* * *
Разговаривал по телефону с женой Евтушенко. Кстати, зовут ее Галиной Семеновной.
Она сказала, что Евтушенко на Байкале, завтра-послезавтра должен звонить (из Иркутска), и тогда она пepeдаст ему нашу просьбу.
А просьба наша состоит в том, чтобы Евтушенко числа 10 сентября был в Минске. Дело в том, что 12-го у нас телепередача, и хочется, чтобы он принял в ней участие. Это была бы лучшая реклама, какую только можно себе представить. Для «Немана», разумеется.
7 сентября 1970 г.
В прошлую пятницу (4 сентября) Макаенок развелся с женой.
* * *
Евтушенко пообещал приехать в Минск 11-го сего месяца. Что ж, как раз к передаче.
8 сентября 1970 г.
Звонит Матуковский:
— Слушай, когда Евтушенко приедет, познакомь нас, все-таки у него с «Известиями» старая дружба... И — имей в виду, у меня машина, если понадобится...
* * *
Юлька:
— Дедушка, а ты не забыл, что я люблю арбуз?
* * *
Опять Юлька, когда спутала нитки:
— Ой, запутала-замутала!
11 сентября 1970 г.
Самолет, по расписанию, прибывает в 12.00. Едем на вокзал встречать. Я и Бр. Спринчан — первыми — на такси. Следом за нами приехали Андрей Макаенок на своей «Победе» и остальные — А. Белошеев, Г. К., В. Кудинов
и Л. Шакинко — тоже на такси.
Обращаемся в справочное бюро:
— Как самолет?
— Опаздывает на час.
Что делать? У Макаенка какие-то дела в театре (на завтра намечается пятисотый спектакль по «Левонихе на орбите»), и он уехал утрясать эти дела. Мы остались ждать.
Без пятнадцати час. Вдруг кто-то пускает слух, будто самолет из Москвы уже приземлился. Бежим сломя голову туда, бежим сюда, — нет Евтушенко. Спрашиваем пассажиров, кто откуда, — из Львова, Риги, даже из Гродно, а из Москвы нет и нет.
И вдруг… даже глазам не верится… Навстречу шагает Василь Быков с толстым портфелем-сумкой. Все наши аплодируют — полушутя-полусерьезно, — раздаются выкрики вроде того, что, мол, этот гость стоит того, которого мы ждем.
В это время к неманцам примкнул Алексей Слесаренко, с нами остался и Василь Быков. Скоро вернулся и Макаенок.
— Не прилетел?
— Не прилетел...
Ждем. Волнуемся. Наконец приземляется «АН-10», подруливает к аэропорту. Впятером — Макаенок, женщина-администратор филармонии, еще двое из той же филармонии (один из них, кажется, директор) и я спешим самолету.
Пассажиры один за другим спускаются по трапу. Евтушенко нет и нет. «Может, не прилетел?» — думаю. Ждут, волнуются и остальные, особенно, вижу, Макаенок. Наконец появляется долговязая фигура в синем вельветовом костюме, в плаще и экстравагантной вязаной шапочке с хохолком. Сходит, сперва подает руку женщине из филармонии (Нине Васильевне), потом целуется с Макаенком, со мной, знакомится с остальными.
Идем к аэропорту. Увидел Василя Быкова, — улыбается, подойдя, — обнимает и целует его, знакомится, здороваясь за руку, со Спринчаном, К., Слеcapeнко, Кудиновым, Шакинко. В машину Макаенка садимся вчетвером: Евтушенко, сам Макаенок, Быков и я. Гостиница, редакция и наконец квартира. В гостинице — разговор с администрацией филармонии. Просят дать два вечера. Евтушенко отказался, как отрубил:
— Один! Я не артист, а поэт, хватит и одного.
В редакции пробыли совсем недолго — минут двадцать. Прошлись по всем кабинетам, познакомили его со всеми сотрудниками, которые не были в аэропорту, и тронулись дальше.
* * *
Когда подъехали к дому, Евтушенко и я вылезли и стали подниматься на четвертый этаж. Макаенок остался в машине — что-то сказать (или наказать)шоферу.
Лестничная площадка, как и весь пролет, в пятнах — дом не ремонтировался вот уже восемь или девять лет, с тех пор, как был построен, — всюду мусор и вдобавок из квартир истекают какие-то запахи, не всегда приятные...
Василю Быкову довелось бывать в высотном доме, где сейчас живет Евтушенко (кажется, у Твардовского), и он с улыбкой заметил:
— А что, там (имелся в виду дом на Котельнической набережной) квартиркито получше!
Евтушенко засмеялся:
— Я стыжусь не только говорить, а и вспоминать про те квартиры...
