В Ленинградском издательстве Маршак объединил великолепных художников-иллюстраторов Ленинградской графической школы: Лебедева, Конашевича, Юрия Васнецова, Чарушина, Пахомова, Стерлигова, Тырсу, Евдокимову, Кибрика, Юдина, Ермолаеву. Его фаворитом в этой плеяде стал Владимир Лебедев, который оформил большое число книг самого Маршака, начиная с «Цирка», выпущенного издательством «Радуга» в 1924 году.
К работе в издательстве были привлечены писатели, создавшие золотой фонд детской литературы: Житков, Бианки, Леонид Пантелеев, Каверин. Именно сюда «распределился» и Николай Заболоцкий после Пединститута и армии.
Формально Даниил Хармс и Александр Введенский были приглашены в Детгиз Евгением Шварцем и Николаем Олейниковым. Шварц и Олейников пришли на выступление будущих обэриутов в Кружке друзей камерной музыки на углу Невского и Садовой, где до сих пор работает Театр марионеток имени Е. Деммени. Это было весной 27-го. Для поэтов, уставших от безуспешных попыток «прорваться», этот предложение было манной небесной.
Евгений Шварц работал в Детгизе редактором детского отдела, а Николай Олейников возглавлял редакции сразу двух журналов – «Еж» (Ежемесячный журнал) – для старших и «Чиж» (Чрезвычайно интересный журнал) – для младших. Он был один из немногих членов партии со стажем, ветеран гражданской войны, и, в сущности, подразумевалось, что он должен курировать ленинградское издательство по партийной линии. Им, прямо скажем, повезло с куратором.
Олейников, который сам был поэтом, по духу был ближе Хармсу и Введенскому, чем Заболоцкий, и, тем более, Вагинов. Его по праву включают в «большую тройку» обэриутов, хотя партийная дисциплина не позволяла ему формально стать членом группы или участвовать в их вечерах.
Николай Макарович Олейников (1898 – 1937) был на год старше Константина Вагинова, родом из станицы Каменской, казак. История его юности кажется сюжетом из Бабеля или Платонова. Выданный родным отцом, он чудом избежал расстрела белыми, участвовал в гражданской войне. С 1920 года член партии. Литературную деятельность начал в Бахмуте (ныне Артемовск), где основал литературно-художественный журнал «Забой» вместе с приехавшими на Дон петербуржцами М. Слонимским и Е. Шварцем (1923). В 1925 году получает от ЦК ВКП(б) назначение в газету «Ленинградская правда» и переезжает в Ленинград.
Перед отъездом он явился к председателю Совета своей родной станицы и сообщил ему, что отправляется в Ленинград поступать в Академию художеств, а туда принимают только красивых. Сказал, что ему требуется справка, что он таковым является. Справка была выдана. В ней говорилось: «Сим удостоверяется, что гр. Олейников Николай Макарович действительно красивый. Дана для поступления в Академию художеств». Справка по всей форме была заверена подписью и печатью. После этого, уже в Ленинграде, Олейников с удовольствием демонстрировал ее девушкам.
С обэриутами Олейникова сближала любовь к Козьме Пруткову, капитану Лебядкину и неопримитивизму:
Маленькая рыбка,
Маленький карась,
Где ж ваша улыбка,
Что была вчерась?..
Что же вас сгубило,
Бросило сюда,
Где не так уж мило,
Где – сковорода?
Карасихи-дамочки
Обожали вас –
Чешую, да ямочки,
Да ваш рыбий глаз.
Бюстики у рыбок –
Просто красота!
Трудно без улыбок
В те смотреть места.
Но однажды утром
Встретилася вам
В блеске перламутра
Дивная мадам.
Дама та сманила
Вас к себе в домок,
Но у той у дамы
Слабый был умок.
С кем имеет дело,
Ах, не поняла!
Соблазнивши, смело
С дому прогнала.
И решил несчастный
Тотчас умереть.
Ринулся он, страстный.
Ринулся он в сеть.
Злые люди взяли
Рыбку из сетей,
На плиту послали
Просто, без затей.
Ножиком вспороли,
Вырвали кишки,
Посолили солью,
Всыпали муки...
Белая смородина,
Черная беда!
Не гулять карасику
С милой никогда.
Не ходить карасику
Теплою водой,
Не смотреть на часики,
Торопясь к другой.
Плавниками-перышками
Он не шевельнет.
Свою любу «корюшкою»
Он не назовет.
Так шуми же, мутная
Невская вода!
Не поплыть карасику
Больше никуда.
Если Олейников быстро стал своим в компании обэриутов, то их отношение к Маршаку было двойственным. С одной стороны, он был работодателем и человеком, у которого всегда можно было занять денег. С другой стороны, он не любил и не одобрял иронии по отношению к власти. Хармс не решился читать ему написанный в конце 1929 года рассказ «Жук-коммунист», записав в дневнике: «Опасно... очень будет ругаться». Рассказ не сохранился, но название говорит само за себя.
