менее элегантно, чем в вечернем платье. Склонившись к столу и подперев ладонью щёку, она быстро заполняла бланк. Мне показалось, что со времени нашей последней встречи
девушка похудела. Под глазами как будто проступили тени. Сердце моё наполнилось
нежностью. Стараясь проглотить застрявший в горле комок, я стоял, опустив руки по
швам, и молчал. Оксана подняла глаза от бумаг и долго-долго смотрела на меня, не мигая.
- На что жалуетесь, больной? – наконец спросила она.
- Сердце, доктор… Ноет и ноет… Ни дня, ни ночи покоя нет…
- Сердце надо беречь, - глядя мне в глаза, серьёзно ответила девушка.
Мы долго гуляли в этот вечер по берегу. Море с тихим шорохом ласково трогало льдины, лежащие за чертой прибоя, пылал закат. Лёгкий влажный ветерок шевелил выбивающиеся
из-под шапочки волосы девушки. Я никак не мог наглядеться на её тонкое задумчивое
лицо, тонул в синеве грустных, чуть прикрытых ресницами глаз. Чувствовал руку, мягко
опирающуюся на мой локоть, бедро, касавшееся меня. Это было какое-то наваждение,
колдовство. Мне казалось, что я понимаю сейчас молчание гор, шелест тайги, шорох
прибоя, пронзительные крики чаек, шёпот ветра и усталую тишину заката…
И полонила моё сердце Оксанка-докторша. Забыл я и отчий дом, и друзей-товарищей, и
свою дененощную работу, еще не так давно делавшую меня счастливым. Уже не
спрашивая, нас соединяли телефонистки. Они на память знали, как мы работаем, и
прикидывали по времени, дома ли врачиха и молодой механик, или всё ещё на работе?
Петр Ильич, капитан прикомандированного к рыбобазе сейнера, стоило мне показаться
перед заходом солнца на пристани, прятал в бездонный карман штормовки принесённую
мной бутылку спирта и рявкал в переговорную трубу: «По местам стоять! С якоря
сниматься! Машина, самый малый вперёд!». До Октябрьска всего лишь восемнадцать
километров морем.
Когда Оксана выбиралась в Кривую Падь, мы, бывало, не спали по трое суток.
- Что-то, Михал Андреич, у вас глазки совсем провалились, - шутили сезонницы.
- Нельзя так много работать… Хи-хи-хи! Высохли уже совсем, почернели, на грача
похожи стали…
А я носился по цехам без устали, не чуя под собой ног. И всё у меня, как никогда,
спорилось и ладилось…
*
Когда я пытаюсь восстановить в памяти те мгновенно пролетевшие четыре месяца, то с
удивлением понимаю, что, кроме Оксаны, ничего из происходящего вокруг, не могу
вспомнить.
Какие-то вспышки счастья, обрывки, отдельные картинки… Как за рулём отцовского
мотоцикла, когда ночью превышаешь все допустимые пределы скорости: дорога
становится узкой, окружающее сливается в разноцветное пятно, а перед глазами - только
освещённая фарами серая лента асфальта, стремительно летящая тебе навстречу. И такое
же упоение…
*
- Ты же знаешь, что я никуда не уйду… Я просто не смогу прожить эту ночь без тебя… Я
искал тебя, ждал… А ты меня гонишь…
- Закрой дверь… Сними очки… Можно, я потрогаю твои губы?.. Подожди, я сама…
Прошу тебя, не торопись…
*
- Как его зовут? – закуривая вторую папиросу подряд, поинтересовался я.
- МышкО, (она меня сразу же стала так называть) ты не знаешь, куда могли подеваться
мои тапки?
- Как его зовут?..
Оксана какое-то время молчит, собирая разбросанную по всей комнате одежду, затем,
вздохнув, тихо отвечает:
- Его зовут Степаном, мы вместе учились в школе.
- Ты его любила?
- Не знаю, - укладывая волосы, Оксана держит во рту шпильки, и голос её звучит
невнятно: «ненаю».
- Тогда казалось что, да… любила, - справившись, наконец, с непослушными волосами, поясняет она.
- Я была глупой девчонкой…
- И что было потом? Ты только не подумай, что я тебя ревную к прошлому, - спички, почему-то ломались и не хотели зажигаться.
Оксана, обойдя кресло, обнимала сзади, положив подбородок на мою голову. Сидеть в
этом положении неудобно, и я с трудом удерживался от того, чтобы не сбросить с себя её
руки…
- Потом?.. – Оксана, наконец, отпустила меня.- Потом я уехала учиться в Киев. А Стёпа
поступил в военное училище в Херсоне, - она, рассказывала, надевая пальто в прихожей, а
я всё так же сидел на стуле, отвернувшись к окну.
Вернувшись в комнату уже одетая, продолжила:
- Мы после школы и не встретились ни разу. Зачем-то продолжаем писать друг другу.