Он хотел что-то добавить, но в это время мы остановились, и я нажал на кнопку звонка и одновременно всунул ключ в замочную скважину. Мы вошли. Я включил свет, предложил раздеваться, проходить, словом, все как полагается в таких случаях. Знакомлю. Валентина, Наташка... Проходим в комнату. Стол уже накрыт — садись и начинай пировать. Валентина постаралась на славу. Какое-то время спустя входит и Макаенок. Позже явились Спринчан и Белошеев, потом — Геннадий Буравкин, — и наконец Г. К. Последнего я не приглашал и не думал приглашать, он явился сам, по своей охоте, явился как ни в чем не бывало, лишь бы выпить с Евтушенко.
Но это было позже. А пока мы постояли, посидели, посмотрели кое-какие книги (я показал роман Бориса Савинкова «То, чего не было») и лишь после этого стали усаживаться, Евтушенко — во главе стола, по левую руку от него Быков, с другой стороны — я, Макаенок, Валентина, напротив Евтушенко — Наташка… Первый тост — за гостей, — то есть за Евтушенко и Быкова. Василь Быков поправил: «Не за гостей — за гостя!» — и мы выпили за Евтушенко. Потом — за хозяев, потом... не помню, за кого.
Знакомя с Наташкой, я заметил:
— Это и есть та самая испанистка, о которой я говорил в Коктебеле. И теперь, за столом, они довольно бойко болтали по-испански. Время от времени Евтушенко переводил разговор, попадались колкие реплики в его адрес,—
и сам же смеялся.
Обед всем понравился. Самое большое впечатление произвели пресные блины с маслом. На них навалились дружно — и Евтушенко, и Быков, и особенно Макаенок, — Валентина едва успевала подавать…
* * *
В Хатынь поехали вчетвером: Евтушенко, Макаенок, Буравкин и я.
Логойское шоссе. Леса по сторонам. Листья кое-где побагрянели и пожелтели и виднеются далеко, оживляя пейзаж. Местность холмистая. Где-то за Острошицким Городком Буравкин заметил:
— Наша белорусская Швейцария!
Евтушенко вдруг примолк, пригляделся:
— Красиво! — И опять заговорил о чем-то, бойко и оживленно. Он вообще болтал в дороге больше, чем кто-либо другой.
В Логойске остановились, вышли из машины. Еще в Минске Буравкин сказал, что здесь есть родник, из которого бьет вкусная вода. Вот к этому-то роднику мы и направились вчетвером. Подошли, зачерпнули ладошками, напились. Евтушенко принимался пить раза два или три и все похваливал водичку: мол, хороша, хороша!..
Леса то подступают вплотную к шоссе, то отходят, как бы открывая покрытые стерней, а кое-где и распаханные косогоры.
— Партизанские леса, — говорю я.
— Да, партизанские, — как эхо отзывается Буравкин.
Тишина, безлюдье... Это чувство — чувство тишины и безлюдья — не покидает нас до самой Хатыни. Когда стали подъезжать, все как-то примолкли, даже Евтушенко перестал болтать и насупился. Так — молча — вышли из машины и молча побрели к мемориальному комплексу. Только возле монумента разговорились мало-помалу. Я сказал, что фигура (как она сделана) мне не нравится. Буравкин и Макаенок поддержали меня: слишком громоздка... Евтушенко не согласился. По его словам, фигура хотя и давит немного на весь комплекс, все же интересна с чисто художественной точки зрения и не может не производить впечатления.
Народу было немного — ходило человек пять-шесть одиночек, — и в этой тишине как-то особенно веско, четко и волнующе звучали колокола. Мы прошли в самый конец, разглядывая надписи и прислушиваясь к дальнему и ближнему бою колоколов, постояли на возвышении и повернули назад. Евтушенко расспрашивал о Хатыни, о других местах, где зверствовали немцы, Буравкин (он лучше нас с Макаенком знает это дело) отвечал, называя по памяти цифры. Иногда мы останавливались, читали имена бывших жильцов той или иной хаты…
— Сильное впечатление производит все это! — качал головой Евтушенко.
Перед тем как покинуть Хатынь, мы постояли у экскурсии. Экскурсантов было немного, человек тридцать. Женщина-экскурсовод очень громко и как-то
заученно, а значит, и равнодушно произносила слова, которые мне лично показались совсем, coвсем ненужными.
— Да, этого не забудешь! — опять вздохнул Евтушенко, последний раз окидывая взглядом весь Хатынский мемориальный комплекс, в том числе и громоздкую бронзовую фигуру мужчины с ребенком на руках.
* * *
После Хатыни — Курган Славы на Московском шоссе, — он тоже произвел большое впечатление. Вид с вершины изумительный. Поля, перелески, леса на горизонте. Кажется, в Белоруссии, где так тесно от лесов, рек, озер и деревень, трудно найти место, откуда открывался бы такой далекий простор.
По плану после Кургана Славы мы должны были вернуться в Минск. Но Макаенок нарушил этот план. Когда стали подъезжать к городу, он дал команду повернуть по кольцевому шоссе вправо, и минут через двадцать мы очутились у него на даче. Здесь нас ждали Василь Быков (как он здесь очутился, не представляю) и Бронислав Спринчан. А полчаса спустя явился и Иван Шамякин. Наскоро собрали на стол, и начался пир горой.
