Моя лояльность к Михаилу Сергеевичу не имела благоразумных рамок. Величие целей ослабляло мое зрение. Что-то порой тревожило меня, но я гнал от себя всякие сварливые мысли. Сдерживало меня и то, что Горбачев — человек обидчивый. И без того газеты писали, что он лишь озвучивает то, о чем говорит ему Яковлев. Я понимаю — ему было досадно читать такое. В конце концов, он настолько обиделся, что все реже и реже стал привлекать меня к конкретной работе. Обойдусь, мол, и без тебя.
Нельзя было не учитывать и другое качество его характера. Он подозрителен. У меня и моих друзей вызывало недоумение то обстоятельство, что Горбачев ни разу не оставил меня вместо себя, когда был в разъездах, ни разу не поручил вести Секретариат, ни разу не назначил официальным докладчиком на ленинских или ноябрьских собраниях. В подобных ролях побывали почти все, кроме меня, хотя я и ведал идеологией. Даже на двух всесоюзных совещаниях по общественным наукам и проблемам просвещения доклады делал Егор Лигачев. То ли Горбачев постоянно «ставил меня на место», поскольку ему внушали, что «Яковлев ведет собственную игру», то ли боялся, что я наговорю в докладах че- го-то лишнего. Не знаю. Мне иногда хотелось напрямую спросить Горбачева, в чем тут дело? Но стеснялся поставить его в «неловкое положение».
Сегодня все это звучит смешно, даже вспоминать неловко, а тогда было очень неприятно. Скажу честно, в то время я каждый раз переживал, воспринимая эти решения Горбачева как недоверие ко мне. Впрочем, так оно и было. Я знал, что Болдин не один раз, когда подходило время торжественных собраний, вносил меня в список возможных докладчиков, но Горбачев, как сообщал мне тот же Болдин, всегда предпочитал других. Очень больно я воспринимал вопросы и моих друзей, и моих недругов: «Ты же учитель, а доклад по народному образованию делает инженер Лигачев». Или: «Ты же член Академии наук СССР, а доклад по общественным наукам делает снова инженер Лигачев. Что у вас там происходит? »
Стоит рассказать, пожалуй, об одном эпизоде, о котором сегодня вспоминаю с улыбкой. Однажды у кого-то возникла идея попытаться примирить Горбачева с демократами. Собрались в этих целях шесть человек (трое — от президента, трое — от демократов). Я узнал об этом через несколько недель. А теперь ко мне попала записка на имя Горбачева, которая, видимо, и была результатом переговоров. Приведу отрывок из нее.
«Но, пожалуй, самое неприятное в нынешней ситуации то, что обостренная полемика вокруг перехода к рынку сегодня подвела общественное мнение почти к единодушному негативному отношению к правительству. Практически не встретишь человека, который верил бы в то, что оно способно не то что создать эффективный рынок, но просто уберечь страну от голода. Настрой людей таков, что, даже если бы завтра правительство представило абсолютно идеальный план действий, его встретит разгромная критика. Это печально, но факт.
Конечно, могут быть найдены какие-то оправдания. Но, Михаил Сергеевич, нельзя, мне кажется, не видеть, что правительство действительно уже не в состоянии восстановить доверие парламента и страны. В этих условиях единственно правильным, по существу спасительным решением была бы его отставка и формирование в короткий срок нового правительства, возможно, с какими-то особыми полномочиями (переходное, чрезвычайное, на период стабилизации и т. д.).
Такая замена будет иметь смысл, как мне кажется, только в том случае, если будет решительно обновлен весь состав нынешнего Совета Министров с резким его омоложением. И самое главное — чтобы во главе его встал Ваш надежный соратник, способный получить кредит доверия в различных слоях общества, особенно в тех, которые сейчас наиболее активны политически.
Думаю, что таким человеком может быть Александр Николаевич Яковлев. В пользу его кандидатуры ряд очевидных аргументов. В широких политических кругах, особенно после XXVIII съезда КПСС, его воспринимают как Вашу правую руку. У него достаточно прочный авторитет во всем леводемократическом лагере, и с этой стороны ему явно будет оказана поддержка. А это означает, по крайней мере, смягчение конфликтных ситуаций с Верховным Советом России, Советами Москвы, Ленинграда и т. д. Думаю, положительно воспримет это и основная масса интеллигенции, включая прессу. Немаловажно и то, что приход такого правительства позволит использовать более широко наметившиеся благоприятные возможности для притока иностранного капитала.
