XII. С той поры, как богатство стало вызывать почтение, как спутниками его сделались слава, власть, могущество, с этой самой поры и начала вянуть доблесть, бедность считаться позором и бескорыстие — недоброжелательством.12 Итак, по вине богатства на юность напали роскошь и алчность, а с ними и наглость: хватают, расточают, свое не ставят ни во что, жаждут чужого, стыд и скромность, человеческое и божественное — все им нипочем, их ничто не смутит и ничто не остановит! Посмотревши на дома, на поместья, устроенные наподобие городов, любопытно потом заглянуть в храмы, воздвигнутые нашими предками, самыми набожными на свете людьми. Предки украшали святилища благочестием, а дома свои — славою и у побежденных не отнимали ничего, кроме возможности чинить насилия. А эти нынешние — ничтожные людишки, но опаснейшие преступники! — забирают у союзников то, что в свое время оставил им отважный победитель.13 Как будто лишь в одном обнаруживает себя власть — в несправедливости!
XIII. Надо ли вспоминать о том, чему никто, кроме очевидцев, не поверит, — как частные лица срывали горы, осушали моря? Эти люди, по-моему, просто издевались над своим богатством, которым могли бы пользоваться достойно, но спешили безобразно промотать. Не в меньшей мере владела ими и страсть к распутству, обжорству и прочим излишествам. Мужчины отдавались, как женщины, женщины торговали своим целомудрием. В поисках лакомой еды обшаривали все моря и земли. Спали, не испытывая нужды во сне. Не дожидались ни голода, ни жажды, ни стужи, ни утомления, всякая потребность упреждалась заранее — роскошью. Это толкало молодежь на преступления, когда имущество истощалось: духу, отравленному пороками, нелегко избавиться от страстей, наоборот, — еще сильнее, всеми своими силами, привязывается он к наживе и к расточительству.
XIV. В таком большом и таком развращенном государстве Катилине ничего не стоило собрать вокруг себя, словно бы отряд телохранителей, всевозможные гнусности и преступления. И правда, всякий бесстыдник, прелюбодей, гуляка, проигравший отцовское состояние в кости, спустивший в брюхо, прокутивший с потаскухами, всякий, кто запутался в долгах, чтобы откупиться от наказания за подлое злодейство, все убийцы и святотатцы из любых краев, все осужденные или страшащиеся суда, те, кого кормили замаранные кровью сограждан руки или оскверненный ложной клятвою язык, коротко сказать, все, кому не давали покоя срамной поступок, нужда или нечистая совесть, были доверенными, ближайшими друзьями Катилины. А если кто попадал в круг его друзей свободным от вины, тот, через соблазны ежедневного общения, быстро и легко сравнивался с остальными. Всего больше искал Катилина близости с молодежью: сердца молодых, еще нестойкие, без труда улавливались в хитро расставленные силки. Приноровляясь к пристрастиям, которые они обнаруживали, — каждый сообразно своему возрасту, — он доставлял одним продажных женщин, другим покупал собак или коней. Одним словом, чтобы привязать их к себе понадежнее, он не щадил ни денег, ни собственной скромности.
Многие, по моим сведениям, предполагали, что молодежь, зачастившая в дом Катилины, ведет себя отнюдь не целомудренно. Но в точности никто ничего не знал, и слухи питались из иных источников.
XV. Еще в ранней юности Катилина много и гнусно блудил, — с девицею из знатной семьи, со жрицею Весты14 и еще с другими, — нарушая человеческие законы и божественные установления. Последней его страстью была Аврелия Орестилла, в которой ни один порядочный человек не похвалил бы ничего, кроме наружности, и так как та не решалась выйти за него замуж, опасаясь взрослого уже пасынка, Катилина — на этот счет нет сомнений ни у кого — умертвил сына и очистил дом для преступного брака. Это злодейство, по-моему, было в числе главных причин, ускоривших заговор. Грязная душа, враждовавшая и с богами, и с людьми, не могла обрести равновесия ни в трудах, ни в досугах: так взбудоражила и так терзала ее больная совесть. Отсюда мертвенный цвет кожи, застылый взгляд, поступь то быстрая, то медленная; в лице его и во всей внешности сквозило безумие.
XVI. Молодежь, которую, как сказано выше, удавалось ему привадить, он разными средствами приучал к преступлениям. Он готовил лжесвидетелей и мошенников, подделывающих завещания, внушал презрение к верности, собственности, судебному преследованию, а испортив доброе имя своих питомцев и истребив чувство стыда, он давал им новые, более трудные задания. Если ж поводов к преступлению не оказывалось, Катилина напускал их на людей, которые ни в чем не были перед ним повинны: дабы рука и дух не цепенели в бездействии, он был готов даже на бескорыстную пакость и жестокость.
