— Если хочешь, я дам тебе силу, — сказал он. — У тебя есть дар пробуждать сердца.
Она только кивнула, соглашаясь.
…Вот крепость, что стоит над Бездной, и братство хранителей ее. И вот мир, что готов рухнуть в Бездну, обратиться в ничто, ибо равновесие нарушено. Не первый раз клонятся чаши весов, но кто может поручиться, что не в последний? Ибо нет священной чаши Грааля, дающей утоление жажды и исцеление…
* * *
Наскучившее морское путешествие наконец-то завершилось. Уже можно было различить в свете полдневного солнца сады и дома колониальной столицы Антенор, террасами спускавшиеся к морю по склону горы Монтан. Мадам Илэн д'Эйли лениво обмахивалась веером, сидя в плетеном кресле на верхней палубе. Ветерок, подгонявший корабль "Розовый ирис", совершенно не освежал. Ах, скорее бы очутиться на твердой земле, в прохладной тени деревьев, у журчащего фонтана!
В порту уже ждали прибытия "Ириса" — мадемуазель Лилиан де Фюни, сердечная подруга мадам Илэн, была заранее извещена. И как только из порта сообщили, что корабль подходит к причалу, карета мадемуазель де Фюни была готова.
Когда Илэн томно и расслаблено сошла на берег, Лилиан с радостным возгласом раскрыла ей объятия:
— О, дорогая, я так рада! Я уже думала, что ты так и не выберешься из своего поместья!
— Ах, Лили, — слабым голосом отвечала Илэн, — разве возможно для женщины, наделенной столь тонкой душой, как у меня, вытерпеть долгое присутствие моего супруга! Он зарылся в скучные научные трактаты и совершенно не уделяет мне внимания. Я так болела весь год, совершенно измучилась. А эта жара и качка на корабле довели меня чуть ли не до смерти… К праздникам я намереваюсь уехать в Столицу, но я слыхала, что все изысканное общество нынче собирается здесь, в Антеноре.
Надо сказать, что плотная фигура и румяное лицо мадам д'Эйли ничуть не свидетельствовали о нахождении на грани обморока от слабости и усталости, а громкий голос и жеманные манеры отнюдь не наводили на мысль о тонкости душевной. Но Лилиан тем не менее сочувственно вздохнула:
— Да, ты так побледнела и устала! Но увы — здесь тоже не очень весело. Представь себе, милая Илэн, у нас здесь собрался весь цвет Аквитании. Герцогиня держит салон, и если бы не ее четверги, я бы умерла от тоски.
К слову сказать, мадемуазель де Фюни всегда, начав говорить, едва могла остановиться, а уж выслушать собеседника не затруднялась и подавно. В ее хорошенькой головке никак не могла угнездиться мысль, что людям вовсе не интересны бесконечные выспренние подробнейшие рассказы о ее переживаниях и героях ее нового романа (в прямом и переносном смысле). Ибо мадемуазель де Фюни имела привычку изображать малейшие свои переживания в бесчисленных прециозных романах из чужестранной жизни, словно надеялась сравняться в этом с госпожой Скюдери. Ее герои то и дело совершали чудеса отваги в самых невероятных ситуациях, героини были все как одна прекрасны, талантливы, умны, утонченны и несчастны в личной жизни.
Что же касается вышеупомянутого салона, то завела его в Антеноре герцогиня де Ш. (настоящего ее имени мы называть не будем, дабы не запятнать славное и знатное имя чернилами, а будем звать просто Роксаной — ибо именно так ее зовут посетители салона). Роксане было около тридцати лет, и два года назад ей пришлось покинуть Столицу из-за политических интриг, в которых она участвовала на стороне королевы Катарины против графа де Боша и его камарильи. Теперь она, будучи дамой образованной и утонченной, держала салон, в котором была окружена поэтами, менестрелями, актерами и кавалерами, многие из которых имели сомнительное удовольствие навлечь на себя немилость короля. Словом, салон Роксаны был островком столичного блеска в унылой жизни запроливной провинции и цветником прекрасных дам. По вышеуказанной причине мы не станем называть их настоящие имена, ограничившись теми, которые эти дамы и их не менее блистательные кавалеры носили в салоне. Каждый здесь старался блеснуть поэтическим либо музыкальным талантом. В их кругу было модно демонстрировать свободомыслие и вольнодумство, однако вне салона его посетители соблюдали все условности и исправно посещали церковь. Сердечные же дела салонного общества были столь запутанны, что причудливые многоугольники, ими образованные, затруднился бы определить самый ученый геометр. Одна из таких фигур и была первопричиной нынешней горести мадемуазель Лилиан.
