— Стихи о Столбах не пишутся. Может быть, напишу рассказ.
* * *
Сегодня в два часа пополудни Евтушенко отбыл из Коктебеля.
24 июня 1970 г.
В вестибюле столовой — объявление: состоится вечер поэзии... Стихи будут читать Лев Кондырев и еще двое, совсем уж безвестные. Пока был Евтушенко, никаких вечеров не устраивали, а уехал, и вот, пожалуйста...
25 июня 1970 г.
На обеде опять появились Алексей Каплер и Юлия Друнина. Я их встретил возле столовой. Они почему-то пристально посмотрели мне в глаза. Должно быть, приняли за другого. Я поздоровался, они ответили. И пошли — каждый своей дорогой.
* * *
— Юля, пойдем купаться.
Мотает головой:
— Много слишком воды.
27 июня 1970 г.
Администрация Дома творчества знает, кого как встречать. На первом месте у нее москвичи и ленинградцы, на втором — украинцы (все-таки Крым входит в состав Украины), а потом всякие белорусы, марийцы, узбеки, таджики...
Кстати, Дом творчества принадлежит литфонду, а среди отдыхающих едва ли наберется процентов тридцать-сорок членов литфонда и членов их семей. Остальные — инженеры, шахтеры, жены каких-то пианистов или артистов, —
словом, люди, не имеющие к литфонду и Союзу писателей никакого отношения. В Минске достать путевку в Коктебель — проблема. А здесь легко устраиваются «дикари». И устраиваются даже лучше, чем мы, писатели.
29 июня 1970 г.
Несколько раз встречал Льва Кондырева, но... не заговорил с ним. Он тоже — глянул на меня, но как-то мельком, как бы вскользь, и не узнал. Начисто не узнал. А ведь когда-то, в сороковом, мы были знакомы. Он приезжал в Анжеро-Судженск записывать сказы шахтеров о Ленине. Был молод, здоров, самонадеян, писал и печатал стихи, словом, весело шагал в свое будущее. Помнится, раза два он приходил ко мне в избу, «увел» две книги (каких —
убей, не вспомню) и быстро, экспромтом сочинил стихи от моего имени, — кое- что осталось в памяти:
Я поэт дидактичный,
Я живу на Кирпичной,
На горе символичной,
Где шумят молодые сады.
В моей старенькой хате
Возле стен две кровати,
А в шкафу — фолиантов ряды...
Второй раз мы встретились полгода спустя, в январе 1941 года, на конференции молодых поэтов и прозаиков в Новосибирске. Тут уж я побывал у него на квартире, но ни одной книги «увести» не удалось, просто-напросто нечего было «уводить». И вот третьи встреча... Мы прошли мимо друг друга, и все.
30 июня — 4 июля 1970 г.
Читал Достоевского — «Дневник» и статьи о литературе. Потом — роман-исследование, как автор называет свою работу, — Б. Бурсова «Личность Достоевского». Там есть интересные мысли и кое-что новое для меня о Федорове (в связи с воскрешением предков) и другой планете («Сон смешного человека»). Перечитал «Сон» и вдруг обнаружил, что и я топчусь вокруг той же планеты, только взгляды и подходы, и все у меня свое, не имеющее ничего общего с тем, что приснилось смешному человеку.
* * *
В столовой рядом с нашим — столик, за которым семья, подобная нашей: дед, бабка и внук. Старик седой, тощий, ничем не примечательный с виду, страстный рыболов, дважды убегал на озеро, что где-то в горах.
Сегодня разговорились с Фарбером о Достоевском, потом перешли к нынешним дням, и вдруг совершенно случайно, как это бывает, узнаю, что этот старик — Ортенберг, бывший редактор «Красной Звезды». Такой скромный, почти незаметный старикашка, а вот поди ж ты…
7 июля 1970 г.
Симферополь. Аэропорт. Душно...
9 июля 1970 г.
Вернулись из Коктебеля. Отдохнули. Здесь yзнали, что Аленка переведена на стационар, зачислена на третий курс. Уже есть приказ.
27 июля 1970 г.
Звонил Евг. Евтушенко. Его волнует судьба поэмы. «Штамп стоит?» Нет еще, говорю. «Как поставят — дай телеграмму». Он имеет в виду штамп Главлита.
Между прочим сказал, что его приглашают на Байкал, в Египет и Перу. От Египта он отказался наотрез, а на Байкал и в Перу поедет. На Байкал, в Белоруссию, а потом уже в Перу.
Макаенок, когда я передал ему телефонный разговор, — заметил:
— Отказался ехать в Египет — это понятно. Боится упасть в глазах евреев.
28 июля 1970 г.
С поэмой такая морока, какой мы и не припомним.
Вторую неделю читает ее Главлит и не отважится дать визу. Читают — и ничего не могут понять. Дело дошло до того, что Бр. Спринчан сел рядом с цензором (Иваном Петровичем), прочитал всю поэму от начала до конца и растолмачил все, что тому было непонятно.