Бурная в первое время переписка со временем перешла в вялотекущую стадию, - она
горько усмехнулась.
- Степан пока что один. Пишет, что ждёт…
- Ну, я побежала, - чмокнув меня в макушку, она кричит с порога:
- Покушай обязательно. Я тебя люблю!
- Ксана, подожди, - с трудом отрываюсь я от стула.
- Что, коханый?
- Я без тебя жить не смогу…
*
- Ты когда-нибудь видел, МышкО, как по ковыльной степи бегут волны? - Оксана
обнажённой ногой рисует в воздухе на фоне белёного известью потолка зигзаг, который, по её мнению, должен изображать из себя волну.
Я любуюсь её загорелой голенью, длинной тонкой ступнёй, ухоженными пальчиками и
начинаю мелко дрожать…
- Ты слышишь, о чём я говорю? – переспрашивает она.
- Да… То есть, нет, я никогда не видел степь.
- Когда я сюда приехала, - нога юркнула под одеяло, и взлетела вверх рука, тонкая и
изящная как крыло ангела, - меня поразило то, как похоже море на степь.
Одеяло съехало, обнажив плечо и часть белой, как молоко, груди.
- Я сама с Запорожья. Ты что, и на Украине никогда не бывал?
- Не довелось, - сипло отвечал я и начинал нежно целовать глаза девушки, стараясь
справиться с ознобом. Волосы Оксаны пахли аптекой, - но украинок очень люблю…
- Что ты со мной делаешь… О, господи!.. Коханый!..
*
- Ксана, уже середина лета. Мы встречаемся почти четыре месяца, - я разворачиваю
девушку лицом к себе.
- Выходи за меня! – вглядываясь в ставшие родными глаза любимой, я почти кричу, тряся
её как былинку:
- Хочу, чтобы ты была рядом со мной, понимаешь? Всегда со мной: каждый день, каждый
час, каждый миг… Я ревную тебя ко всему: к твоей школьной влюблённости, к врачам
твоей больницы, к твоей работе, наконец. Во сне мы с тобой всегда вместе, и когда я
просыпаюсь один, реву диким зверем, сжимая зубами подушку!.. Я не могу делить тебя ни
с кем, даже с твоим прошлым…
Девушка чуть отстраняется. Глаза её опущены, руки вытянуты по швам:
- Коханый, умоляю тебя: подожди немножко, дай мне время!..
*
- МышкО, пойми, я должна поехать. Во-первых, я три года не видела маму. А потом, я
должна всё же объясниться со Стёпой – всё ему рассказать, попросить прощения, в конце
концов. Так будет по-честному. Ты только не волнуйся, коханый. Я обязательно вернусь, и
мы уже не расстанемся с тобой никогда…
Я целую Оксану в глаза, крепко прижимаю её к себе, с трудом сдерживаясь, чтобы не
разрыдаться. Хочется заслонить её от этого жестокого мира, где каждую секунду
приходится принимать решения, выбирать, нести ответственность за поступки… И, в то
же время, физически ощущаю, что её теряю…
Катер пронзительно гудит третий, последний раз. Старенький капитан подносит жестяной
рупор ко рту…
- Беги, родная, я буду тебя ждать, - отпуская руки любимой, слегка подталкиваю её к
дебаркадеру…
Глава 8
В тот же день провожали на пенсию Василия Петровича Петухова. Чествовали ветерана в
клубе, собрались все жители посёлка. Несмотря на тоску, не пойти я не мог. Василий
Петрович работал под моим началом, к тому же я давно присматривался к этой
удивительной семье.
Василия Петухова и его жену Матрёну знало всё побережье. Сам Петухов работал на
тракторе, а тракторист на селе - человек уважаемый! Кто дров из тайги привезёт? Кто
весной огород вспашет и дорогу зимой к дому в снегу пробьёт?
То-то же!
Плюгавенький, и в самом деле похожий на задиристого петуха, Василий Петрович никому
не отказывался помочь и цену не заламывал, сколько дадут. Спирт Петухов не пил и за
труды брал деньгами. Домой спешил, к своей Матрёне…
Матрёна Ильинична работала пекарем. Когда подходил на пекарне хлебушек, по посёлку
плыл такой сытный дух, что поневоле во рту накапливалась слюна; хотелось скорее домой, за стол.
Зачастившие перед путиной к нам городские начальники обязательно брали в Николаевск
три-четыре буханки местного хлеба.
Сыновей у Василия и Матрёны было двое: оба давно уже выросли, отслужили и
разлетелись по свету. Слали родителям к праздникам открытки, а проведать – так не
дождёшься.
Дом у Петуховых, самый большой в посёлке, он стоял в самом центре и гордо смотрел
шестью окнами на магазин, почту и сберкассу.
В воскресенье в клуб на кинокартину супруги шли не торопясь, под ручку, нарядные, на
лицах – довольство. Дородная краснощёкая Матрена приветливо раскланивалась с
