Девственным умам свойственно откликаться на все впечатления с равной силой. Эти ленивые натуры не менее чувствительны, чем другие; просто они ощущают, но не осмысливают.
Осмысление – это умение наслаждаться и страдать. Надо привыкнуть к страстям, чтобы наблюдать за их клокотанием в пучине, которая зовется сердцем человеческим.
Старики не бывают наивными.
Услышав удаляющийся цокот копыт, Питу подбежал к дверям. Он увидел, как Катрин свернула на проселочную дорогу, которая соединяла ферму с трактом, ведущим в Ла Ферте-Милон, эта проселочная дорога огибала холм, вершина которого поросла лесом. С порога он с сожалением и покорностью помахал вслед красавице. Но едва рука и сердце послали этот прощальный привет, как Питу пришла в голову одна мысль.
Катрин могла запретить ему сопровождать ее, но не могла помешать следить за ней.
Катрин могла сказать Питу: «Я не хочу вас видеть»; но она не могла сказать Питу: «Я запрещаю вам смотреть на меня».
Вот Питу и подумал, что раз ему все равно нечего делать, то ничто в мире не может помешать ему пойти лесом вдоль дороги, по которой едет Катрин. Таким образом он будет издали наблюдать за ней сквозь ветки деревьев, оставаясь незаметным.
От фермы до Ла Ферте-Милона было всего полторы мили. Полторы мили туда, полторы мили обратно, для Питу это был пустяк. Вдобавок, проселочная дорога шла в обход. Пойдя напрямик. Питу мог укоротить свой путь на четверть мили. Оставалось всего-навсего две с половиной мили туда и обратно.
Две с половиной мили – для человека, который, казалось, украл у Мальчика-с-пальчик сапоги, которые тот в свой черед украл у Людоеда, это было раз плюнуть.
Как только этот план созрел в голове Питу, он немедленно приступил к исполнению. Пока Катрин ехала к тракту, Питу, пригнувшись за высокими колосьями ржи, мчался к лесу.
Он мигом добрался до опушки, перепрыгнул ров и бросился лесом, быстроногий, как олень, хотя и не столь грациозный.
Так он бежал с четверть часа, а через четверть часа в просвете между деревьями показалась дорога.
Он остановился, прислонившись к огромному дубу, который полностью скрывал его за своим корявым стволом. Он уверен был, что обогнал Катрин.
И все же он прождал десять минут, пятнадцать минут – никого.
Быть может, она что-нибудь забыла на ферме и вернулась? Такое могло случиться.
С огромными предосторожностями Питу подошел поближе к дороге, выглянул из-за толстого бука, который рос прямо во рву на границе дороги и леса, окинул взглядом дорогу до самой равнины, но ничего не увидел.
Значит, Катрин что-то забыла и вернулась на ферму.
Питу пустился в обратный путь. Либо она еще не приехала и он увидит, как она возвращается, либо она уже приехала и он увидит, как она снова выезжает с фермы.
Питу взял ноги в руки и бросился к равнине.
Он бежал по песчаной обочине дороги, где ему легче было ступать, но вдруг остановился.
Он знал, что Катрин едет на иноходце.
Так вот, перед ним были следы иноходца, они вели к узенькой тропинке, у начала которой стоял столб с надписью:
«Эта тропа ведет от дороги на Ла Ферте-Милон в Бурсон».
Питу поднял глаза и в конце тропинки увидел тонущие в голубоватой дымке далекого леса белую лошадь и красный казакин Катрин.
До них, как мы уже сказали, было неблизко, но мы знаем, что для Питу дальних расстояний не существовало.
– Ага! – воскликнул Питу, снова бросаясь лесом, так она едет не в Ла Ферте-Милон, она едет в Бурсон! А ведь я точно помню: она раз десять, не меньше, повторила «Ла Ферте-Милон». Ей дали поручения в Ла Ферте-Милон. Сама матушка Бийо говорила о Ла Ферте-Милоне.
С этими словами Питу продолжал бежать; Питу мчался быстрее и быстрее; Питу летел сломя голову.
Ибо, подталкиваемый сомнением, этой первой половиной ревности, Питу был уже не просто двуногим: он казался одной из крылатых машин, которые так хорошо задумывали, но увы! так плохо воплощали великие мастера древности, как, например, Дедал.