Конечно, Александр Николаевич не отвечает традиционным нашим представлениям о премьере как человеке, который обязательно должен разбираться в современной технике. Однако сейчас ведь как раз на этом посту должен быть не узкий технарь, а человек с широким политическим и экономическим кругозором, способный привлечь к себе лучшие интеллектуальные силы и смело пойти на назревшую реформу экономики.
Убежден, что такое решение внесло бы новый момент в развитие обстановки, позволило бы выиграть время, необходимое для перехода к рынку и подписания Союзного договора.
Независимо от того, каким будет Ваше решение по главе правительства, честно говоря, я просто не вижу никакого иного выхода, как самая безотлагательная смена кабинета. Для этого, кстати, есть и вполне резонные объяснения: правительство не сумело выполнить данное им обещание, подвергается критике и поэтому предпочитает уступить место другому.
Я с большим уважением отношусь к Николаю Ивановичу и думаю, что он по размышлении воспримет это с пониманием. Более того, думаю, что это отвечает и его интересам: лучше сейчас перейти на какую-то другую хорошую работу, чем довести до того, что правительство официально получит вотум недоверия.
Прошу прощения, что вторгаюсь в сферу высшей политики, но я ведь всегда говорил Вам то, что думаю, и что, по моему глубокому убеждению, отвечает интересам перестройки».
Я догадываюсь, кто автор этой записки, но это всего лишь догадка.
Я уже писал, что у меня с Михаилом Сергеевичем были частые и откровенные разговоры на самые разные темы. Иногда — многочасовые и в неформальной обстановке. О положении в стране, прошлом и будущем, планах и людях, об искусстве и литературе. Мало сказать, что беседы носили доверительный характер, они были душевными, товарищескими. Скажем, во время отпусков под южным голубым небом, где-то в горах вели мы неторопливые беседы, мечтая о том, какое в будущем должно быть государство. Мирное, но сильное своим богатством, освобожденное от засилья милитаризма и экологических уродств. Мы говорили о том, что человек должен быть свободен, духовно богат, сам определять свою судьбу. Мы ходили по земле, но одновременно витали в облаках. Горячие монологи были искренними и одухотворенными романтикой, выражающей все самое возвышенное, что творилось в душе. Наши жены — Раиса Максимовна и Нина Ивановна, прогуливались обычно отдельно и старались не мешать нашим сумбурным разговорам. Они говорили о своих делах и заботах, о детях и внуках.
Путаюсь в мыслях, когда вспоминаю об этих беседах в горах и на берегу Черного моря. И волнуюсь. Я верил в созидательную суть наших бесед, верил с восторгом в душе и постоянно тешил себя надеждой, что все в жизни так и будет. А когда действия моего собеседника в каких-то случаях оказывались иными, я, внутренне не соглашаясь с ними, стыдился прямо сказать об этом Горбачеву, ибо, как я думал, напоминания о доверительно сказанном могли показаться предательством нашей «черноморской раскованности».
Как правило, он замечал мою раздраженную реакцию на те или иные решения или особенно замшелые выступления других членов Политбюро. И при первом же случае старался объяснить свое молчание нежеланием ввязываться в спор по пустякам. Подобная доверительность, да и сам характер отношений в известной мере сковывали мою самостоятельность. Единственное, где я отводил душу, это в публичных выступлениях, в которых излагал свое видение Перестройки. Кстати, коллеги по ПБ не раз делали мне разные замечания, вежливые, разумеется, по поводу моих выступлений, скажем, в Перми, Душанбе, Калуге, Тбилиси, Риге, Вильнюсе и в Москве, но сам Михаил Сергеевич не сказал мне ни слова по этим выступлениям. Ни плохого, ни хорошего.
Если вернуться к общественным наукам, то уже упомянутый мною случай сильно поцарапал меня. На самом деле, без моего участия готовится всесоюзное совещание обществоведов — преподавателей институтов. Организаторы, возглавлявшие его подготовку, а это было окружение Лигачева, не сочли нужным даже посоветоваться, узнать мое мнение. Ограничились пригласительным билетом. Мне бы скандал закатить, а я снова смолчал. Поборов раздражение, я пришел на это совещание задолго до его начала и увидел кривые улыбки тех, кто рьяно продолжал отстаивать «чистоту» марксиз- ма-ленинизма, громил всякие посягательства на эту «чистоту». Вот видишь, не тебе поручили! Делай выводы! Смысл речей на совещании был достаточно однообразен: ревизионизм наступает, марксизм сдает позиции. ЦК потакает ревизионистам, которые повторяют враждебные песни из-за рубежа. Мне было ясно, что серьезного разговора получиться не может. Мозги у некоторых участников если и были, то давно усохли, а поэтому не оставалось ничего иного, как жевать воздух.