Полагаясь на таких друзей и сообщников и зная, что повсюду бремя долгов непомерно тяжело и что большинство воинов Суллы, прожившись, вспоминает о прежних победах и грабежах и жаждет гражданской войны, Катилина принял решение захватить власть. В Италии не было войска совсем, Гней Помпей вел войну на краю света;15 сам Катилина намеревался искать консульства и мог рассчитывать на успех, поскольку сенат ни о чем не подозревал; повсюду царили спокойствие и безопасность, но это как раз и было на руку Катилине.
XVII. И вот около июньских календ,16 в консульство Луция Цезаря и Гая Фигула,17 он приступает к делу. Беседуя сперва с глазу на глаз, он одних уговаривает, других испытывает, ссылается на свою силу, на то, какою неожиданностью будет для государства заговор и каких выгод следует от него ждать. Выяснив все, что он хотел выяснить, Катилина собирает вместе всех самых неимущих и самых отчаянных. Из сенатского сословия тут были Публий Лентул Сура, Публий Автроний, Луций Кассий Лонгин, Гай Цетег, сыновья Сервия Суллы18 Публий и Сервий, Луций Варгунтей, Квинт Анний, Марк Порций Лека, Луций Бестна, Квинт Курий, из всаднического сословия19 — Марк Фульвий Нобилиор, Луций Статилий, Публий Габиний Капитон, Гай Корнелий, затем — многие из колоний и муниципиев,20 всё знатные в своих городах люди. Кроме того, к заговору менее явно были причастны очень многие из числа знати, побуждаемые более надеждою на владычество, чем нуждой или иною крайностью. Однако же всего решительнее разделяла замыслы Катилины молодежь, в особенности — знатная; она могла бы жить покойно, проводя дни в роскоши или в неге, но ненадежность предпочитала надежности, войну — миру. Были в ту пору люди, которые считали, что не остался в стороне и Марк Лициний Красс:21 ненавистный ему Гней Помпей возглавлял сильное войско, и Красс согласился бы поддержать кого угодно — в противовес могуществу Помпея, а вдобавок надеялся, что без труда займет первое место среди заговорщиков в случае их успеха.
XVIII. Но еще до того против государства составлялся другой заговор; среди немногочисленных участников был и Катилина. Я расскажу об этом как можно ближе к истине.
В консульство Луция Тулла и Мания Лепида22 вновь избранных консулов23 Публия Автрония и Публия Суллу обвинили в подкупе избирателей и осудили. Спустя немного привлекли к ответу Катилину — за лихоимство,24 и это помешало ему искать консульства, потому что он не сумел заявить о своем намерении в законный срок.25 Жил тогда в Риме Гней Пизон, человек молодой, знатный и неслыханно наглый, неимущий, но влиятельный среди единомышленников; нужда и дурной нрав толкали его на покушение против государства. С ним-то поделились своими планами Катилина и Автроний примерно в ноны26 декабря и стали готовиться к убийству консулов Луция Котты и Луция Торквата на Капитолии, в январские календы,27 чтобы самим захватить власть, а Пизона с войском послать в Испанию для захвата обеих провинций.28 Но умысел их обнаружился, и они назначили новый срок — ноны февраля. Теперь уже не только консулов собирались они погубить, но и большую часть сената. И если бы Катилина перед курией29 не подал знак своим сообщникам слишком рано, в тот день совершилось бы самое ужасное за всю историю Рима злодеяние. Но число вооруженных оказалось недостаточно, и это расстроило дело.
XIX. Позже Пизон был отправлен квестором с преторскими полномочиями30 в Ближнюю Испанию — по настоянию Красса, которому была известна его непримиримая вражда к Гнею Помпею. Впрочем, сенат дал свое согласие с полной охотою, желая удалить этого мерзавца из Рима, но еще и оттого, что могущество Помпея уже тогда становилось опасно и многие лучшие граждане видели в Пизоне своего рода защиту. Но, прибывши в провинцию, Пизон где-то в дороге был убит испанскими конниками, состоявшими под его началом. Некоторые утверждают, что варвары были не в силах терпеть его власть, несправедливую, высокомерную и жестокую, другие — что конники эти были старинными и верными клиентами Гнея Помпея31 и на Пизона напали, исполняя волю Помпея, ибо нет иного примера, когда бы испанцы отважились на подобный поступок, напротив, до того они, не жалуясь, сносили свирепое господство многих наместников. Мы этот вопрос оставим нерешенным. О первом заговоре — довольно.