Питу как две капли воды походил на соломенных человечков с руками из камышовых тростинок, которые крутятся от ветра в витринах игрушечников: ручки, ножки, головка – все болтается, все летит.
Длинные ноги Питу отмеряли по пять футов – шире шагать он не мог; руки его, похожие на два валька, разрезали воздух как весла. Ноздри его шумно втягивали воздух и со свистом выдыхали его.
Ни одна лошадь не бежала бы так неистово. Ни один лев не преследовал бы добычу так яростно. Питу оставалось пробежать еще полмили, когда он увидел Катрин; пока она проехала четверть лье, Питу успел пробежать эти полмили.
Значит, он мчался в два раза быстрее, чем лошадь. Наконец он поравнялся с ней.
Теперь он шел за Катрин не просто ради того, чтобы любоваться ею, он следил за ней. Она солгала. С какой целью?
Неважно; чтобы добиться над ней некоторого превосходства, надо поймать ее на лжи.
Питу очертя голову ринулся в папоротник и колючки, пробивая себе дорогу каской и рубя кусты саблей.
Однако теперь Катрин ехала не торопясь, поэтому время от времени слуха ее достигал треск сломанных веток, заставлявший навострить уши и лошадь и хозяйку.
Тогда Питу, который не терял Катрин из виду, останавливался и переводил дух; он хотел рассеять подозрение.
И все же долго это длиться не могло – и не продлилось.
Питу вдруг услышал, как лошадь Катрин заржала и ей ответила другая лошадь. Вторую лошадь пока не было видно.
Но как бы там ни было, Катрин хлестнула Малыша веточкой остролиста и Малыш, который на мгновенье перевел дух, снова поскакал крупной рысью.
Он скакал так быстро, что пять минут спустя его хозяйка поравнялась со всадником, который так же спешил ей навстречу, как она спешила навстречу ему.
Катрин умчалась так неожиданно, что бедный Питу застыл на месте, только приподнялся на цыпочки, чтобы лучше видеть.
Впрочем, было слишком далеко и Питу ничего не увидел.
Однако, даже и не видя, он почувствовал, как на лице Катрин выступил румянец, как дрожь радости пронизала все ее тело, как заблестели, засверкали ее глаза, обыкновенно такие мягкие, такие спокойные. Для Питу это было как электрический шок.
Питу не мог различить черты всадника, но по его повадке, по зеленому бархатному охотничьему рединготу, по шляпе с широкой лентой, по непринужденной и грациозной посадке головы заключил, что он занимает высокое положение в обществе, и сразу подумал о красивом молодом человеке, умелом танцоре из Виллер-Котре. Сердце Питу, губы, все его естество содрогнулось, и он прошептал имя Изидора де Шарни. Это и вправду был Изидор.
Питу издал вздох, похожий на рычанье, и, снова углубившись в густой лес, вскоре оказался в двадцати шагах от влюбленных, слишком занятых друг другом, чтобы тревожиться о том, кто издает шум, который они слышат: четвероногое животное или двуногое.
Впрочем, молодой человек все-таки обернулся в сторону Питу, приподнялся в стременах и огляделся вокруг рассеянным взглядом.
Но в это мгновение Питу бросился ничком на землю.
Потом он прополз как змея еще шагов десять и прислушался.
– Добрый день, господин Изидор, – говорила Катрин.
– Господин Изидор! – пробормотал Питу. – Я так и знал.
Он вдруг почувствовал во всем теле страшную усталость от всей той работы, которую сомнение, недоверие и ревность заставили его проделать за последний час.
Молодые люди сидели в седле друг против друга, отпустив поводья и протянув друг к другу руки; они не двигались, трепещущие, безмолвные и улыбающиеся, меж тем как две лошади, несомненно привыкшие друг к другу, лизали друг другу ноздри и топтали придорожный мох.
– Вы нынче припозднились, господин Изидор, – сказала Катрин, нарушая молчание.
– Нынче, – повторил Питу. – Похоже, в другие дни он не опаздывает.
– Это не моя вина, дорогая Катрин, – отвечал молодой человек. – Утром я получил письмо от брата и должен был сразу ответить, оттого и задержался. Но не беспокойтесь, завтра я буду более точным.
