Добавлю еще, что любой незнакомец в тех местностях, особенно глухих, вызывает подозрения. Не раз я узнавал о заблудившихся коммерсантах, путешественниках, даже паломниках, которых забрасывали камнями, не пускали на ночлег, гнали собаками. Я поделился своими мыслями с начальником лазарета, который приблизил меня с самого начала знакомства и оказался, кстати, дельным и знающим врачом – скажу даже, что в эти недолгие месяцы он стал для меня учителем, с чьей помощью я наверстал многие пробелы в своем образовании. Как часто бывало, мы сидели на передке аптечного фургона и искоса следили за тем, чтобы лошади не потеряли проторенную колею.
«Что вы хотите? – сразу ответил он. – Вы думаете, эти люди по доброй воле живут в непроходимой чащобе? Мостят хлипкие гати, тонут в болотах, едят траву вперемешку с кореньями. Вы думаете, они довольны своей жизнью, потому что не знают другой? Нет, их или их предков загнали сюда опасности да горести: разбойники, инквизиторы, налоговые сборщики, орды захватчиков, которые здесь проходили не раз, – совсем как мы.
Сами понимаете, какая тут может быть доверчивость и любовь к ближнему. Теперь они – наполовину животные, всего боятся и на все огрызаются, верят не глазам, а ушам и ноздрям. Любой незнакомый мужчина – скорее всего, насильник и грабитель, если не хуже. Пусть лучше убирается подальше, или, в крайнем случае, к соседу. Только не ко мне, ведь стоит только открыть дверь или калитку, как ты беззащитен. А вдруг за тем деревом спрятался еще десяток веселых ребят с кольями? И что тогда? Вас искалечат, над женой и детьми надругаются или, в лучшем случае, уведут в полон, скотину перережут, а дом на прощание сожгут.
Удивительно, как эта шваль любит все поджигать. Казалось бы, обобрали дочиста, насытились, позабавились… Имей страх, уйди, брось людям хотя бы кость… Нет, обязательно сожгут, а несчастных добьют. По-видимому, разбой опьяняет. Многое, что эти шайки делают по пьяному угару, в чаду безнаказанности, – себе во вред. Я пару раз видел, как патрульные разъезды обнаруживали мерзавцев рядом со свежим пожарищем совершенно случайно, так сказать, in flagranti delicto, только из-за дыма. И тогда – никакой пощады. Когда я первый раз оказался свидетелем такой незамедлительной казни, то долго мучился. У бандитов был затравленный, я бы даже сказал пришибленный, взгляд, словно они не понимают, что происходит, да и среди них попались двое мальчишек, совсем безусых. Я тогда не знал, что малолетки-то – самые жестокие, больше других пальцы отрезать любят, крики слушать… У них еще нет чувства смерти, понимания боли, они забавляются, играют. Потом мне выпало увидеть тех, кто попал им в руки…
Дело было очень давно, во время предыдущей войны. Тоже ведь за Силезию схватились с Его Величеством. Забавно, не находите ли, что и у ныне царствующих особ бывают любимые занозы, не только у античных владык? Нет, знаете, ошибаюсь, это случилось много раньше, я только поступил в службу. Тогда державы – ваша, наша и русская – никак не могли договориться, кого сделать королем польским. Когда именно? Отступите от сего дня лет так, наверно, на двадцать. Неужели вы об этом не слышали? А впрочем, я не удивлен. Думаете, про эту войну будут лучше и дольше помнить?
Так вот, в этих самых краях – отчего и всплыло в памяти – я случайно попал на хутор, который только что подвергся нападению, даже не знаю, чьему. Скорее всего, это были обычные бандиты. Только какие во время войны «обычные бандиты»? Среди них всегда полно дезертиров, наемников, различного сброда, которому в такое время легко раздобыть оружие. Да и солдаты регулярной армии рыскают по соседству с лагерем, ищут, чем бы поживиться.
Признаюсь вам, я долго не вспоминал эту историю, да сейчас к слову пришлось. Я был в сражениях, наверно, двадцати, отрезал многие десятки конечностей, не раз с головы до ног покрывался чужой кровью и слизью, закрыл глаза тысячам почерневших людей, которые иногда уже походили на обрубки, а не на творение божие… Но тогда на хуторе… Дом был отстроен хорошо, крепко – наверно, поэтому бандиты решили, что там есть несметные для тамошних мест богатства.