Детские книги были счастливой отдушиной. Каждый из обэриутов мог к этому моменту сосчитать число опубликованных стихов на пальцах одной руки. А теперь у них выходила книжка за книжкой в официальном издательстве.
К концу 1927 года у Хармса вышли уже три книжки: прозаические – «О том, как Колька Панкин летал в Бразилию, а Петька Ершов ничему не верил» и «Озорная пробка», и стихотворный «Театр»:
Музыканты забренчали,
Люди в зале замолчали.
Посмотри на Арлекина –
Кольку!
Вот он с Ниной-Коломбиной
Пляшет польку...
Введенский начал свою карьеру в новом жанре, выпустив книжки «Коля Кочин», «Зима кругом», «Кто» и другие. Вот его «Лошадка» 1929 года, где ритм берет разгон вместе с повозкой:
Жила-была лошадка,
Жила-была лошадка,
Жила-была лошадка,
А у лошадки хвост,
Коричневые ушки,
Коричневые ножки.
Вот вышли две старушки,
Похлопали в ладошки,
Закладывали дрожки
И мчались по дорожке.
Бежит, бежит лошадка
По улице, по гладкой...
«Младший обэриут» Юрий Владимиров (1909 – 1931) за краткие годы, которые ему были отпущены, опубликовал семь книг для детей, начиная с книжки «Ниночкины покупки», вышедшей в 1928 году, когда автору было восемнадцать лет:
Мама сказала Нине:
– Нина, купи в магазине:
Фунт мяса,
Бутылку кваса,
Сахарный песок,
Спичечный коробок,
Масло и компот.
Деньги – вот.
...
Наконец очередь Нинки.
Нина твердит без запинки:
– Дайте фунт кваса,
Бутылку мяса,
Спичечный песок,
Сахарный коробок,
Масло и компот.
Деньги – вот.
Кассир говорит в ответ:
– Такого, простите, нет!
Как же вам взвесить квасу,
Не лезет в бутылку мясо…
На масло и компот
Чек – вот!
А про сахарный коробок
И спичечный песок
Никогда не слыхал я лично, –
Верно, товар заграничный…
Родом Юрий Владимиров был из дворянской семьи, потомок Брюллова. Его родители были последователями учения доктора Штейнера, антропософами, как и друг матери Максимилиан Волошин. Литературные связи семьи помогли сыну быть рано замеченным Маршаком. Мало что известно о его короткой жизни. Не сохранилось ни одной его фотографии. До недавнего времени даже год его рождения указывали ошибочно. Известно, что у него была яхта, на которой обэриуты не раз катались. Известно, что он болел туберкулезом, но то ли погиб от обострения болезни, то ли утонул, купаясь. В любом случае он таким образом избежал ареста, который уже был запланирован. Хармс не пришел на его панихиду, сказав, что он «никогда никого не провожает». Однако он изготовил два рукописных экземпляра «взрослых» сочинений Владимирова и передал его матери и сестре. Мать в скором времени погибла в лагере, а сестра – во время войны, и рукописи эти не найдены.
Заболоцкий писал скорее для юношества, а не для детей. В стихах для самых маленьких можно узнать его основательную интонацию («Как мыши с котом воевали»):
Жил-был кот,
Ростом он был с комод,
Усищи – с аршин,
Глазищи – с кувшин,
Хвост трубой,
Сам рябой.
Ай да кот!
Все эти книги были оформлены великолепными графиками и представляют хрестоматийные примеры того, как надо оформлять детские книги. Что же касается литературной части, то не вся эта продукция была халтурой. В творчестве для детей каждого из обэриутов можно найти примеры, сохраняющие индивидуальность стиля, дающие как бы облегченный для восприятия вариант их творчества.
Вот Введенский с его щемящим лиризмом, но без «Верьте, верьте ватошной смерти»:
Когда я вырасту большой,
Я снаряжу челнок,
Возьму с собой бутыль с водой
И сухарей мешок.
Потом от пристани веслом
Я ловко оттолкнусь,
Плыви, челнок! Прощай, мой дом!
Не скоро я вернусь.
Сначала лес увижу я,
А там, за лесом тем,
Пойдут места, которых я
И не видал совсем.
Деревни, рощи, города,
Цветущие сады,
Взбегающие поезда
На крепкие мосты.
И люди станут мне кричать:
«Счастливый путь, моряк!»
И ночь мне будет освещать
Мигающий маяк.
Вот Хармс с его алогичностью и скандирующим ритмом, но без «дрынь в ухо виляет шапле ментершула»:
