваться от меня даже ради
глотка воздуха в надежде, что он заполнит рваные раны в груди собой, в надежде, что только
его мне будет достаточно.
Между диваном и уже вовсе не стеклянным столиком мы сплетаемся в клубок совершенно
невероятным образом, пытаясь влезть друг другу под кожу, кажется, только подобная степень
близости меня бы устроила. Потому что если он — все, что у меня есть, то нужно сделать так,
чтобы он стал всем, что мне нужно. Может, это не так сложно? Ведь если я лишусь всего мира,
сожалеть о нем я не стану, но если я потеряю Шона — мир мне не нужен.
Каждым движением он точно выталкивает из меня болезненные воспоминания. Я больше
не знаю имен детей Керри и, как выглядит ее лицо, я даже не уверена в том, что такое рай.
Кажется, он где-то здесь. В этот самый счастливый момент мой мир сокращается, перестает
быть тревожным, огромным и пугающим. Он сужается до одного лишь Шона. И я понимаю, что
чертова любовь — защитный механизм, который не дает нам потонуть в тревогах, съедающих
наши души. Какое счастье, что я нашла свою панацею. В нем.
— Как же я люблю тебя, — шепчу я, обхватывая руками его лицо, и пусть в черных глазах
не отражается ни капли удивления, эти слова становятся катализатором, лишая нас остатков
разума.
О нет, он больше от меня не уйдет никуда, не отпущу! Буду ходить хвостом, дышать его
запахом, греться от тепла тела, заряжаться спокойствием и уверенностью, пока болезненный
узел в груди не развяжется вовсе.
Глава 24. Новая жизнь
Мое венчание должно состояться в небольшой, милой церкви. Шон и религия — вещи
чуточку несовместимые, но я настояла, потому что это успокоило бы родителей, да и вообще, в
фильмах это всегда красивая церемония, а я девочка, падкая на все блестящее. У меня не будет
пышных торжеств со всенародными гуляниями (опыт с Ашером меня вовсе не впечатлил,
особенно если учесть, сколько сил было брошено на организацию и чем закончилось), но
желание привнести хотя бы частичку сказки в собственную свадьбу из меня не выбить ничем.
Однако, стоит отметить, что сказочности, на самом деле, больше, чем достаточно.
Церемония вообще ужасно чудная, если учесть состав приглашенных. Представили? Нет? Ну
так я с удовольствием перечислю: шафер Алекс с женой (бывшей любовницей жениха), Ашер
(мой несостоявшийся благоверный, ныне приглашенный со стороны Картера) и Селия (его
сестра, но подружка невесты), Роб (который искренне ненавидит Шона) и Мадлен
(единственная Швейцария из всех имеющихся), мои родители (от которых будущий зять,
спорю, будет бегать кругами, лишь бы не попасться), и (спорю, в отместку за мою семью)
Эмилио Юнт с дамой в зеленом, Джастин и Аня (любимая родня, за право пригласить которую
пришлось повоевать), а также Грейс и Каддини (ага, из общего у нас только студенты….).
Прямо скажем, если на что у нас с Шоном взгляды диаметрально противоположные, то это на
приятную компанию. Ну, хоть Йол тут нет — уже радость.
А теперь о приятном. Мое платье стоит целое состояние. Оно не пышное, кружевное и
выглядит так, буквально стекает по моему телу на пол, оставляя за собой длинный-длинный
шлейф, который ныне подметает пол, так как идея позвать Марион и остальную часть семьи
Керри погибла под гнетом моей нерешительности. Сложную прическу я делать не стала —
ограничилась новым цветом волос (лунное сияние, называется… стоп, вы же не подумали, что я
на радость некоторым превратилась в шатенку снова? Вот еще!), и теперь фата держится на
двух заколках, коими подколоты волнистые пряди, а все потому, что нужна она исключительно
для изначального выпендрежа и мне одной, а меня одну все и без лишних сложностей
устраивает.
Все совсем не так, как в прошлый раз. Не нервно, в своем темпе, без репетиций и
газетчиков. Я настолько уверена в правильности своего решения, что мне не нужны другие
люди, чтобы претворить в жизнь задуманное. Даже Керри, которая казалась настолько
необходимой раньше. Что там, мне бы и одного лишь Шона хватило… эм, ну и священника со
свидетелями. Остальное — декорации, их присутствие приятно, но не обязательно.
— Выглядишь счастливой, — говорит папа, ласково улыбаясь и накрывая рукой мою
ладошку.
— Я счастлива, — киваю я.
— Ты и должна быть.
Когда мы подходим к массивным дверям, Селия проскальзывает внутрь, и до нашего
слуха доносятся первые аккорды музыки. Не марша Мендельсона. Ненавижу его. Никогда не
являлась фанатом, а теперь он и вовсе ассоциируется с худшим днем всей моей жизни. С
Ашером. И Керри. На этот раз я выбрала менее претенциозную мелодию. Попыталась понять,