Иван Петрович обрадовался:
— Вот теперь ясно и понятно... Теперь никаких вопросов. Однако прошло после этого три дня, а воз и ныне там. Наконец наше терпение лопнуло, и вчера Макаенок позвонил Маркевичу, начальнику. Оказывается, послали корректуру в Москву и ждут, что она скажет.
31 июля 1970 г.
Ну-с, Москва, наконец, сказала «добро». Вчера забрал корректуру из Главлита и, зайдя на почту, сразу же дал телеграмму Евтушенко: «Штамп стоит. Все в порядке. Ждем в Минске», как и уславливались.
Идет и снимок — Евтушенко вместе с Робертом Кеннеди. В Коктебеле на пляже он сказал:
— Этот снимок обошел почти всю прессу мира, а у нас ни разу не печатался. Вот бы дать!
И даем.
Мы, неманцы (не все, но многие), рассчитываем, что Евтушенко может помочь нам увеличить тираж на будущий, 1971 год. Дай-то бог!
2 августа 1970 г.
Евтушенко в Швеции. Пресс-конференция. Вопрос:
— Есть ли в Советском Союзе цензура?
— Есть.
Журналист в недоумении:
— Недавно здесь выступал Кочетов. Он сказал, что цензуры нет… Кто же из вас прав? Кто искренен?
— Оба правы и оба искренни. Каждый по-своему, — ответил Евтушенко.
Да, оба правы и оба искренни. Цензуры нет, у нас Главлит с ограниченными функциями, и все-таки она, цензура, есть.
В 1959 году мы хотели дать рассказ Ежи Путрамента «Пустые глаза» — Главлит снял его, ибо в рассказе действует Гитлер и, собака, ведь говорит и действует именно как Гитлер! Позже, года три-четыре назад, сняли (уже в ЦК, по сигналу Главлита) рассказ Арк. Савеличева «Счастливый». Причина? Да очень простая! Сосед помогает жене «счастливого» надеть новые туфли и… поглаживает ее ноги до колен и выше... Как же можно! Это же безнравственно!.. Наконец случай с Евтушенко. До Москвы, до ЦК КПСС поэма дошла, только там и решили. Спасибо, что решили положительно. Могло быть и хуже.
12 августа 1970 г.
Дважды звонил Евтушенко. Нет, не отвечает. Макаенок махнул рукой: пусть едет в Сибирь, а потом уже к нам.
Макаенок с понедельника (7 августа) в отпуске.
21 августа 1970 г.
Вчера ездили по грибы в коласовские места, за Миколаевщину. Набрали ведра три — боровиков и подосиновиков мало, больше лисичек и подберезовиков.
Владелец машины — Горбунов Петр Тимофеевич, сын того самого Горбунова, Тимофея Сазоновича, который долгое время был секретарем ЦК КПБ. Этому — последнему — Горбунову «Неман», в сущности, обязан своим рождением.
29 августа 1970 г.
Началась борьба за тираж будущего года. Разослали около двух с половиной тысяч писем с рекламными листовками. Дали полосы (куски) в газетах, собираемся выступить по телевидению. Наш минимум — сорок тысяч. Это трудно — добиться такого тиража, но — можно.
31 августа 1970 г.
Вчера проводил Аленку в Москву, в литинститут.
Вечер. На вокзале толпы людей (много молодежи), шум и гам, и какая-тонеустроенность мира сего, и жалко ее стало. Хоть она и стреляный воробей, а все же... Всяко может быть.
* * *
Сегодня узнал, что издательство не выполняет заявку «Союзпечати». Девятого номера было затребовано 33877 экз., а печатаем 32 тысячи. Бумаги не хватает.
Вот и борись за тираж!
* * *
— Что вечно перед вечностью, перед лицом этих миллионов и миллиардов лет?
3 сентября 1970 г.
У Макаенка на даче.
Он пополнел — брюшко вываливается из штанов, лицо — что твой самовар, но настроение не ахти какое, поэтому и не работается.
Да и какая работа пойдет на ум, когда ты занят разводом. В следующую пятницу суд, а эта процедура не из приятных. Наболтает жена чего-нибудь сдуру, — попробуй потом опровергнуть. Последнее, чувствуется, его особенно беспокоит. Сегодня (то есть, уже вчера) он хотел специально подъехать в Минск, чтобы поговорить с женой — последний раз перед судом… Она, говорит, уже написала в заявлении, что он, Макаенок, пьет, как бы не выкинула еще какой фортель. Потом, лет через десять, Сережка (сын) откопает дело в архивах, посмотрит — попробуй его разубедить.
Беспокоят его и денежные расчеты. Чтобы деньги не попали в руки будущему любовнику или мужу жены (он допускает и такую возможность), хочет предложить такой вариант: три тысячи на книжку ей самой, три — дочери, три — сыну. Так как сын несовершеннолетний, то до наступления совершеннолетия он, Макаенок, будет выплачивать ему еще по сто рублей в месяц. Ну, и вдобавок, квартира остается за ней. Дачу берет себе.
* * *
Разговаривал по телефону с женой Евтушенко. Кстати, зовут ее Галиной Семеновной.
Она сказала, что Евтушенко на Байкале, завтра-послезавтра должен звонить (из Иркутска), и тогда она пepeдаст ему нашу просьбу.