Хозяин висел на дереве, недалеко от колодца, мы заметили его, когда подошли совсем близко. Его долго пытали, жгли, кололи глаза… Потом, судя по всему, взялись за детей… Нет, давайте сменим тему. Извините, я сам начал, и вот… Одно скажу: с тех пор я стал понимать, почему в военное время взятых на месте преступления разбойников расстреливают без суда. Среди них нет людей – только звери или страшные звери. Даже те, кто на вид – чистые дети, уже пропали, они выжжены дочерна и дотла, навсегда поступили в услужение дьяволу. Легче – не размышляя, убить всех, чем помиловать кого-то и потом страшно ошибиться. За них можно молиться, но нельзя простить».
Некоторое время мы ехали в молчании, глядя по разные стороны дороги. Тишину прерывало лишь чавканье копыт да скрип колесных ободьев. Постепенно от головы колонны до нас стал доноситься клокочущий шум. Он неуклонно крепчал, приобретал членораздельность. Что-то важное – но нет, не опасное – произошло там, впереди. Звук был, прошу прощения за неуместное употребление этого слова, теплым, чуть не радостным. Мы в недоумении переглянулись. Я натянул поводья. Лошади тихо заржали и остановились. Тут нас одновременно осенило, и мы сразу вскочили на ноги.
Произошло соединение нашего корпуса с основными силами русской армии.
19. Битва
(без исправлений)
Признаюсь, уже долго я не видел у солдат такого приподнятого настроения. Вроде бы, чего примечательного: выступили почти в срок, не встречая помех со стороны противника, без боев преодолели не такую уж сложную местность и вовремя разглядели передовые разъезды союзников – почти в том самом месте, где планировали столичные штабисты. Бывали переделки и поважнее.
Конечно, я был неправ – мне показалось, что на войне ничего особенного не случилось, потому что ничего не случилось со мной, с нашим отрядом. Но война-то не останавливается от того, что по тебе не стреляют, тебе только кажется, что она приутихла. И в то же самое время стреляют и убивают кого-то другого. Солдаты чувствовали это гораздо лучше меня.
Очень скоро я узнал, что всего за несколько дней до успешного соединения союзных сил произошло крупное сражение. Прусские генералы то ли потеряли из виду наш корпус, то ли не считали его движение особенно важным и, не заботясь о безопасности тылов, дали русской армии бой на правом берегу реки, именуемой Одером, – я уже о ней упоминал. Эта водная преграда, по мнению многих географов, служит естественной границей между Западной Европой и Восточной. Именно успех русских – а они отбили пруссаков за реку и даже захватили несколько пушек – обеспечил столь безболезненное для нас окончание перехода с одного фронта на другой. К тому же нам повезло дважды: баталия случилась одновременно с заключительными стадиями нашего рейда, которые, как я позже понял, почитались командованием наиболее опасными. И справедливо – прусская армия просто не успела перегруппироваться и перехватить корпус на марше, когда мы были наиболее уязвимы. Не удалось противнику и обескровить основные силы наших союзников. Однако теперь, когда мы совокупно представляли немалую угрозу для бранденбургских земель, на нас неминуемо должен был двинуться сам король.
Таким образом, радость моих сослуживцев объяснялась еще и тем, что обласкавшая нас удача куплена чужой кровью – скоро я узнал, что сражение было жарким и тяжелым, хотя и победным для русских. Так часто бывает на войне – твоя личная фортуна означает смерть или увечье ближнего. Но пока что мы пребывали на седьмом небе, и от каждого костра неслись здравицы русской императрице. Тем не менее главное было впереди, и никто не собирался наслаждаться прелестями большого купеческого города, называемого Франкфурт, который объединенная армия заняла без проволочек, успев потешить свое тщеславие во время церемониального выноса ключей на широком позолоченном подносе. Освященное древней традицией действо не без изящества провел дородный бургомистр в отменно напудренном парике (легко же они сдаются, успел подумать я).
Через несколько дней мы выдвинулись на более удобные позиции и вскоре оказались на склонах нескольких холмов, выстроившихся в почти правильную цепочку и примыкавших к правому берегу Одера. Город остался за рекой, совсем недалеко, говорили, что его даже видно с нашего левого фланга. Человеческого жилья вокруг почти не было, не считая небольшой деревеньки, вытянувшейся по берегу тонкого озерца где-то в тыловой низине.
Лагерь разбивали долго и не без суматохи, еще более усугубленной тем, что приходилось все действия согласовывать с русскими. Впрочем, большинство их офицеров на удивление сносно понимали немецкий и часто французский, поэтому меня то и дело командировали в разные стороны, требовали, просили, грозились, отчего я к вечеру совершенно валился с ног. А ведь нужно было привести в порядок свой собственный лазарет, ибо без работы он остаться не мог. Наоборот, надвигалась гроза.