— Едва увидев его, я поняла — это он, мой единственный! Эти темные кудри, эти синие глаза, струящие неземное сияние! Я не смела с ним заговорить напрямую, но сколько прочувствованных строк я посвятила ему, сколько ночей томилась в ожидании счастья! И если бы не эта подлая предательница, эта мерзкая змея… Он непременно обратил бы свой чудный взор на меня. Но она опутала его сетью своих бесцветных волос — о, с какой радостью я повыдирала бы их! — и увлекла его на погибель. Он обручился с нею, и теперь они почти не появляются в салоне. И тогда я поняла, что надо действовать решительно…
Подлой предательницей и мерзкой змеей была мадемуазель Хрисаида, прежняя сердечная подруга Лилиан, в вечной дружбе и сестринской любви к которой та многократно клялась. Но после столь низкого поведения Хрисаиды мадемуазель да Фюни возненавидела свою "милую сестру" и принялась строить козни. Если ее старания посеять неприязнь к ней в обществе были тщетны — ибо обручение Хрисаиды с вышеописанным персонажем, звавшимся Алькандром, было принято как в высшей степени романтический шаг, — то пострадавшая от подлости подруги и любимого дама стала искать утешения в новом увлечении, одновременно строя планы мести коварной разлучнице.
Новым увлечением некоторой части салонных дам был спиритизм. Принесла его госпожа Сантилена, одновременно ставшая и медиумом, и реципиентом в спиритических сеансах. Мадемуазель де Фюни подробно рассказывала новоприбывшей подруге о последнем вечере, когда Сантилена и Лизимон вызвали ни много ни мало дух покойного архиепископа Трисского, хотя им пытался воспрепятствовать некий Страж Эфирной Дороги. Мадам Илэн слушала вполуха, ловя только имена и сплетни. Подробности столоверчения ее интересовали мало. А, вот что-то новенькое!
— …И тогда вдруг вошла она — Черная Дама. Нет, это невозможно рассказать, ее надо видеть! И слышать. Это было бы так талантливо… Но это почти непристойно. Я уверена, что она знается с этими… чернокнижниками. Но ты сама все увидишь. Сегодня среда, значит, салон соберется завтра. Ты должна там быть! Посмотришь на это безобразие!
— О, дорогая, наконец-то и вы здесь! — обратились сразу несколько завсегдатаев салона к вошедшей мадам Илэн. — Как прошло путешествие?.. А скажите, вы знаете… Вы уже видели?.. Повесьте ваш зонтик, солнце здесь не печет… Чудесный фонтан, не правда ли?..
Переплетаясь с пением струй фонтана, так же мерно и прохладно журчал вокруг говор:
— Ах, вы слышали, что герцогиня де *** обратилась к папе за разрешением на развод?
— Да, ведь ее супруг оказался…
— Тс-с, здесь не место таким словам…
— О, а вы слышали, что молодой шевалье де Силлек обвинен в ереси и схвачен Святейшей Службой?
— Да, да! Надо же — отпрыск столь древнего рода и такой негодяй!
— Говорят, вся их семья такова.
— Но какое богатство!
— Говорят, с помощью этого богатства его величество решил поправить финансовые дела маркиза де Коллена, своего любимца…
— Скажите лучше — своего собутыльника!
— Фи, как грубо!.. И каким же образом король хочет обогатить маркиза?
— Наследницей рода д'Отевилль остается юная Софи…
— Эта зазнайка? Она ни разу не соизволила появиться в обществе, а ведь она не лишена талантов. Но она слишком чопорна, бедняжка.
— Да, здесь не место ортодоксам. Свобода мысли — главное. Возьмите хоть Черную Даму…
— Но она же… Ее воззрения — ересь!
— Возможно, это лишь аллегории. Ведь и о Господе нашем Иисусе она говорит с почтением.
— А как поет!
— Да, да! Она будет сегодня?
— Она будет петь?
— Говорят, она простужена.
— Нет, это ее чужеземные курения.
— Но она утверждает, что они служат для успокоения…
— Да, поэтическая душа всегда ранима, а Черная Дама скорбит о горестях многих…
— Я посвятил ей сонет… О, решусь ли прочесть?!
— Она скоро придет.
— Надеюсь, она будет петь.
— О, эти песни!.. Откуда они?
— Эта смелость духа! Этот полет мысли!
— Воистину, душа ее крылата!..
Между тем, само собрание напоминало большое дерево, усиженное птичками в ярком оперении, которые напевали, ворковали, чирикали, слыша только себя.
Прибывающие подходили выразить свое почтение хозяйке, поцеловать ее прелестную ручку, удостоиться радушной фразы или хотя бы приветливого взора живых голубых глаз.
